Во имя твое, Восния

Сегодня я слушал бредни фанатика, упреки ленивых стариков и нытье бастарда. Славный конец дня – слушать проповедь от пьянчуги!

– Если ты вдруг не заметил, мы тут два года пытаемся взять земли, и…

– Мы? – Рут вскинул бровь.

Я посмотрел на флаги Восходов, поправил капральский плащ и мрачно уточнил:

– Мы и еще полтысячи солдат.

– Берем мы, а замок достанется какому-нибудь проходимцу, – буркнул он.

– Верно. Это называется заработать репутацию, – я посмотрел на него с вызовом.

Рут скривился и перебил меня:

– Репутация! Миленькое слово. Послушай. – Его левая рука указала куда-то на запад. – Было времечко, когда я мечтал прославиться. Так, чтобы каждый в городе знал мое имя. И знаешь, что? Не было ни дня, когда я бы не пожалел об этом.

– Еще бы, – я усмехнулся, – кому нужна слава первого пьяницы…

– Я не только пить умею, коли ты не заметил.

Подул ледяной ветер с севера. Отряхнув рукав от осыпавшихся иголок, я поспорил:

– Вот и я показываю им, что способен на большее. Ради своего дома, свободной жизни…

Сегодня Рут был особенно угрюмым:

– Не все дорожки ведут к одной цели.

Будто бы Рут в этом понимал куда больше, чем Финиам, Саманья или Удо. Я улыбнулся с издевкой, сложил руки на груди.

– Прекрасные слова, полные мудрости! Научите меня, о великий! Контрабанда или пьянство – что вы посоветуете? Боюсь, виселица мне не подходит…

Рут тяжело вздохнул, и мне на миг показалось, что он вот-вот потеряет самообладание. Почему-то мне захотелось его разозлить:

– Так что, наставник, мне уже приступать к пьянству?

Он завинтил флягу и повесил ее на пояс. Мимо прошли новобранцы и поздоровались с нами. Один назвал меня по фамилии. Как скоро мы будем их хоронить? Если, конечно, снабжение не потеряло лопаты…

– Все, отлегло? – сказал Рут с пугающим спокойствием. – Я десять раз предлагал тебе отличных вдов. Одна другой краше – приданное, земли, звания, знакомства. Уж попроще, чем ловить стрелы или резать детей, не так ли?

Друзья, которые хуже врагов. Я чуть склонил голову набок, разглядывая этого пьяницу.

– Раз ты такой мудрый, скажи-ка, Рут. Отчего ты по сей день таскаешься за мной, в этой дыре, и вечно причитаешь? Не нравится – дороги открыты, – я обвел рукой холмы. – Во все стороны! – Рядом с нами дорог не было, только вдали едва виднелась серая полоса от замка Бато. – Нет, серьезно, – я вскинул бровь, – где твоя богатая вдовушка? В каждом городе их полно – твои слова!

Кто-то из отряда стал на нас поглядывать и греть уши. Рут покивал, а потом подошел к ближнему костру.

– Ты удивительно слеп, приятель. Приглядись-ка, – он ткнул пальцем в свое чумазое лицо. – Я был рожден крестьянкой от разбойника с болот. Ни в моей роже, ни в моей крови нет ничего благородного. Все, что я могу предложить – плохую репутацию, ворох долгов, пьянство, и, самое главное – как ты успел заметить – виселицу! – он хитро улыбнулся, будто победил. Снова потянулся к фляге, постучал по ней пальцами, но почему-то оставил болтаться на поясе. – Как видишь, меня не обручат даже с мертвой старухой.

Я процедил так тихо, чтобы нас не услышали:

– То есть, раз мне свезло чуть больше, я должен подлечь, как последняя шлюха под старую вдову?

Рут пожал плечами, будто речь шла о пустяке.

– Не пойму, чем тебе шлюха хуже солдата. – Он отвернулся, и глубокие тени расчертили его глаза. – Нет пути чище или грязнее. Просто одни ведут к цели, а другие – уводят прочь.

Стоило что-то сказать, чтобы не разбить ему лицо. Кажется, он хотел добавить что-то еще, посмотрев на мою палатку, где наверняка уже дремала Кари. Моему приятелю всегда было что сказать. Я не нашел слов, молча встал и отправился в более приятную компанию.

– Доброй ночи, дружище, спасибо за беседу. Давненько мы так славно не болтали! – с ложной радостью попрощался Рут.

***

Кари трахалась так, будто я вовсе ей не платил. Нет. Не в плохом смысле. Вернее сказать, что с такой отдачей мужчин тащат под венец. Она смотрела мне в глаза, называла по имени, шептала глупости и никогда не уходила первой. Может я бы и угодил в ее сети, да только была одна серьезная проблема.

С женщинами Воснии гораздо хуже, чем без вовсе без них. При этом, я регулярно ввязывался в эти гиблые связи. Роскошь, которая меня обязательно погубит.

Лампада едва тлела, и я повернулся, чтобы рассмотреть изгиб женского плеча. Роковой изгиб: гибельнее, чем холмы, ради которых мы сюда притащились. Впрочем, как тут устоять? Удивительно, как мне повезло повстречать ее в Волоке.

Красивая женщина, которая больше слушает, чем говорит. И я точно знаю, что ей от меня надо.

Кари приоткрыла один уставший глаз и заерзала под одеялом.

– М-м? – зевнула она. – Хотите еще?

– Нет. Просто не спится, – я перевернулся на спину и уставился в темноту, чтобы и правда ничего не захотелось.

– О-о, – сочувственно выдохнула Кари и жар ее дыхания скользнул по щеке, – так не пойдет. Вам обязательно нужно высыпаться.

«Ведь завтра тяжелый день», – обычно добавляла она. А я обычно говорил ей, чтобы она перестала обращаться ко мне, как к господину.

– Я постараюсь. Приятных снов.

Кари что-то сонно пробормотала и устроилась на плече. Были у нее и другие достоинства – она совершенно не храпела. Я бы точно свихнулся, если бы пришлось еще одну зиму ютиться в казарме под гортанные хрипы Барна и скулеж новобранцев. Хуже, чем в доме греха, да только все спали. Еще и Рут мог вскочить посреди ночи, будто задыхался, и глушить чертово вино до рассвета.

– Слушай, Кари. Я, когда сплю, никому не мешаю?

– Мн-н-м, – промычала она и отвернулась лицом к пологу.

Я усмехнулся. Еще как мешаю. Когда самому не спится, я задаю самые тупые вопросы на земле.

***

Лес, южнее лагеря Восходов

Каждый раз казалось, что нельзя шуметь. Что вот-вот хрустнет ветка под ногой и весь лагерь проснется. Что на самом деле все давно знают, куда и главное – к кому! – выходит красавица Кари по ночам.

А еще пугал этот дьявольский лес, трогающий ветвями, скрипящий и вздыхающий, плюющийся насекомыми и каплями влаги с листьев. Чертов лес! Ледяной даже летом, стоит только маленькому ветерку прогуляться до холмов и спуститься ниже. Дьяволово отродье, этот густой лес после заката! Ночью ветер выл в нем, как стая вурдалаков.

Потому, ступая по ломким иголкам и сухостою, лучше всего думать о том, для чего я здесь. За какую награду.

Еще два года назад всякий плешивый козел мог позволить себе любую низость. От этого не спасала ни природная красота, ни вежливость, ни просьбы. В публичный дом не ходят проявлять заботу.

«Яблонька» в Волоке. Грязные простыни, плохая еда, вши и зараза, вечная боль в паху и заднице, саднящая челюсть. То от работы, то от оплеух. И почему у мужчин с достатком самый мерзкий нрав?

Я клялась себе каждый вечер, что сегодня был последний раз. Что я смогу выбраться из Волока, разделаться с долгами и больше никогда не терпеть свиней.

«Красота – твое проклятье», – сказала Фиалка, славная женщина. Единственная, кого я не успела возненавидеть. Хоть она и была права, а от правоты этой хотелось выть.

Лес снова зашелестел, и кожа покрылась мурашками. Вдали мерцал одинокий огонек. Меня ждали.

Как все переменилось! Вместо грязной постели и сотни мужчин – знай себе, обхаживай одного. Ласкай, слушай и запоминай. Вместо побоев и оскорблений, получай серебро и сладкую похвалу. Полтора года назад казалось, что это – несбыточная мечта.

Тьма расступилась: огонек оказался ярким факелом. Конечно, не все свиньи исчезли из жизни. На широком старом пне сидел широкий ублюдок, переодевшийся в форму Восходов. Свинья, которая казалась человеком. Свинья, которая выкупила меня из борделя, погасив все долги.

Ради того, чтобы затащить в новые.

Хайвик. Хитрейший из свиней. Главная ошибка моей жизни.

– Где тебя носило? – проворчал он, кутаясь в плащ.

«Где же родилась такая красота?» – сказал он при первой встрече.

Рядом с ним бездельничала охрана. Каждый раз – новые лица. Хорошо же быть уродливым, бестолковым солдатом. Никаких отработок собственной задницей.

– Там, где вы приказали, – осторожно ответила я, стоя в стороне. Живот все еще болел от старого удара.

Хайвик задрал верхнюю губу:

– Ну, чего разнюхала, мышка? Давай быстрее!

«Никуда не торопись. Ни о чем не переживай, я все сделаю», – обещал он тогда, в последнюю ночь под крышей «Яблоньки». И сердце растаяло. Растаяло зря.

– Насколько я поняла, – возможно, осторожность в словах спасет жизнь, – Восходы еще не расчистили площадку под требушет. В лагере паника и разруха. Все время чего-то не хватает, старики грызутся из-за ерунды.

– Урфус, – перебил Хайвик, – этот ублюдок еще ходит?

– Да.

– Сколько солдат у них?

– Говорили, пять сотен.

– Значит, сходится, – Хайвик почесал щетину на третьем подбородке. – Что из оружия? Сколько телег?

– Я не считала…

Хайвик резко поднялся с пня и заслонил собой свет от факела.

– Может и мне разок не посчитать твою работу? – солдаты зафыркали. – Тем более, что ты и так ни хера с ней не справляешься.

– Вы обещали, что эта будет последней.

Слова прозвучали не убедительно. Будто не было никакого договора, и все – выдумка, и я сама – обманщица, которой захотелось слишком много. Хайвик оттопырил губу и придвинулся так, что лицо обдало несвежим дыханием:

– Если ты облажаешься, милая, эта работенка и впрямь станет для тебя последней. Только не так, как я тебе говорил, совсем не так. Могу поклясться потрохами, такой конец тебе совсем не понравится…

– Такие концы не облизывают, – воодушевились за спиной, – такой конец не задобришь!

Гоготали солдаты одинаково, независимо от цвета плащей и портков. Мерзко, гулко, по-звериному.

«И с какой стороны – мои друзья?»

Лес не отвечал. Говорил только Хайвик, у которого явно внутри что-то давно перегнило.

– Я должен знать каждую мелочь. Из чего у них стрелы, кто сидит в главном штабе, а кто – исполняет приказы. Где лежат снаряды, где – гвозди. Каждую. Мелочь. – Произнес он отчетливо, с большими паузами. Он не догадывался, что даже Восходы сами не знают, где у них что лежит. – Если я спрошу, куда гадят их люди, чем, и как часто, ты должна сказать. Должна ответить. – Он чуть отодвинулся и выдавил из себя немного тепла, изобразив улыбку. – Ты – мои глаза и уши, мышка. Постарайся быть полезной.

Мужчины никогда не принимали отказов. Оставалось лишь кивать и соглашаться.

«Настоящих друзей у меня нет ни с одной из сторон».

Солдаты зашептались, а Хайвик уже отдал новый приказ.

– Завтра, в это же время…

«Невозможно!» – стоило бы ответить этой свинье.

Но единственный способ отказать вооруженному мужчине – обмануть и убежать без оглядки прочь. Жаль только, что бежать было некуда. И не к кому.

– Я буду ждать, мышка, – бросил Хайвик, опасливо оглянулся и зашагал во тьму.

Проводив их взглядом, я долго думала о том, помнит ли Хайвик мое имя.

По иронии, с пониманием и заботой ко мне относился лишь тот мужчина, которого я предала. Чужеземец, о котором говорили жуткие вещи, разрешал мне звать его по имени. Звать на «ты».

Он был удивительно мил и добр, когда раздевался там, в отдельной палатке. Большинство мужчин казались благоразумными, пока ходили в портках, при одежде. Но стоило им закрыть за собой дверь, оплатить ночь…