Слова. Том VI. О молитве

Облегчение участи почивших

– Геронда, какая польза почившим от наших молитв?

– Приведу тебе такой пример. Если бы как-нибудь ты, придя меня навестить, обнаружила меня не здесь, а в сыром подвале, ты бы попросила игуменью: «Жалко-то как старца! Давайте переселим его на верхний этаж, чтобы он, пока жив, солнышко видел!» Как думаешь, игуменья исполнила бы это?

– Ну конечно, исполнила бы, геронда.

– Ну вот, если даже игуменья это сделает, то неужели Сам Бог не подаст облегчения почившим, когда мы Его об этом просим? Разве Ему сложно перевести их в камеру с лучшими условиями содержания или даже под домашний арест?

В молодости я знал одну страшно скупую старушку. Только со мной она не была скупа, потому что очень меня любила. Спустя три года после её кончины со мной случилось нечто странное. В то время, когда я творил Иисусову молитву, словно какой-то юноша взял меня за руку и повёл проведать могилу той старушки, объясняя, что она сама меня звала. Пришли на могилу, юноша поднял могильную плиту, и я увидел, что её тело истлело лишь наполовину и испускало невыносимое зловоние. Она закричала: «Монах, спаси меня! Монах, спаси меня!» Мне стало её так жалко, что я крепко обнял её и поцеловал. Несмотря на ужасный запах, мне не хотелось от неё отходить, и если бы она сама не ушла, я остался бы с ней. Этот случай произвёл на меня неизгладимое впечатление. Когда любишь по-настоящему, с болью, то ни гниющая плоть, ни зловоние не вызывают отвращения. Я вот, например, когда вижу мирскую женщину, модно одетую и пахнущую духами, чувствую внутреннее отторжение, а с этой бабушкой, несмотря на зловоние, не хотел расставаться, чувствовал к ней особое сострадание. Удивительные вещи происходят в духовной жизни! Она очень нуждалась в молитве, поэтому Бог показал мне её в таком состоянии. Потом я стал молиться об этой душе. Спустя два месяца я увидел, будто нахожусь в какой-то пропасти, наподобие воронки. К несчастью, народу было много – ужасного вида, чёрных, они страшно мучились. А над пропастью на светлом облаке я увидел ту старушку. Казалось, что она далеко, хотя на самом деле была близко. Старушка выглядела совсем юной, но было понятно, что это она. Рядом с ней парил ангел – наверное, её ангел-хранитель, – он отмывал ей лицо. Вид у неё был мирный. Я обнял её и почувствовал радость – такую передать словами невозможно!

Ведь усопшие – это подсудимые, люди, попавшие в рабство. Порой я вспоминаю одну старую народную песню и напеваю её, под рабами имея в виду усопших:

Воля, воля, дай свободу
ты измученному телу,
Воля, воля, дай мне голос,
чтобы всё во мне воспело,
Ты согрей огнём мне душу,
что была скалы мертвей,
Воспою твою я радость,
как весенний соловей.
Отзвук песни пусть услышит
раб в узилища стенах,
И елей помажет раны
сердца в рабских кандалах.

Я прилагаю слова этой песни и к себе самому. Разве я не изнемогаю от страданий?[114] В этой жизни я раб. А «раб в стенах узилища», под которым в песне подразумевается порабощённая Эллада, для меня – это усопшие, которые находятся в плену, и я прошу Многоблагоутробного Бога, чтобы Он пролил елей Своей милости на их сердца.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. О том, что Псалтирь – это молния, поражающая диавола