Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-23-

23.

- Значит, вы утверждаете, что являетесь советским агентом, а линию фронта перешли, когда возвращались с задания? - уже в который раз за последние двое суток спросил майор дивизионной контрразведки Сазонов, мужчина лет сорока пяти с обвислыми щеками, мутновато-серыми глазами и испитым, малоподвижным лицом. Он говорил с чуть заметным старомосковским акцентом: «утьверждаете», «являетес», «саветским», «вазвращалис». Ромашов слушал его речь с увлечением и интересом, свойственным всякому чуткому к нюансам языка человеку, и губы его невольно растягивались в улыбку.

- Что вы улыбаетесь? - взвился майор (у него получилось «улыбаетес»), - Я смешное что-то сказал?

Ромашов вздрогнул от крика. Признался:

- Нет. Мне просто нравится слушать как вы говорите.

- Ты под дурачка что ли косишь? - не понял Сазонов, пуча неясные глаза. - Тебе здесь что, цирк? Это не цирк, это фронт! Самый «передок»! Отвечай на поставленный вопрос и перестань скалиться!

Они сидели в темном «особистском» блиндаже, точнее в одном из его отсеков. Снаружи, где-то вдалеке грохотала артиллерия, здесь же, на этом участке, было тихо, но напряжение все равно чувствовалось — пока Ромашова вели по окопам на допрос, он успел услышать обрывки солдатских разговоров, из которых следовало, что немец вот-вот снова пойдет в атаку.

Этот Чугунов вызывал в майоре неподконтрольное глухое раздражение, и потому он то и дело срывался с официального «вы» на пренебрежительное «ты» и сам же себя ругал за такие срывы. Сын профессора, получившие хорошее воспитание, он страшно не любил «тыканья» и обычно всегда вел себя подчеркнуто вежливо даже с предателями и трусами, коих не уважал, пожалуй, больше уголовников-убийц, коих приходилось ловить до войны, будучи сотрудником угро.

Майор не спал третью ночь, страшно желал «остограмиться», чтобы взбодриться, но не имел ни возможности выспаться, ни времени, чтобы по-человечески, с закуской, выпить. Кроме хромого Чугунова над ним висело дело об исчезновении с передовой двух снайперов, не вернувшихся с разведки, тянула за душу анонимка-донос на одного дивизионного полковника, отличного, в сущности, мужика, и не выходили из головы присланные утром из управления контрразведки армии ориентировки на разыскиваемых предположительно на его территории немецких шпионов.

Контрразведчик еще раз пригляделся к сидящему напротив Чугунову. Нет, приметы не сходятся. Те, что объявлены в розыск, выше ростом, темнее волосами и имеют особые приметы. Нет, не он... А как было бы замечательно — сразу два груза с плеч! Но на нет и суда нет.

Сазонов с нажимом обтер усталое, небритое лицо шершавой ладонью, потом почесал кадык.

- Итак, вы утверждаете...

- Да, - Ромашов перебил его. - Я утверждаю. Я уже говорил вам это неоднократно. Сообщите обо мне в Горький, полковнику Летунову.

- Давайте вы не будете указывать мне, что я должен делать! - майор раздраженно ударил кулаком по столешнице. - Будь моя воля, я б тебя прямо здесь шлепнул! Как же вы мне все надоели, кто бы знал! Перебежчики чертовы... К стенке вас всех и в расход без разговоров! А ты сиди тут, выслушивай их как на исповеди...

- Пожалуйста, сообщите обо мне полковнику Летунову! Это очень важно. Насколько я знаю, мое задание курирует московский генерал...

Сазонов ехидно сощурился:

- И как зовут генерала? Какая у него фамилия?

Ромашов сник.

- Я не знаю.

- То есть когда генерал посылал вас на задание, он забыл представиться? - Издевательски уточнил майор. - Знаете что? Я уже слышал эту чушь неоднократно и она у меня вот уже где! - Он провел ребром ладони по горлу. - Такого бреда я еще не слышал здесь! Вы прямо фантазер! Генерала какого-то приплели, полковника из Горького... Почему из Горького, а не из... Куйбышева, например? Или там из Свердловска? А? Я вас спрашиваю?

- Я говорю правду и никого не приплетаю. Свяжитесь с полковником Летуновым и он вам все подтвердит.

- Так, все, Чугунов, сил моих больше нет вас слушать! Жуков!

В отсек тут же вбежал сержант с винтовкой, что конвоировал Ромашова.

- Жуков, забери его нахрен отсюда, а то я его голыми руками сейчас задушу! Под замок его и смотреть в оба!

Когда Ромашова увели, из соседнего помещения в отсек заглянул начальник канцелярии Кислов - маленький седой человечек в больших очках на носу и несерьезными для столь старого лица младшелейтенантскими погонами. Он подсунул Сазонову два листа и попросил:

- Подпиши вот тут, Олег Юрьич.

- И чего мне с ним делать, Степан Дометьич? - спросил у него майор, капризно сморщив нос и ставя на листах свою фамилию. - Не могу его расщелкнуть. Не понимаю чего он крутит...

- Сделай запрос в Горький, от тебя не убудет, - посоветовал, немного подумав, Кислов.

- Ну это ж бред собачий, Дометьич! Ну какой Горький? Какой генерал? Смешно же!

- Может бред, а может и не бред, - заметил Кислов и рассудительно стал втолковывать: - Если спросишь, а про Чугунова в Горьком и не слышали, то и ничего страшного. А если не спросишь и под трибунал отдашь, а он правда кем важным окажется, с тебя же голову и снимут. Сам вслед за ним к стенке встанешь.

Майор хотел что-то сказать, но замер, прислушиваясь к звуку извне. Протяжный свист нарастал и, наконец, грохнул оглушительным взрывом. Стены блиндажа дрогнули. С потолка на стол просыпалась земля.

- Ооопяаать, - досадливо пропел Кислов, схватил подписанные листы и спешно убежал к себе в канцелярию.

Снаружи грохнуло второй раз, третий, четвертый. Минометный обстрел набирал силу. Сазонов стряхнул грязь с протокола допроса, подпер щеку кулаком и замер, задумчиво глядя в одну точку.

- Может, и правда...

Кроме него в землянке сидели еще двое пехотинцев. Первый, совсем еще молодой, рыжеватый, похожий на нахохлившегося воробьишку все больше угрюмился, поглощенный страхом. Второй, лет сорока, с вислыми усами и носом-картошкой, разговаривал преувеличенно бодро и даже старался хохмить. Месяц назад оба они попали в плен, согласились, как и Ромашов когда-то, сотрудничать с немцами, вернулись к своим и попали в итоге к особистам.

- Выведут и расстреляют, - талдычил молодой. - Выведут и расстреляют! Ночью, безо всякого предупреждения...

- Обожди, - пихал его под локоть усатый. - Может еще ничего! Отправят в штрафбат... И там люди живут.

- Какой штрафбат! Туда паникеров, а мы — предатели! Уууу! - молодой вдруг взвыл, хватясь руками за волосы. - Почему меня осколком каким-нибудь не убило! Хуже нет сидеть и ждать когда тебя убьют! Свои же убьют!

- Обожди... Ведь добровольно сдались. Мы не вредители, а честные солдаты...

- Дурак ты! - чуть не плача бросил молодой и отвернулся к земляной стене, завернувшись в старую шинельку.

- Верить надо в лучшее, - укорил его усатый.

Такие перепалки происходили между ними ежедневно по нескольку раз. Ромашов сторонился их, как прокаженных, старался отмалчиваться, потому что понимал - молодой прав. Утешать их он был не в состоянии, он и сам висел на волоске, а чтобы подбадривать не хватало совести и моральных сил.

Вспомнилась Василию мама, которая долго и мучительно умирала от туберкулеза. Лежачая, бессильная, она последние месяцы своей жизни провела прикованной к постели. Каждый день давался ей как мучение и как подарок одновременно. Она знала, что должна умереть, но когда это произойдет ей знать было не дано. Не знали этого и они, ее самые близкие люди. Ромашов был еще подростком, но прекрасно запомнил то ужасное чувство, на котором поймал себя однажды. С одной стороны ему было жаль маму, свою любимую, нежную, мудрую, добрую и светлую мамочку. С другой стороны он ждал... Ждал, когда она умрет. Потому что страшно жить в постоянном напряжении чувств, когда не знаешь проживет твой родной человек еще день или уже не проживет, от этого душа устает, изматывается, и ты, сам того не желая, начинаешь ждать кончины и желать — неосознанно — чтобы все поскорее закончилось.

Ромашов очень хорошо помнил то паскудное, жестокое желание определенности ради определенности. И, сидя в землянке, он снова ощутил его присутствие в себе, когда слушал перебранки двоих, по сути, приговоренных. Ему было невыносимо их слушать, невыносимо находиться с ними рядом и быть причастным к ожиданию ими смерти. Он желал, чтобы их не было рядом с ним, он корил себя за это чувство, но ничего не мог с собой поделать. Его не столько волновало то, что и его тоже могут расстрелять с ними за компанию - майор-то не горел энтузиазмом выяснения истины! ему проще и его пустить в расход! — сколько присутствие рядом живых трупов, которым он ничем - ничем! - не мог помочь.

Однако когда в разгар пятой ночи дверь в землянку отворилась, появившийся сержант Жуков приказал: «Боряев, Тищенко, на выход!» и молодой вздрогнул, а усатый растерянно засуетился, пряча глаза, из которых капали внезапные слезы, Ромашов испытал острую, разрывающую сердце жалость к своим сокамерникам. Когда они вышли — Митрофанов каждому связал руки за спиной проволокой — в свой последний путь, болезненное сострадание к ним затопило все его существо. Ему захотелось выть.

Выплакавшись и оставшись с собой один на один, Василий стал ждать, когда так же придут и за ним. Ждал он смиренно, но пугаясь каждого постороннего шороха. Умирать не хотелось. На допросы майор больше вызывал. Наверное, уже решил его судьбу и не желал тратить на него свое драгоценное время.

Одиночество угнетало Ромашова. Теперь он понимал тех, кто пытался наговориться перед смертью. Когда мелешь языком, не так страшно...

Было ранее утро, когда в замке задребезжали ключом. Дверь отворилась, впустив в темную землянку неяркие предрассветные сумерки и свежий, холодноватый воздух. Василий резко поднялся с деревянных нар, на которых беспокойно дремал, укутавшись в дырявую плащ-накидку. Сон моментально слетел с него, но голова еще соображала туго.

В землянке появились двое, один из них держал в руке фонарь «летучую мышь». Лица вошедших против света различались трудно.

- Да, это он! Никаких сомнений, - услышал Ромашов знакомый голос и, не веря своему счастью, опознал в низенькой фигуре Короткова. Рядом с ним, выше почти на две головы, стоял майор Сазонов.

- Здравствуйте, Чугунов! - поздоровался Коротков.

- Здравствуйте, - просипел Ромашов и откашлявшись, растянулся в глупейшей улыбке: - Я так рад видеть вас, товарищ лейтенант.

- Старший лейтенант, - поправил его Коротков, небрежно стукнув пальцем по своему погону.

- Поздравляю.

- Спасибо, - Коротков приблизился и заглянул Ромашову в глаза. Лицо его вдруг приняло смешливо-заботливое выражение: - Натерпелись, я гляжу. Того и гляди, на шею мне броситесь. Но я приехал как только смог. Товарищ полковник едва получил запрос на Чугунова, сразу меня самолетом сюда отправил, чтобы удостоверится, что это действительно вы. Не дрожите цуциком, теперь все позади. Скоро поедем домой.

- Зябко здесь, - оправдался Ромашов. Его и правда трясло.

- Ну и вид у вас! - новоиспеченный старлей прошелся по землянке и вдруг спросил у майора: - Вы его вообще кормили? - потом перевел взгляд на Василия и переспросил: - Они вас кормят?