Зарница

Глава 23

1941 год

Скрипящую и подпрыгивающую на ухабах полуторку сильно тряхнуло — Шаров от неожиданности лязгнул челюстями и его удивленное лицо тут же перекосилось от боли: язык попал меж зубов. Он быстро отвернулся от девушки, сидящей рядом, чтобы скрыть гримасу боли и… удивление.

Она знает, как его зовут? Откуда⁈ Это невозможно… Потом он вдруг подумал, что… ничего в этом странного как раз таки нет. Точнее, не было… если бы не…

Грузовик вдруг затормозил — как-то слишком резко и девушка налетела на него.

— Ой! — тихо сказала она. — Извините. Наверное пост? Не видите?

— Пост? — повторил Шаров и тут же заметил человека в военной шинели, через плечо которого был перекинут ремень от торчащей за спиной винтовки. Мужчина обошел грузовик, быстро заглянул в кузов, скользнул взглядом по лицами измученных людей, большинство которых сидели с закрытыми глазами.

— Трудфронт? — спросил солдат. Никто ему не ответил, лишь самый ближний мужчина, сидящий у самого борта, устало кивнул и что-то неразборчиво буркнул.

— Ну-ну, все устали, товарищ, это не повод материться, — по-отечески пробурчал солдат, ощупывая взглядом сидящих в кузове.

Шаров напрягся. Его новенький костюм «Монтана» с надписью «СССР» на спине хоть и был довольно неприметным, темно-синего цвета, вполне мог заинтересовать постового хотя бы тем, что никто больше не был одет так легко, будто вышел на вечернюю пробежку.

Он подумал, что сейчас вот-вот раздастся приказ: «Эй, там, в спортивном костюме! Да-да, вы мужчина! Спуститесь сюда и позвольте-ка посмотреть ваши документы…»

Сердце Шарова затрепыхалась как перед важным стартом. Мысли судорожно дернулись в очередной попытке отыскать хоть какое-нибудь рациональное объяснение происходящему и заодно придумать, что же сказать солдату. Для съемок фильма, а Шаров не терял надежды, что это могло быть все же такой грандиозной съемкой, в которой актеры слишком вжились в свою роль — слишком темно, неустроенно, мерзко — пару раз он бывал на подобных мероприятиях и прекрасно знал, что съемочная площадка — это прежде всего — куча самого разнообразного осветительного оборудования, проводов, камер и реквизита. А еще больше отборного мата помощника режиссера, снующие незанятые актеры, изнывающая от безделья массовка и толпа зевак. Всегда толпа зевак. Даже если съемки проходили ночью — а так и было во втором фильме, в котором он участвовал в третьестепенной роли (подсуетился тренер, который сказал — «Илья, бег это не навсегда, пробуй себя, ищи, тем более внешность позволяет») — даже там его нашли поклонницы, которым было наплевать, что он чемпион СССР по бегу, главное, что он — АКТЕР, а это равносильно синониму «НЕБОЖИТЕЛЬ». Тем более, молодой, незанятый.

А еще он знал, что уже давным-давно в Советской армии никто не использует винтовку Мосина, разве что на парадах, когда военные одеваются в форму прошедших лет — а ведь именно это оружие висело за спиной хмурого солдата, подозрительно задержавшегося в паре метров.

Шаров вжался в борт полуторки и закрыл глаза.

Он услышал, как подошвы сапог шаркнули по грунтовке — солдат снова прошел вдоль кузова, потом неспеша направился к водительской двери.

— Это все? — спросил он.

— Как есть все, — ответил шофер, чиркнул спичкой и тут же до Шарова долетел едкий папиросный дымок. — Вот наряд на трудфронт.

— Трехгорка? — спросил солдат. — Сегодня еще что ли ходка?

— Через час последняя группа, там написано.

— Понятно. Вроде, все нормально, — медленно сказал солдат, возвращая водителю бумагу. — Эй, Сайко! — раздался голос. — Открывай шлагбаум. Трудфронт едет!

За криком послышался лязг металла, мотор грузовика чихнул и вновь заработал, машина дернулась, затем набирая обороты помчалась вперед.

Шаров осторожно выглянул из-за сидящего справа человека, одетого в толстый, пропахший куревом и землей стеганый ватник — сложив руки на коленях, мужчина, мерно покачиваясь, спал.

Позади промелькнула едва заметная нитка шлагбаума, две тени с винтовками на плечах опустили его, как только машина проехала.

«Это все взаправду…» — вдруг подумал Шаров и от этой мысли живот скрутил спазм. Все по-настоящему, потому что сходится! И погода, и взрыв, и странная обратная дорога к воинской части, которую он не узнавал, хотя обладал наметанным взглядом — и все остальное, что вольно или невольно бросалось в глаза: начиная от заградительных ежей, благодаря которым он может остаться без ноги и заканчивая солдатами в шапках со звездочками и винтовками за плечами.

Этого не может быть, но это правда.

Он медленно повернул голову к своей спутнице.

Девушка сидела с закрытыми глазами в самом углу, прямо позади кабины шофера и едва заметно чему-то улыбалась.

Он не мог оторвать глаз от нее — в черном пуховом платке, обрамляющем нежные черты лица, будто бы улыбался сам ангел. Шаров подумал, что, если он сейчас вздохнет или пошевелится — она обязательно услышит и проснется. А скоро она где-нибудь сойдет, и он больше никогда ее не увидит.

Но как это возможно? Как⁈ — мысли лихорадочно роились в голове, но ответа — что же делать дальше, он не находил.

Если это и правда сорок первый… октябрь… значит, немцы на подступах, где-то совсем рядом и взрывы эти, что они постоянно слышали — никакая не стройка, не прокладка новых веток метро, а самые настоящие взрывы. В школе он плохо учил историю, особенно историю недавнюю — ему нравились египетские фараоны, походы Александра Македонского, покорение Америки — романтика, дальние странствия и всё такое. «Дурак, — подумал он. — Говорила тебе Оксана Федоровна, учитель истории, — 'вот вы смеетесь, а когда-нибудь придет момент, и вы поймете, что история — самый важный предмет, который нужно было учить. Но, боюсь, будет уже поздно».

«Дурак!!!» — прошептал он засохшими губами.

Помнил он и то, что дед был призван добровольцем прямо из Москвы, где проживал позади птичьего рынка на Большой Калитниковской.

Когда его призвали? — холодея подумал Шаров. — Кажется, примерно в октябре, так говорила бабушка. А еще он видел несколько писем-треуголок, старых, с размытым влагой почерком, который всегда внушал ему благоговение. С войны дед не вернулся.

Машина вновь подпрыгнула на ухабе, и девушка открыла глаза.

— Я, кажется, задремала… — сказала она, краснея.

— Ничего, — ответил ей Шаров, отводя взгляд.

Она старалась на него не смотреть, но он чувствовал, что ее буквально разбирает любопытство.

— Вы… не сказали, откуда меня знаете, — набравшись смелости, произнес Шаров. Сейчас этот вопрос интересовал его больше всего.

Она улыбнулась.

— Если честно, не думала увидеть вас вот так, рядом… и… вы такой скромный…

Теперь пришла очередь краснеть Шарову. Чего-чего, а скромным его никто никогда не называл, да и не был он скромным.

— Вы же Андрей Емельянов, чемпион СССР по бегу… правда… — она запнулась, потом быстро взглянув на спящих людей, продолжила совсем тихо: — года три назад вы пропали куда-то. Ходили слухи, что во время вашего последнего соревнования в стадион ударила молния и вас убило… А еще говорили, что вы спились, кого-то сбили на машине и… попали в тюрьму… Чушь какая-то, в общем. Но… вот вы, целый и невредимый! — она снова улыбнулась. — Почти невредимый! Ну а ногу мы залечим!

Шаров едва не выпалил, что она ошиблась и этот факт даже порадовал его на мгновение, пока секундой спустя он вдруг не подумал, что эта ошибка — с учетом всего происходящего — скорее всего, вовсе никакая не ошибка! Иначе… что греха таить, у него было множество поклонников и поклонниц и его часто узнавали на улицах города и в магазинах, что, разумеется, льстило ему и подстегивало самолюбие.

Она узнала меня… но не того меня… потому что я… пока не спился, не попал в аварию, никого не сбил и уж точно не был в тюрьме… Хотя… — какой-то тошнотворный, ползучий и липкий ужас пробрал его почти до костей. — Ведь почти так или даже именно так ему нагадала мимолетная цыганка на… Киевском вокзале. Он тогда сунул ей рубль и нарочито громко рассмеялся. А потом спросил цыганку: «Ты знаешь, кто я такой?»

— Знаю, — ответила она. — Ты тот, кто застрял между сном и явью, — ответила она.

— Сама ты застряла, — ответил тогда Шаров, начиная сердиться.

Зеленые глаза цыганки смотрели ему прямо в душу.

Он зашел в кабак, купил двести граммов водки и выпил махом, закусив бутербродом с сыром. Потом еще сто и только после этого его отпустило.

И сейчас он вдруг вспомнил, как глянул на него тот мужик с папироской на поле, где рыли траншеи. Кажется, Николай Степаныч, так его назвала девушка — он словно узнал Шарова, или сделал вид, что узнал… однако узнал он тоже не настоящего Шарова, а того… который… — ЧТО? ЗАСТРЯЛ?

ОТКУДА ОНА ЗНАЛА?

У него голова пошла кругом. Машину сильно трясло на ухабах — Шаров чуть было по привычке не ругнулся на плохие дороги, хотя — какие они плохие? На подъезде к городу уже не сыскать было плохих дорог, разве что где-нибудь совсем уж в глухих местах, деревнях, отдаленных колхозах, а тут…

Темнота не расступалась. Он все ждал, когда же появятся огни, тысячи огней и фонарей, освещающих подъезды к столице, высвечивающие ее широту и красоту днем и ночью — но они все не появлялись.

Вглядываясь в пробегающую мимо рваную тьму, изредка подсвечиваемую худосочной луной и фарами редких встречных автомобилей, он улавливал придавленные к земле мрачные бараки, длинные, почти бесконечные заборы складов без единого огонька и… какое-то шевеление. Поначалу он принял его за шелест сухих листьев на деревьях, шарканье — за шорохи шин; грузовик тарахтел словно старое корыто с дырявым глушителем, но когда в редких случаях ему удавалось пригляделся, он улавливал все то же упорное, но невидимое движение. На одном из поворотов свет встречной машины скользнул по кромке дороги, он понял и обомлел — по обеим сторонам молча шли люди.

Отряды солдат с вещмешками и винтовками перемежались с длинными, угрюмыми группами гражданских — он видел светлые косынки на женщинах, несущих детей и мелькавших то тут, тот там, мужчин и хромающих стариков с палками, еще чуть поодаль, рядом с лесополосой шел скот, коровы, козы, еще какие-то животные — и вся эта масса двигалась почти беззвучно, безучастно, как призраки.

Лишь изредка где-то раздавался плач ребенка и тут же стихал — полуторка проносилась мимо, Шаров не успевал увидеть, выхватить из движущегося моря людей источник плача.

Он сидел на скамье, прислонившись к борту подпрыгивающего автомобиля совершенно потрясенный.

Если раньше у него были какие-то сомнения в том, что происходит, то теперь они полностью пропали.

Каким-то непостижимым образом всю их группу зарничников-партизан перебросило назад во времени. Далеко, в сорок первый год и эти люди… все эти люди, они спасаются от наступающей германской армии — нескончаемым потоком идут на восток. Кто-то идет от самой Белоруссии, кто-то из Смоленска и Ржева, кто-то из Рославля и Брянска, из маленьких безвестных деревень и сел — отовсюду.

Внутри все похолодело. Получается, он бросил своих ребят на произвол судьбы. Он даже подумать не мог, что теперь могло с ними случиться, если их обнаружат… хорошо, если наши. Ничего, конечно, хорошего тоже нет, потому что будет серьезный допрос, откуда они взялись, почему не эвакуировались, как говорила та девочка не велосипеде, и, может был шанс у них как-то выкрутиться, но… газеты, в которые они заворачивали продукты… радиоприёмник Марченко… его, Шарова, японские электронные часы!!! Сумки, одежда, обувь, даже прически… все указывало на их нездешнее происхождение.