Во имя твое, Восния

«И на кой черт человеку нужно пить так много воды?»

Поворочавшись, я попробовал чуть подвинуться к краю.

– А, дьявол! – в ногу вкрутило раскаленный гвоздь. – Я тебя ненавижу, – прорычал я ведру.

Все только начиналось.

Я проваливался в сон, едва рассветало. Открывал глаза к полудню, впихивал в себя обед, несмотря на жар и тошноту. И снова проваливался во мрак, едва затылок касался подушки. Пару раз ко мне заглядывал Рут. Пытался нелепо шутить про увечья и приобщить к пьянству. Я прогонял его, или делал вид, что сплю. Так длилось три дня. Три самых унизительных, бесполезных дня в моей жизни.

***

На седьмой день

«Смелее, Лэйн! Как ты переставляешь ноги? От тебя и индюк убежит, не то что противник! Вот, так. Я не понял, где твой выпад?» – подначивал Саманья, когда мне исполнилось девять.

Сейчас я с трудом мог нагнать стоячий нужник. А ведь еще недавно я ругался на Бослика за то, как близко они вырыли ямы у острога!

Я с тоской посмотрел на скошенные крыши. Всего четыре нужника на почти сотню бойцов: стоят там, ниже по склону. Издеваются.

– Еще три сотни шагов, – успокоил себя я, назвав цифру поменьше.

Ничего сложного, так? Смело наступить на правую, вздохнуть, переместить костыль вперед. Стиснув зубы, протащить левую по земле, стараясь не напрягать мышцы бедра. Выдохнуть. Игнорировать боль в подмышке, куда упирается рукоять костыля. Не думать о том, как смердит за закрытой дверью. Представить кадку с теплой водой. Жар костра. Очаг родного дома…

Час мучений, чтобы почувствовать, что еще способен справиться хотя бы с собственным телом.

Обратный путь всегда сложнее. Цена, которую я готов платить.

На дозоре у ворот стоял Васко. Он смотрел безразличным взглядом вдаль, на облезлые ели. Не предлагал никакой помощи, что, по сути, абсолютно верно: помощь сгодилась бы ему самому. А я бы все равно отказался.

– Какие люди! – всплеснул руками дозорный, который радовался и червю в яблоке. – Лэйн!

– Первый калека в остроге, – я шутливо поклонился и тут же выпрямил спину от резкой боли в ноге.

– Да ну, Канн тебя ажно три раза переплюнул! Парень ухлопал два молотка на неделе. Два!

Еще сотня шагов до проклятой молельни. Видит небо, верить у меня выходит все хуже и хуже в этих краях.

– … он-то, как говорилось, чинить должен, инструн-менты энти. А он чего?

– Калека, и впрямь, – почти прорычал я, ковыляя до нужного порога.

Чудесное утешение.

***

– Ты видишь нас, эй?

Бормотание. Знакомые голоса. Я сощурил глаза в полутьме: собирались пятна. Силуэты людей. Должно быть, мой отряд.

– Вижу, – приврал я.

– А мы тебя – нет…

Я посмотрел под ноги. Стоял босиком на сырой земле. Должно быть, потому мне так холодно?

– Под землей-то, поди, ничего не видно, – взвыл еще один голос.

Я присмотрелся как следует. Увидел бревна у потухшего костра, уже занятые бревна.

– Да вот же вы, – палец поочередно ткнул в сторону приятелей, – Пульрих, Коваль, Керех… Как на ладони!

Даже Бун сидел рядом и шамкал что-то себе под нос. Я не помнил, почему не назвал его приятелем.

– Плохо он видит, ребята, – заговорил какой-то старик у корней дуба. – Не верьте. Я все написал, как есть, а он облажался.

– Финиам?..

– Это уж как поглядеть, с какого бока, – заспорил кто-то за моей спиной. – Мне тут спокойно и тихо, если спросите. Только картишек не хватает. У вас есть?..

Заскрипел дуб, захрустели ветки.

– Простите, что перебиваю… Вы не могли бы снять меня?

– Холодно! – застучали чьи-то зубы. – Бр-р.

– … снять с дерева?.. Если вам не трудно.

– Хм, – Керех опять молчал, и мне показалось это нелепым.

Я стоял и не знал, как им помочь. Убегать в сторону частокола, прочь от мыльни, или остаться там, внутри здания с грязными стенами? Не приезжать в чертов Криг? Не бежать из него?

– Ты недостаточно медленно думаешь, – сокрушался Финиам.

Подул ледяной ветер. Вырванные страницы с ответами пролетели мимо, скрылись в темноте.

– Ну как тебе там, Лэйн? Тепло?

– Должно быть тепло! – потирал плечи Пульрих.

Тени закружились вокруг. Дергали за плечо, похлопывали по спине, тянули в стороны.

– Нет, ребята, – еле прошептал я, – мне совсем не тепло. Совсем не…

Дверь хлопнула. В молельне загудел сквозняк, и тут же оборвался. Значит, скоро будут гости? Шагов, тем не менее, не было. Я приподнялся в постели, потер лицо одеялом.

– И правда, ни черта не тепло, – молельню едва топили. Дырявое ведро, по недомыслию прозванное зданием!

Тук. Тук-тук.

В дверь каморки постучали. От неожиданности, я еще больше закутался в одеяло.

– Кх-м, э-э, войдите. Наверное, – похоже, я уснул, не погасив свечу. И спал совсем недолго.

Пламя свечи дернулось – отворили дверь.

Я слышал, что Руш крепко досталось в тот день. Что рана плохая, и не стоит ждать улучшений. Но вот она, стояла передо мной, совсем белая, еле живая. Если, конечно, верить цвету лица. Похоже, на внешность и вовсе не стоит полагаться.

Руш самостоятельно добралась в другой конец острога. Стойкая, совершенно не сломленная, как хорошая сталь. Острый предмет. Я улыбнулся.

Приятно смотреть на живые лица, когда во снах – одни мертвецы.

– Вижу, ты в порядке, – лаконично заметила Руш и бесцеремонно уселась на краю кровати.

Я кивнул:

– В целом, да. Если не считать того, как сильно я облажался.

Руш качнулась, потерла выпирающую под рубахой ткань повязки и засмеялась, как солдат: резко, шумно, без стеснения.

– Это тебе кто, тот щекастый болван наплел? Или Псы, которые обоссались от страха, как показалась парочка врагов?

Она расселась прямо рядом с ведром. Даже не затолкала его под кровать. Воистину, эту женщину ничто не могло смутить.

– Нет. Один мудрый старик с той стороны моря.

– Кто?.. – Руш оглянулась в сторону проема, будто там прятался кто-то из Восходов.

– Я бы вас познакомил, только, к сожалению, он давно мертв. Но будь он жив, точно бы именно так и сказал.

Она размяла шею, посмотрела на потолок. Потом приблизилась и коснулась ладонью лба. Ее рука была горячее.

– Вроде, едва теплый, – пожала плечами. – Не бредишь, выходит.

Я молчал, раздумывая: стоит ли прогнать Руш, и почему я не сделал этого до сих пор. А еще этот проклятый мороз!

Холодно так, будто я под землей. Будто я уже…

– Раз уж тебя так волнует мнение мертвецов, – Руш не отодвинулась, так и осталась сидеть ближе. – Пульрих души в тебе не чаял. Все беспокоился, что ты от нас свалишь одним днем. Мол, чего мы тогда будем делать и все такое.

В полутьме что-то блеснуло. Я бы не удивился ножу, но Руш откуда-то притащила бутылку вина. Бутылку явно начали – пробка выскочила легко.

– Будешь? – Руш отпила прямо из горлышка.

Своего друга я отправлял за дверь, едва заходила речь о выпивке. Сейчас-то что не так? Я приподнялся, взбил подушку и сказал:

– Я оставил кружку… где-то.

– Тогда смотрите, как я пью, – она оскалилась и добавила еще наглее, – Ваше Величество!

Черт знает, что меня остановило: у костра я не брезговал пить из одной бутылки, фляги или кружки с отрядом. И черт знает, что заставило меня потянуться к Руш и попробовать вино.

– Ну, вещь же? Это я в кузне за дровами нашла. Всегда погляди за дровами, сгодится…

– Мгм. Недурно, – я дернул плечами и сделал еще несколько глотков.

«Недурно». Скоро я вообще не вспомню вкус Изломовских вин. Руш продолжила, почесывая повязку на животе:

– Коваль наизусть запоминал твои слова, кстати. Все боялся, что ты узнаешь.

«Финиам писал гениальные вещи… грешно не запомнить». – я еле смолчал. Вино быстро бьет в голову, если долго не пить.

– А Керех за тебя вообще бы убил, – она услышала смешок и тут же сердито поправилась: – Это по глазам видно. И по делу. Не нужно слов. Что, не веришь?

И почему выпивка исчезает так быстро?..

– Он безотказный. Полагаю, это тоже как-то связано с обетом, – я нахмурился: не видел ни одного монастыря в Воснии. Выходит, не так уж и много я знал о своем отряде.

Руш замотала головой, что-то проворчала и отвернулась.

– А ты? – я взболтал вино, засмотрелся, как жидкость неровно сползает по стенкам, словно разбавленная кровь.

– Что – я?

Через двойное стекло Руш казалась мутным призраком, отражением в грязной воде.

– От себя что скажешь?

– Тебя же волнуют только мертвецы, – она выхватила бутылку и сделала несколько жадных глотков.

Почему-то, прогонять ее совершенно не хотелось.

– Мертвецы, так мертвецы, – я положил руку под голову. – Бун, кстати, дважды пытался меня убить.

– Чего?..

–… он же подкинул Амилу капральский паек и оставлял тела за лагерем целый год. Все чужаки: эританцы, поланцы и приплывшие с моря. Портят воснийские земли, – я усмехнулся.

– И Данкан, – Руш явно задумалась.

– Стрела с серым пером досталась Руту, когда он прикрыл меня в лесу. Вторую я получил в особняке.

– Шутишь? – Руш вытерла губы тыльной стороной ладони. – Да старый пень только струей себе на ноги попадал!

– Когда ему надо, стрела находила цель.

Руш открыла рот, нахмурилась, и клацнула зубами. Потом добавила, пожав плечом:

– Ну, больше уж не найдет.

Мы помолчали. Мне захотелось, чтобы кто-то снова положил руку на лоб. Проверил, горячо ли мне, холодно. Сам я, кажется, уже ничего не понимал.

Руш поднялась, прошла до двери и закрыла ее так, чтобы больше никто нас не побеспокоил. Или не поспел ко мне на выручку. Затем обернулась и спросила:

– Тебе тут не холодно?

Я прочистил горло, покосился на засов. Прищурился в полутьме: нет ли на моей гостье ножей. Чем дольше я молчал, тем суровее становилось симпатичное лицо Руш.

– Сквозняка сейчас не было, если ты об этом, – я еще раз посмотрел на дверь.

Мы уставились друг на друга, как два индюка.

– Последний раз спрашиваю. Тебя погреть?

– Это, вообще-то, совершенно другой вопрос, – я растерянно заморгал.

Она развернулась и шагнула в сторону, начала возиться с засовом, бросила через плечо:

– Ну и стухни тут один.

Потом опомнилась, взяла бутылку со стола – хоть в стекле почти ничего не осталось! – спрятала под стеганку, не заткнув горлышко пробкой…

– Да погоди ты.

Я вытянул левую руку, хоть и не мог дотянуться до Руш – та уже вернулась к двери.

– … погоди. Я ведь крайне медленно думаю, сама говорила.

Она оскалилась и оставила засов в покое. Подошла в пять небольших шагов к изголовью кровати и присела на одно колено. Так, чтобы ее лицо оказалось на одной высоте с моим.

– Когда тебе надо, соображаешь ты вполне ничего.

Стеганка сползла с ее плеч. Где-то на полу загремело стекло, покатившись по доскам. Руш не двинулась ближе, не отстранилась, только шуршали завязки на воротнике у рубахи. Я опустил взгляд ниже, к тонкой шее, к вороту. В разрезе показалась ложбинка между грудей.

– Что, храбрец, не струсишь? – сказала Руш шепотом. – Или тебе снова некуда бежать?

Я выдохнул, потянулся рукой к ее плечу. Запустил пальцы под ткань. Чистая, мягкая, слегка влажная кожа. Наверное, мне и правда очень холодно. Чертовы воснийские зимы.

Руш перехватила мое запястье, опустила руку ниже, к груди. Разрез на вороте оказался слишком узким, и мы оба вздохнули.

– Сейчас исправлю, – сказала Руш и впилась мне в губы. Неумело, но требовательно.