День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия

Во-первых, важно понять, что Матфей, Марк, Лука и Иоанн не просто раскрывают через свои повествования то, что «на самом деле» является богословской формулировкой. Ровно наоборот. Такая формулировка есть повествование в сжатом виде, свернутая история. Эта история реальна – она говорит о реальных событиях, об исторической реальности, о реальности плоти и крови, реальности Израиля, реальности жизни и смерти. Христианское богословие под влиянием платонизма стало понимать под целью «искупления» не Царство Божье на земле, как на небесах, но избавление от земли в раю, а потому оно преуменьшает значение евангельских повествований, которые тогда становятся просто средством для передачи чего-то еще, иллюстрацией «истины», а не ее раскрытием, не историей о том, как, по словам Иоанна, «Слово стало плотью».

Для четырех евангелистов смысл смерти Иисуса – не просто богословская теория, которую можно отделить от повествования или наложить на него извне. Смысл креста не есть «небесная» истина, для которой «земная» история служит просто аналогией или «образом». Описанные ими исторические события не служат просто задником для «сверхъестественной» или внеисторической драмы. Многие богословы, думающие об «искуплении», почти не обращаются к Евангелиям, и это не случайность. Это следствие того, что под «искуплением» привычно понимали некую сделку, совершающуюся, так сказать, в воздухе, так что оно само не слишком сильно соприкасалось с реальной жизнью людей, с продолжающейся историей человечества.

Поскольку под «целью» искупления понимали «рай», а Евангелия почти не уделяли внимания этой теме (хотя евангелисты, разумеется, помнили о будущей жизни после смерти), но говорили о Царстве Божьем на земле, как на небе, их отодвигали в сторону или, в лучшем случае, искали в них загадочные фразы, которые, лишенные контекста, подкрепляли идеи позднейших богословов. В результате, как мы уже говорили, призвание человека оборачивалось морализмом, а богословие искупления пропитывалось язычеством. Такие стихи, как Марк 10:45, содержащий аллюзию на Исаию 53, извлекали из контекста, так что они поддерживали представления о «договоре дел», а не библейские представления о «завете призвания», согласно которым освобождение от грехов позволяет людям носить образ Божий и участвовать в замыслах Творца. Четыре Евангелия показывают нам крест так, что мы не вправе довольствоваться абстрактным и внеисторическим пониманием как Царства, так и искупления.

Во-вторых, мы еще не дошли до Павла, но уже понимаем вызов креста в совершенно новом свете. Это понимание действительно революционно. Ничто не потеряно. Нам не надо (разумеется!) отказываться от утверждения о том, что Иисус «умер за грехи наши». Это утверждение по-прежнему стоит в самом центре. Но оно обретает новую ясность, иной контекст в истории – это не рассказ о раздраженном божестве, но история верной Божьей любви, любви завета, воплощенной в одном реальном человеке, в жизни, действиях и учении Иисуса. А это значит, что для приобщения к этой истории, для усвоения ее недостаточно верить в ту или иную абстрактную доктрину, объясняющую, как именно действует «искупление». Конечно, такие доктрины помогают, хотя, как мы видели, в силу абстрактного характера они искажают видение.

Нет, Евангелия призывают нас принять эту историю как нашу собственную, жить в этом повествовании со всеми его зигзагами, присутствовать в толпе рядом с Иисусом, смотреть, как он через свои дела являет Царство, а также найти свое место в продолжении этого повествования, которое мы, со страхом и трепетом (зная, насколько там все двойственно), называем жизнью Церкви. В частности, как то понимали ученики Иисуса с самого начала, мы делаем эту историю собственной, регулярно собираясь за трапезой, которая позволяет нам стать участниками Тайной Вечери. Если Иисус хотел, чтобы его последователи не только поняли смысл его смерти, но и жили ей как своей историей, нам необходимо серьезно относиться к евхаристии как к знамению и предвкушению окончательного торжества Царства, которое убеждает нас в том, что мы участвуем в «прощении грехов». А кроме того, Евангелия дают тем, кто их читает, энергию и ориентиры для того, чтобы жить заповедями блаженств в этом мире, зная, что на кресте действительно произошла победа, что Иисус действительно стал подлинным правителем вселенной и что его путь мира и примирения оказался более сильным, чем все прочие силы на земле.

Есть один особый момент в Евангелиях Матфея и Марка, к которому нам еще предстоит вернуться, поскольку только в свете более полной картины мы можем понять его во всей его сложности. Это вопль оставленности на кресте: «Боже мой, Боже мой, зачем Ты оставил меня?» (Мф 27:46 и Мк 15:34). Как я уже говорил, все четверо евангелистов видели в Иисусе живое воплощение YHWH, Бога Израилева, и понимали, что дело Иисуса, включая самый главный момент его крестной смерти, было делом Бога, желавшего установить свое Царство. Это не было человеческой попыткой заставить Бога вмешаться, когда Иисус (это знаменитый образ Альберта Швейцера) бросился под колесо истории и заставил его вращаться в другую сторону. Тут сам Господь истории, став человеком, представлявшим в своем лице народ, который помнил об обетованиях, делал то, что надлежало сделать. Как же этот воплощенный Бог может взывать к «моему Богу», который его покинул? Когда мы вернемся к этому вопросу, мы, я надеюсь, не только найдем на него ответ, но и увидим, как этот ответ может действовать в жизни и трудах последователей Иисуса среди мрачных событий и проблем нашего мира.