Жемчужный узел

Лад же будто не замечал косых взглядов. Он пронёсся через зал прямо к стойке, за которой стоял дородный, высокий мужчина с бородой, формой напоминавшей топор. Тот как раз наливал что-то в огромную кружку, когда Лад резко затормозил и громко хлопнул по столешнице. Мужчина вздрогнул — напиток расплескался.

— Ты какого… тут творишь?! — не стесняясь в выражениях, возмутился он.

— И тебе не хворать, Добрыня, — совершенно не испугавшись грозного окрика, легкомысленно улыбнулся Лад. — Позволь тебя кое-с-кем познакомить. Лизавета… Лизавета, чего ты там стоишь, иди сюда!

Опомнившись, та быстро подошла ближе.

— Вот, это Лизавета.

— Оч-чень приятно, — она запнулась под суровым взглядом.

— Приятно, — пробормотал в ответ Добрыня, и сразу же перевёл взгляд на Лада. — И чего тебе надо?

— Комнату, — по-прежнему не обращая внимания на явное недовольство собеседника, отвечал тот. — Для вот этой прелестной девы в беде. Она правда попала в очень неприятную ситуацию: очнулась на озере — а ничегошеньки не помнит. Говорит, была с батюшкой на каком-то постоялом дворе, а потом — всё, не память, а дырка от бублика. Как сюда приехала, с кем, где её отец, не имеет ни малейшего понятия.

— Досадно, — только тут Добрыня по-настоящему внимательно посмотрел на Лизавету. Она внутренне съёжилась под его взглядом, но внешне страха не показала — или, по крайней мере, попыталась. — Как, говоришь, звать?

— Лизавета, — уже без запинки откликнулась та. — Очень приятно.

— Добрыня, — он вытер руки о фартук и протянул одну для рукопожатия.

Маленькая ручка Лизаветы в ладони Добрыни почти утонула.

— И что, говоришь, вообще ничего не помнишь?

Она замотала головой.

— Но звать-то тебя как, помнишь, — заметил Добрыня. — А отец кто?

— Купец. Микула Баулин его зовут — может быть, знаете?

— Микула?! — оказалось, что Добрыня тоже может быть очень громким. — Отчего ж не знать! Почитай, с неделю назад от нас уехал, совсем недавно виделись. Так ты ж его дочка, что ли?

— Угу, — Лизавета кивнула.

— Так чего сразу не сказала?! Дочке-то Микулы мы завсегда поможем — хороший он мужик. Вещицы полезные нам находит, цену сверх всякой меры не заламывает. Ради такого дела можно тебе и за бесплатно комнатку найти. Тем более, скажу я по секрету, у нас сейчас больше половины свободны. Что поделать, Караси — не бог весть какой перевалочный пункт.

Последние две фразы Добрыня проговорил тихо, перегнувшись через стойку. Лизавета растерянно улыбнулась, про себя поражаясь, как оказывается отца здесь… ну, не любили, но уважали.

— Так, подожди, а как вы с этим-то познакомились?

«Этот» мученически закатил глаза.

— На озере я её встретил. Говорю же, она там очнулась, сидит, ничего не помнит. Как я мог мимо пройти?

— Правильно, не мог, — важно согласился Добрыня и вновь повернулся к Лизавете. — А отец-то твой сейчас где?

— Наверное, на том постоялом дворе, где мы были. Но я название не помню, только морду медведя на вывеске.

— Медведя? Так это, наверное, «Медвежий угол» был. Он как раз на пути из города к нам лежит, дня три оттуда досюда. Если твой батька знает, где ты, то за этот срок до нас и доберётся. Как думаешь, знает?

Лизавета не сомневалась, что знает. Но сказать об этом Добрыне не могла, иначе бы пришлось объясняться.

— Не уверена. Я вообще не понимаю, как тут оказалась.

Последнее было правдой и, возможно, Добрыня это почувствовал. По крайней мере, именно после этих слов он поглядел на Лизавету особо сочувственно:

— Ох, девка… Ладно, давай тогда так сделаем: ты у нас на эти три, а лучше на четыре денька останешься. Поживёшь, батьку своего подождёшь. Приедет — хорошо, порадуемся. Не приедет — мы тебя в город к нему и мамке отправим. Лошади у нас есть, кучера тоже отыщем: глядишь, ямщик стороной проезжать будет. Что думаешь?

Мысль была хорошая, о чём Лизавета тут же и заявила. Добрыня довольно улыбнулся, потёр седую бороду.

— Ну, вот и хорошо. Ты-то доволен?

— Доволен, — согласился Лад, до сих пор молчаливо следивший за их беседой. И тут же расплылся в хитрой улыбке: — Я это предложить и хотел, чего мне огорчаться?

Было очевидно, что Лад беззастенчиво врал. Он быстро увернулся от подзатыльника, который чуть не отвесил ему Добрыня, и на всякий случай отбежал на середину зала — гоняться за ним по комнате хозяину явно было не с руки. Так и случилось: Добрыня что-то проворчал да вернулся к напиткам.

— Эй, Лиза! — кликнул Лад, и Лизавета поморщилась: так её никто не называл. — Я тогда завтра с обеда загляну, посмотрю, как ты тут. Проверю, как бы этот старикан тебе самую плохую комнату не дал.

— А чего ж ты завтра проверять собрался?! — вскинулся Добрыня. — Ты сегодня проверь. Вот подойди поближе, я тебе всё покажу!

Что именно Добрыня собрался показать Ладу, угадывалось по грозным ноткам в его зычном голосе. Лад благоразумно подходить не стал, махнул Лизавете издалека — и был таков. Ей же осталось глупо пялиться на закрывшуюся дверь и гадать, что будет дальше.

Гадать долго не пришлось. Добрыня медленно вышел из-за стойки и, жестом позвав Лизавету, потопал к дальнему концу зала. Там был проход в узкий, тёмный коридор, усеянный одинаковыми дверями. Они прошли мимо одной, второй, третьей, четвёртой — Лизавете начало казаться, что коридор будет бесконечным — и, наконец, остановились. Добрыня достал из кармана фартука массивную связку ключей, отцепил один и протянул ей:

— Вот, твоя комната будет. Не хоромы, конечно, но уж что есть.

— Я уверена, она замечательная, — улыбнулась Лизавета. — Спасибо.

Она действительно была благодарна: за крышу над головой, за радушный приём, за добрые слова о её отце, которого она любила, несмотря на случившееся. Здесь, в этом неуютном коридоре, стоя рядом с возвышающимся над ней Добрыней, Лизавета и впрямь поверила, что всё может закончиться хорошо.

Добрыня мягко улыбнулся:

— Да не за что. Ты, как обустроишься, приходи. Накормим ещё.

Лизавета проводила взглядом грузную фигуру и лишь затем вставила ключ в замочную скважину. Повернулся он легко, с громким щелчком: пускай двор и выглядел небогато, но за порядком тут явно следили. Лизавета улыбнулась, представив, как Добрыня по утрам смазывает петли, подметает полы и смахивает пыль, и сильнее толкнула дверь.

Как она и предчувствовала, комната была обставлена бедно. У одной стены — односпальная кровать, у другой — небольшой, чуть облупившийся шкаф. Был ещё стол, на котором кто-то предусмотрительно оставил чернильницу, заточенное перо и пару листов бумаги. Правда, чернила в баночке давно и безнадёжно засохли.

Оставшись одна, Лизавета тяжело опустилась на кровать. Та сильно прогнулась под её весом, но, к чести Добрыни, не скрипнула. Лизавета прикрыла глаза. Спать не хотелось — ещё бы, она едва встала! — но хотелось погрузиться в себя, понять, что с ней происходит. Стоило смежить веки, и перед ними замелькали образы последних часов: испуганный окрик отца, улыбчивый Лад, хмурая Ольга, суровый только на вид Добрыня — и водяной. Конечно, нечисти Лизавета не встречала, но в воображении живо явился толстый старикан с длинной бородой, круглым носом и пронизывающим взглядом неприятных, маленьких глаз. И как отец мог её такому отдать?