Жемчужный узел

— Насчёт кувшинок не передумала? — заметив перемену в Лизавете, шёпотом спросил Лад.

Она покачала головой: нет, плыть куда-то в мутной воде, чтобы поглазеть на цветы, она не готова. Но внутренний голос негромко добавил: «Пока», — а Лад усмехнулся, будто услышал.

И время пошло, словно кто-то, придерживавший секундную стрелку, неожиданно её отпустил. Лизавета не заметила, как пролетели без малого три дня, столь полны они были. Закрывая глаза под вечер, она засыпала почти мгновенно — и под смеженными веками мелькали, словно брызги красок, события прошедших часов.

Постеснявшись рассказывать Ладу правду, Лизавета всё же осталась жить на постоялом дворе, но это её почти не тяготило. Ранним утром она, спешно позавтракав, убегала на озеро, а возвращалась лишь когда солнце расцвечивало жёлтым и алым. Благодаря этому ей успешно удавалось избегать Неждана — так звали того постояльца, воспоминания о котором неизменно вызывали у Лизаветы неловкость и стыд.

Кроме того, Лизавета была рада избегать встреч с супругой Добрыни, Любавой: по непонятным причинам та с подозрением относилась к Ладу и, узнавая, что девушка планирует с ним увидеться, тут же нагружала её работой — вмиг оказывалась, что нужна какая-то помощь на кухне или необходимо сбегать к пекарю. Отказаться у Лизаветы никогда не хватало духу, так что приходилось с тоской отправляться по поручениям — а уже потом бежать на обещанную встречу, недоумевая, с чего же Любава так взъелась на Лада. И ведь в остальном-то она была чудеснейшей, заботливой женщиной из тех, что готовы вместить в своём сердце весь мир!

Но даже Любаве со временем пришлось смириться: слишком очевидно было, что только Лад скрашивал жизнь Лизаветы в деревне. В часы, проведённые без него, она становилась задумчивой и притихшей — никто не знал, но Лизавета корила себя за то, что почти не тоскует по отцу, — но стоило Ладу появиться на пороге, и лицо её расцвечивала улыбка. В конце концов, когда на второй день пополудни Лад вбежал на постоялый двор, схватил Лизавету за запястье и практически вытащил из-за стола, Любава даже не возмутилась — только недовольно втянула щёки.

Лад и впрямь наполнял дни Лизаветы жизнью: каждый раз придумывал что-то новое, чтобы увлечь её, — и каждый раз ему удавалось. В тот день, когда он по неуклюжести искупался в одежде, Лад уговорил Лизавету на первое из их приключений. Он отвёл её к детям, слишком маленьким, чтобы помогать взрослым на кухне и в поле, а потому игравшим на одном из подворий. Лизавета как сейчас помнила, что при виде них один из мальчишек аж подпрыгнул от радости:

— ЛАД!!!

Не прошло и мгновения, как они оказались в кругу ребятни. Дети тянулись к Ладу, каждый норовил о чём-то спросить, уговаривал присоединиться к игре. На Лизавету они поглядывали одновременно с опаской и любопытством, но без враждебности. А вот ей мигом захотелось кое-кого огреть, когда он спросил у малышей:

— Пустите новенькую поиграть?

— Что?! — она лихо повернулась к предложившему идею Ладу.

— Да ладно тебе, это всего лишь салки. Знай себе, бегай да их лови. Можешь даже сначала зайцем побегать, я ловить буду — а ты пока разберёшься, что к чему.

— Но…

— Кто хочет, чтобы наша гостья поиграла?

Дети приняли задумку с пугающим восторгом. Потом Лизавета думала: они просто сразу поняли, что с её приходом игра для них упростится. И были правы — у Лизаветы не получалось ни убегать, ни уворачиваться, ни ловить. Ей попадался только Лад, но Лизавета была уверена, что он поддавался: и то лишь для того, чтобы схватить её в следующий раз.

Столько раз, как в тот день, Лизавету ещё не трогали. Лад легко касался её руки, когда она пыталась притаиться за деревом. Хлопал по спине, когда она убегала, нервно кидаясь из стороны в сторону. А один раз даже обхватил поперёк поясницы, оторвал от земли, заставив завизжать самым неприличным образом — и раскраснеться далеко не от бега или усталости.

Да, в присутствии Лада Лизавета постоянно краснела.

Она влюблялась. Влюблялась, пока Лад увлечённо рассказывал уставшим детям сказку о хитрой лисице и доверчивом волке. Влюблялась, когда он провожал её на постоялый двор — и останавливал на пороге, чтобы убрать зацепившийся за растрёпанные волосы лепесток. Влюблялась, когда ближе к полудню он приходил как будто к Добрыне, но на самом деле — конечно же, к ней.

— Ты умеешь кататься на лошадях?

— Там на опушке такая цветочная поляна! Давай покажу?

— А пошли смотреть на лисиц? Они безобидные, честно!

Всё начиналось с вопросов, на которые Лизавета не могла ответить отказом. И вот она, забыв обо всех правилах приличия, усаживалась по-мужски в седло, собирала полевые цветы и безуспешно пыталась сплести из них венок, кралась меж деревьев, чтобы разглядеть мелькнувший в кустах пушистый хвост, и сама кричала, тыча пальцем куда-то наверх:

— Смотри, белка!

Ей казалось, в такие моменты Лад глядел на неё по-особенному. Ему нравилась искренняя непосредственность Лизаветы, её детская открытость всему сущему. С ним не нужно было сдерживаться — громкий смех побуждал Лада не закатывать глаза, а смеяться в ответ.

«Интересно, это вот так выглядит настоящая любовь? — размышляла она вечером третьего дня, рассеянно накручивая на палец хвостик от длинной косы. — Ты постоянно улыбаешься, краснеешь, хочешь меняться… и радуешься, как ребёнок, когда он приглашает тебя на праздник?»

— Вечером у озера будут гулянья, пойдём? — кто же знал, что такой невинный вопрос заставит сердце восторженно трепыхаться в груди, а щёки наливаться краской, как яблочки.

Лизавета даже не смогла нормально ответить — только кивнуть, промямлить что-то про спешку и ускользнуть, стараясь не бежать вприпрыжку. Правда, под взглядом всё понимающей Любавы прыти у неё поубавилось: трактирщица смотрела, будто наблюдала за скоротечной, безнадёжной любовью — и Лизавета вспоминала, что это действительно так. Ей ведь придётся вскоре уехать, оставить полную забот и забав крестьянскую жизнь и вернуться к своей, которая теперь, издалека, казалась бессмысленной и тусклой.