Этьен Винтерфилд — лучший маг-следователь Глорихейма

— Не все, но многое.

Магистр пошел красными пятнами.

— Он сам предложил мне свою помощь! Вы ничего не докажите! — воскликнул Кельпир, а я совсем запутался. Судя по напряженной тишине, все остальные тоже. — Он сам не хотел в соавторы! — выдавил из себя светило — а светило ли? — богословской науки, и кое-что стало проясняться.

— И поэтому вы его убили? — поинтересовался я, как бы невзначай упершись рукой в дверь, к которой подозреваемый шажок за шажочком приближался. Госпожа легат возмущенно ахнула, Карилл пробормотал что-то невнятное, и лишь Драйзен продолжал усердно скрипеть самопишущим пером.

— Как убили?! Что вы такое говорите! Абсурд! Я никого не убивал! — испуганно заверещал магистр и даже, позабыв о том, что хотел сбежать, подался вперед и только тогда, казалось, осознал, что произошло: — Брата Наора убили?!

Я кивнул, богослов перевел свой взгляд мне за спину, где находилась госпожа легат. Я так и не узнал, какую пантомиму разыграла перед ним монашка, но это привело к неожиданному повороту панической атаки. Или ее искусного представления?

— Убит, о, Единый! — потерянно повторил господин Кельпир, но тут же вскинулся: — А мой доклад?! Как же мой доклад?! Все пропало! Что же делать?! — магистр метался из стороны в сторону, но каждый раз, поворачивая в сторону двери, натыкался на мою руку.

— Написать самому? — не удержавшись, предложил я, но похоже был услышан всеми, кроме непосредственно адресата. Тот теребил свою папку, из которой по этой причине вываливались листы, он их ловил, клал внутрь папки, затем снова ту теребил, и снова по кругу. Было очевидно, что даже если это спектакль, я ничего более от магистра не добился бы.

— Драйзен, Карилл, проводите магистра, — обратился я к помощникам, один из которых по-прежнему что-то усердно выводил в блокноте, а другой внимательно туда смотрел, хотя записывать вроде как было нечего.

— Ну-ка, что там у тебя? — я вынул записную книжку из рук почему-то порозовевшего парня и с раздражением воззрился на отображенный как раз на раскрытой странице набросок. Что я мог сказать? Если бы тот пририсовал к портрету орденской посланницы длинный любопытный нос и такие же уши, то я вполне мог бы простить ему отсутствие записей собственно допроса, а так….

— Проведете обыск, — мрачно сказал я, вырвав изрисованный лист и сложив его к себе в карман, а затем кинул блокнот обратно Драйзену, — соблюдая все должностные инструкции, — парни вздрогнули, а монашка заинтересовалась, — документируя и описывая все найденные предметы. Ясно?!

— Ясно, сэр! — хором ответили горе-художники, а вместе с ними почему-то ошарашенный магистр. Против обыска тот, видимо, под влиянием момента протестовать не стал. Тем более, что у него, оказалось, был мотив, и получить санкцию на обыск мне уже не составило труда.

Остаток рабочего дня, в очередной раз затянувшегося до полуночи, прошел в суматохе, заполненной отсылкой запросов, чтением отчетов и результатов опросов и навязчивостью начальства.

— Этьен, ты понимаешь, что там ждут, — Варгис многозначительно поднимал вверх зажатую между пальцами сигару, которую мял и вертел в руках весь день, — и уже начинают терять терпение.

«Разумеется, ждут! Разумеется, теряют! Как же так, второй день следствия, а результата еще нет, только непредвиденный труп! Разбаловал я их, эх, разбаловал!»

Начавшиеся с самого утра повторные розыски в поле, прилегающем к монастырскому погосту, ни к чему не привели: ни одного подозрительного предмета, который мог бы быть орудием убийства так и не нашли. Впрочем, ознакомившись с описанием артефакта, я начал подозревать, что тот и был использован в таком качестве. Маска оказалась выточенной из купирского ясеня, а дубинками, изготовленными из такой древесины, в старые недобрые времена переламывали любые кости.

Жители соседней деревушки, находящейся по другую сторону поля от кладбища, утверждали, что ничего не видели и не слышали, никаких посторонних у себя в поселении не замечали. Однако это еще ничего не означало — вряд ли кто из них стал бы на рассвете всматриваться в то, что происходит рядом с монастырем, да и расстояние до него от деревни было не близкое.

Я же по-прежнему был уверен, что нужно искать в самой обители. Однако преданный настоятелю брат Ануфий в сопровождение нескольких жандармов перетряхнул кельи всех монахов без исключения, но желаемого результата этот обыск не принес. В комнате, снимаемой магистром Кельпиром, ожидаемо тоже ничего не нашли — фривольные картинки не в счет — очная ставка того с задержанными студентами-богословами опять же ничего не дала.

Ощущение, что я упускаю что-то, лежащее на поверхности, и это что-то как-то связано со вызывателями-неудачниками не давало покоя. Не случайно же кто-то вышел на Коля Пертца! Скорее всего, обманувший его заказчик хорошо знал его самого или одного из его приятелей. Посадив студентов вспоминать всех своих родственников, знакомых, знакомых и друзей родственников, а также записывать все, что те о них знают, я сам — догадался, и двух дней не прошло — отправил запрос настоятелю, не наведывался ли кто из монахов недавно в столицу.

Ответа из монастыря пришлось ждать до позднего вечера, за это время богословы успели составить внушительные списки, вот только никто из перечисленных дядюшек, тетушек, кузенов и просто знакомых к монахам Шаньского монастыря отношения не имел. Я уже был готов начать сомневаться в своем предположении, как предводитель недозаклинателей вспомнил о неком монахе, знакомом его университетского наставника. Профессор как-то в присутствии самого Пертца жаловался этому монаху на непутевость навязанного ему подопечного. Описать того монаха студент толком не мог — монах и монах, в рясе — но вскоре пришел ответ от настоятеля и все встало на свои места. В столицу, как раз с пятницы по субботу, по делам монастыря отлучались двое — эконом брат Шеор и и брат Тарием. Последний, оказалось, выполнял в обители функции казначея. А ведь они сразу показались мне подозрительными!

Один из них или оба?! Я метался по кабинету, решая, что делать. Брать их? Но прямых улик не было, как и артефакта. Куда они могли его деть? В монастыре его уже не было, но и из монастыря преступные монахи вынести реликвию не могли, просто не успели бы. Передали неизвестному третьему лицу? Но зачем тогда требовалось вызвать демона рядом с монастырем?

Нет, если артефакт не исчез в неизвестном направлении, то он мог быть только в одном месте! Как раз между обителью и местом убийства. Мне сразу припомнились громоздкие склепы на погосте. В тех целую армию можно было спрятать, не только какую-то деревяшку!

— Карилл, — обратился я к своему помощнику, — передай, чтобы сняли охрану с монастыря, и да, после этого сами можете быть свободны.

— Как снять?! Всю? — удивился тот. Драйзен тоже смотрел не понимающе. Что думала ставшая удивительно молчаливой и незаметной госпожа легат, я не знал, но это меня не волновало.

— Пусть оставят только пару ребят у главного входа, а остальные возвращаются, — подтвердил я и, выйдя из кабинета, так чтобы не слышала монашка, обратился ко второму помощнику с просьбой найти мне мотодиль.

План мой был рискованный, но простой. Если реликвия, действительно, была спрятана на погосте, то похититель обязательно за ней пришел бы, не мог не прийти — психология у преступников такова, что их тянет и к месту преступления, и к объектам этого самого преступления. А раз препятствие к этому в виде охраны сняли, тот один из них, или оба, непременно будут там.

Казенный экипаж домчал меня до той самой деревушки, что находилась через поле от погоста, где я его и оставил, а сам пошел пешком. Ночь выдалась темной, небо затянули облака, так что ни луны, ни звезд не было видно, и направление угадывалось лишь по едва виднеющимся во мгле очертаниям монастыря. То ли моя сосредоточенность на дороге и невнимательность к тому, что происходило вокруг, оказались тому виной, то ли хитрость одной возмутительно навязчивой особы, но присутствие рядом постороннего я заметил лишь на полпути к цели. Замедлив шаг, а дождался, когда неизвестная личность поравняется со мной, и тогда, кинувшись наперерез, сделал подсечку и ловким движением завел той руки за спину. Раздался легкий вскрик, затем недовольное сопение, по которому я тут же опознал назойливую монашку.