Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-11-

11.

Осень выдалась напряженной. Сеансы связи с немецкой стороной участились. «Анна» и «Алёша» «трудились» в поте лица, добывая сведения, требуемые абвером. Порой - чаще - задания выполнялись полностью или частично, иногда - по настоянию руководства советской контрразведки - результат оказывался нулевым. Основная нагрузка лежала на «Анне» как на (якобы) работнице железной дороги - немцев интересовали направления следования, а также численность и состав эшелонов с вооружением и личным составом.

Под Сталинградом готовилась наступательная операция советской армии, но немцы не должны были об этом знать как можно дольше. Ключ «Анны» упрямо отстукивал о том, что железнодорожные составы идут в основном в западном направлении, на Москву и далее. Ту же самую информацию, только в иных вариациях передавали еще порядка восьмидесяти агентов по всему Союзу - и все ради того, чтобы убедить противника, что возвращение под контроль Сталинграда не является приоритетной задачей советского командования.

В конце октября «Дедушка» прислал радостную весть: «Вы оба награждены за храбрость. Поздравляем вас и желаем дальнейших успехов!».

Лидия состроила по этому поводу кислую мину, Ромашов равнодушно промолчал, полковник обрадовался (значит - по-прежнему верят!), а старик Краснов предложил обмыть награды оставшейся с «прошлого шпиона» бутылкой водки. От выпивки все снова предсказуемо отказались, чем еще больше повеселили неунывающего Иван Иваныча.

В ноябре случился очередной авианалет. Говорили, что несколько сброшенных фашистами бомб упали возле Московского вокзала, но не причинили, впрочем, значительного ущерба железнодорожным путям.

В конце месяца начались мелкие, изнурительные дожди, к вечеру превращавшиеся в частую, больно бьющую в лица прохожим, крупу.

Лида мучилась головными болями (результат сотрясения после памятного падения самолета в 41-ом) и валялась в кровати. Ромашов бродил по двору как неприкаянный под надзором звенящего цепью Грома. Он вышел за дровами, но не мог заставить себя зайти обратно в дом. Отчего-то в душе его поселилось странное муторное чувство, словно бы какая-то тяжесть давила на грудь. Меся ногами грязь на заднем дворе, Василий прозевал приход полковника.

Когда он вернулся, на кухне Иван Иваныч потчевал Летунова довоенным крыжовенным вареньем и старыми байками, над которыми полковник с удовольствием посмеивался. Завидев вымокшего до нитки Ромашова, он удивился:

- Что у вас с лицом?

- Простуда, кажется...

Полковник озабоченно нахмурился:

- Этого еще не хватало. Идите в комнату, у меня к вам разговор. Не к месту он теперь, но да что поделаешь.

Василий разулся и, оставляя за собой мокрые следы на полу, побрел в комнату, там брякнулся на стул и стянул с себя влажные носки. Кошка Матильда спрыгнула с подоконника, откуда следила за летящими с крыши дождевыми каплями, и принялась тереться о его ноги, тарахтя как трактор.

Через минуту появился полковник. Он плотно закрыл за собой дверь и встал в проеме. Взору его предстала жалкая картина: Ромашов сидел, ссутулив спину, босой, с сырыми волосами и пылающим жаром лицом.

- Я наказал вызвать вам доктора.

- Не надо... Я полежу, и все пройдет.

- Ничего не пройдет. А если вдруг пневмония или грипп? Мне что-то не очень хочется хлопотать о месте вашего захоронения раньше времени. Придет доктор, осмотрит вас, выпишет лечение. Мне так будет спокойнее.

- О чем вы хотели поговорить со мной?

- Не надо бы вам этого сейчас говорить... Но да ладно. У меня до вас два дела. Начну, наверное, с приятного. Вот!

Из кармана пиджака Летунов достал небольшую продолговатую коробочку, снял с нее крышечку и показал лежащую на дне серебристую медаль на колодке с красной муаровой лентой.

- Приехала ваша медаль, Василий Федорович. Но отдавать я вам ее пока не буду. Получите после войны, если, конечно, она закончится для вас благополучно. Этой медали вообще здесь, можно считать, что и нет, потому как и вас здесь нет. По всем документам вы пропали без вести, а медаль вас так и не нашла. И не найдет до конца войны. Однако командование сочло нужным передать ее мне на хранение. Разумеется, секретным порядком.

Закрытая коробочка отправилась обратно в пиджак. Ромашов и встретил, и проводил свою медаль «За отвагу» довольно равнодушно. Может быть, виной тому была начинающаяся болезнь, а может он вообще довольно безразлично относился ко всякого рода наградам.

- Теперь второе.

Полковник выложил из нагрудного кармана на стол сложенный вчетверо листок и придавил его пальцем.

- Я выполнил вашу просьбу, Василий Федорович. Это заняло у меня время, поскольку, как вы понимаете, значительная часть Смоленской области, в том числе и районы, откуда вы родом, заняты сейчас немецкими войсками, а это затрудняет получение информации о лицах, оставшихся на оккупированных территориях. Но, тем не менее, на днях я получил ответ.

Ромашов смотрел на полковника во все глаза - глаза полные надежды, пытливые, жаждущие прочесть во взгляде собеседника ответ на мучающий вопрос. Лицо Летунова хранило холодную непроницаемость. Он пододвинул листок поближе к Василию и убрал с него палец.

- Здесь вы прочтете все, что мне удалось добыть. Большего, увы, пока узнать невозможно. Выздоравливайте.

Полковник шагнул было к выходу, но остановился. Губы его чуть дрогнули, в голосе проявились мягкие, сочувствующие нотки. Он сказал:

- Мне жаль, Василий Федорович. Правда, я бы очень хотел, чтобы там были совсем другие слова.

Закрывшаяся за Летуновым дверь ударила Ромашова в голову тупой болью. Он видел перед собой желтоватый листок и не находил сил, чтобы поднять руку и развернуть его. Ему совсем не хотелось читать то, что было там написано. Он сидел и пустыми глазами смотрел перед собой. Казалось, что пока не прочтешь, ничто из написанного не будет правдой и не случится ни сейчас, ни в прошлом, а прочтешь — и оно наступит, и пути назад не станет.

В этом безволии просидел он довольно долго до тех пор, пока из своей комнаты не вышла заспанная Лида. При виде Ромашова сонливая мягкость мгновенно слетела с нее.

- Вася, что случилось?

Ромашов отмер. Бросил на Лиду затравленный взгляд, вскочил, едва не опрокинув стул, и отвернулся к окну, что бы она не видела его застывших глаз.

- Вася... - Лида погладила его по плечу. - Вася, ты меня пугаешь... Вася, что произошло?

Она заметила лежащий на столе листок, взяла его и робко развернула. Шелест бумаги заставил Василия вздрогнуть как от удара.

«По вашему запросу... сообщаем, что Ромашов Федор Васильевич, 1889 года рождения, уроженец села... находясь на оккупированной территории... руководил партизанским отрядом ... вместе с пятью членами отряда схвачен в марте 1942 года по доносу жителей деревни... расстрелян 26 апреля...»

Строчки никак не желали складываться в единый текст. У Лиды затряслись руки.

- Господи Боже... Вася... Мне так жаль, Васенька...

От искренних и ласковых ее интонаций, от звука доброго голоса в душе у Ромашова словно что-то до сей поры дрожавшее и грозившее развалиться, наконец, обрушилось. Из груди его сам собою вырвался стон, по щекам полились слезы. Он по-детски беззащитно зарыдал, болезненно затрясся всем телом.

Испуганная Лида бросилась к нему, обняла крепко-накрепко, пыталась и не могла его успокоить.

Возле их ног беспокойно крутилась чуткая Матильда.

Гонимый долгом надсмотрщика, Иван Иваныч тихо приотворил дверь, но почти сразу же закрыл. Лида стояла перед Ромашовым и с нежностью, по-матерински гладила его по волосам, а тот сидел с закрытыми глазами, обхватив ее руками и прижавшись к ее животу как маленький ребенок. Старик не любил быть свидетелем таких интимностей - подобное должно оставаться между двоими, и только.

Стараясь не шуметь, он подбросил в печку полено, залез на лежанку и притаился - почти исчез, чтобы не мешать.