Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-4-

4.

В купе, куда у него был куплен билет, уже сидели молодая улыбчивая женщина с задорной желто-зеленой лентой в рыжеватых волосах, уложенных в модную «бабетту», и две веснусчатые русоволосые девочки лет лет пяти-шести, очевидно погодки.

Ромашов поздоровался и попытался засунуть чемодан в багажный отсек над дверью.

- Давайте я вам помогу! - женщина тут же кинулась ему помогать. Сбросила домашний тапок, легко вскочила одной ногой на нижнюю полку и одним точным движением впихнула чемодан рядом со своими вещами.

- Соседями будем, - развел руками Василий. - Придется вам меня потерпеть.

- Кому кого терпеть придется, это еще надо посмотреть! - весело ответила женщина. - Вы кажетесь приятным человеком, у вас располагающее лицо! А мои девочки такие озорницы, покою никому не дают!

- Это ничего, я люблю детей, - заверил ее Ромашов и представился: - Василий Федорович.

Женщина изящным жестом оправила прическу и протянула тонкую, музыкальную ладонь:

- Меня Мариной зовут. А это Алиночка и Анюта, дочки мои. Старшей, Алине уже скоро шесть, а младшей четыре.

- Очень приятно познакомиться! - сказал Ромашов и подмигнул притаившимся у окна девочкам. Те хихикнули и заговорщически зашептались.

Попутчица Ромашову очень понравилась: шустрая, шумная, глаза дымчатые так и смеются, светятся жизнелюбием. Девочки ее, хоть внешне и мало походили на мать, разве что глазами, на характер тоже оказались егозливыми и подвижными. Свыклись с посторонним человеком быстро и тут же принялись делить между собой цветные карандаши. Марина попыталась было их примирить, разделив шесть карандашей поровну, но быстро бросила глупую затею.

- Сами быстрее разберутся, - пояснила она.

Поезд тронулся. За окном пробежали вокзальные строения, потом медленно поплыли дальние и галопом заскокали ближние городские ландшафты.

- Вы в Москву, да? - спросила Марина, когда Ромашов снял пиджак и устроился на полке напротив. - Или дальше?

- Я под Смоленском живу.

- А я москвичка. Точнее мы. Ездили к маме в Киров. Возвращаемся вот. А вы в Горьком по делам были, да? Или у вас тут родственники?

- По делам.

- А у вас дети есть?

- Есть. Сын и дочка. Они уже почти взрослые.

Марина вдруг смешалась, видимо, смущенная лаконизмом ответов, и поинтересовалась:

- Скажите, я вам не очень надоедаю расспросами, Василий Федорович?

Ромашов улыбнулся и поспешил заверить:

- Нет, что вы, Марина.

- А то я смотрю вы какой-то сумрачный. Может быть, вам неприятно, что я так много болтаю? Это у меня есть. Мне и муж все время говорит, что я болтаю... Вы не стесняйтесь, скажите, если я вам мешаю.

- Нет-нет, Марина. Я просто немного устал. Разъезды, понимаете...

- Да-да, понимаю. Сама не люблю все эти автобусы-поезда! Голова потом как чугун.

- Именно. А мысли в голове как мухи роятся. Их так просто, как чемоданы по полкам не рассуешь.

Марина рассмеялась шутке, достала из сумочки косметичку, из косметички зеркальце и принялась кокетливо оглядывать себя.

- Ладно, не буду вам докучать. Отдыхайте.

- Спасибо.

Ромашов уперся затылком в стену и прикрыл глаза. Сидел он так долго и сквозь дрему и мерный стук колес слышал как прыскали от смеха девочки, как шикала на них мать, впрочем, без особого энтузиазма, как ходили туда-сюда по коридору пассажиры поезда, как кричала что-то в дальнем конце вагона проводница.

Проснулся Василий резко, когда дверь купе открылась и немолодая проводница с тяжелым, «кирпичным» подбородком предложила ему постель.

- Да, спасибо, - согласился он и попросил: - И еще чаю, если можно. На всех.

- Можно, - благодушно разрешила проводница и захлопнула створку.

- Ну как вы? - участливо осведомилась Марина. - Передохнули?

- Да, благодарю.

Проводница принесла чай. Ромашов достал из портфеля пакет с конфетами и положил его на стол:

- Угощайтесь!

Марина тут же схватила одну и воскликула:

- Ой! Это же Сормовские! Я помню, мне дедушка приносил такие... Я маленькая еще была и война шла. Дефицит страшный! А он приносил и угощал меня всегда. «На, - говорил, - стрекозка моя маленькая!».

- Мама, а можно нам конфетку? - потянула ее за локоть старшая Алина.

- Можно. Вот с чаем берите, только не обожгитесь. И не балуйтесь!

Марина пододвинула девочкам стаканы с чаем и выдала по конфете.

Ромашов отхлебнул кипятка.

- А вы жили в Горьком во время войны?

- Ой, да. Только я почти не помню ничего, маленькая была. Мне еще и восьми не исполнилось, когда наши фрицев разбили. Я почему-то плохо свое детство помню. Все больше какими-то эпизодами.

- У вас большая семья была?

- Да, большая! Дедушка, бабушка, мама, папа — его в сорок втором комиссовали по ранению и он на заводе работал, две тети — мамины сёстры, и я. Младшая-то сестра, Маргаритка, еще в школе училась. Так смешно — тетка со школьным портфелем! - Марина откусила конфету и вдохнула: - Дедушка потом умер. Бабушка вслед за ним почти сразу. Наверное, с тоски. Там такая любовь была, знаете... Страшная! Мы уже в Кирове жили, когда бабушка умерла. Тетки разъехались кто куда. Одна в Казани живет, другая вообще в Хабаровске! Я - в Москву учиться, семьей обзавелась своей, девчонки родились одна за другой. Так и разлетелись все. А три года назад папа умер от сердечного приступа... И осталась мама одна.

- Сочувствую.

- Спасибо. Да, маме грустно там одной. Мы ее все в Москву зовем. Жилищные условия вроде позволяют... А она ни в какую. Там ведь могила бабушкина. Ну и вот. Катаемся к ней иногда. И еще летом девчонок на месячишко оставляем побаловаться. А сами на юг, на море! Дикарями! А вы были на Черном море?

- Нет, не приходилось. Зато я Балтийское море видел. И даже плавал.

- О, а мы тоже были на Балтике! В Юрмале! А вы где?

- Недалеко от Клайпеды. Но это давно было, еще во время войны.

- Ой, а вы ведь воевали! Я видела у вас ордена есть, - Марина кивнула на висящий на крючке пиджак. - А расскажите что-нибудь! У меня дедушка ведь тоже военный был. Я помню его в форме. А где служил не знаю. И мама почему-то говорит, что не помнит, хотя она все помнит!

- Я не знаю что рассказывать вам. В войне нет ничего интересного.

- Может быть, вы правы, - быстро согласилась Марина. - Страшное было время. Сейчас только фильмы всякие снимают. Там вроде понятно кто победит — хорошие советские ребята. А тогда ведь непонятно было...

- Да, вы правы. Тогда ничего не было понятно.

- Мама-мама, - младшая Анюта задергала мать за юбку, - а дай ложечки!

- Ложечки-ложечки, - Марина задумчиво сдула со лба челку и осмотрела купе: - А где же наши ложечки? А, вспомнила!

Снова скинув тапок и вскочив на полку, она вытащила из багажного отсека сумку. Из бокового кармашка достала две маленькие деревянные ложечки и отдала их младшей. Забросив сумку обратно, села, отдуваясь:

- Ух, я уж думала у мамы забыли эти ложечки!

Ромашов пораженно смотрел на ложечки в ладошках Анюты.

- Можно взглянуть?

Анюта недоверчиво нахмурилась.

- Я верну. Честное слово!

Девочка робко протянула ему одну. Ромашов повертел ложечку в руках и застыл, разглядывая узор из вьюна и маленькую щербинку на тыльной стороне черпака. Сомнений не оставалось никаких! Мастер узнает свою работу, даже если пройдет сто лет.

Марина обеспокоенно наклонилась к нему:

- Что это с вами, Василий Федорович, вам плохо?

- А? - Ромашов очнулся от столбняка. - Нет-нет, нормально... Скажите, Марина, а откуда у вас эти ложечки?

Марина прижала к себе обиженно сопящую Анюту и сказала:

- Это дедушкин подарок. Он принес их на бабушкин день рождения. А она после отдала мне. Вроде бы как по наследству. Там еще солонка была, но она дома, мы ею пользуемся. А ложечками девчонки играются. Очень уж они им нравятся.

- А как звали вашего дедушку?

- Сережей. Сергеем. А что?

- А фамилия?

- Да зачем вам? - Марина непонимающе моргала серыми — как у деда — глазами.

- Нет, ничего. Показалось. - Ромашов вернул ложечку Анюте: - Держи!

Девочка споро схватила свое сокровище. Ромашов улыбнулся ей. Она еще немного поугрюмилась и улыбнулась в ответ. Маленькие дети всегда чувствуют, когда обращенная к ним улыбка искренняя, и отвечают взаимностью, потому что еще не умеют врать эмоциями.

Анюта громко похлопала ложечками друг о друга. Марина рассмеялась:

- Наверное, музыкантом вырастет! Вон как ритм бьет!

Ромашов поднялся:

- Я пойду воздухом подышу, - и вышел.

Одно окно в проходе было открыто и трепыхалось крыльями занавесок. Вдоль железной дороги проносились огни фонарей на параллельной автотрассе. Оттого, что поезд мчался на приличной скорости, световые пятна расползались в темноте сумерек желтыми продолговатыми полосками.

Штрихи к портрету. Много-много штрихов.

Ромашов подставил лицо порывам ветра и стоял так долго, отрешенно думая о том, какой же все-таки на самом деле удивительно маленький и тесный их большой и густонаселенный мир.

«ПАМЯТЬ НА СТРАЖЕ

Н. Абалкин.

...В Бухенвальде, там, где был фашистский концентрационный лагерь, бьет теперь не уставая колокол: словно живой, постоянно напоминающий о себе памятник неисчислимым жертвам фашизма. Вслушиваясь в удары бухенвальдского колокола, видишь, как стоит на страже суровая и непреклонная память человечества. Она стоит на боевом посту нашего века. Память не может и не хочет предать забвению то, что было. Забвение трагически пережитого миллионами людей стало бы тягчайшим преступлением перед совестью народов всей земли, более всего жаждущих мира, мира и мира. Мира и счастья...

Далеко, во все края разносятся незримые волны бухенвальдского набата. Отзвуки его слышатся и здесь, в Москве, ставшей на две недели столицей, притягательным центром мирового киноискусства. Они слышатся с экранов фестиваля, звучат в сердце честного, прогрессивного художника, сознающего свою ответственность перед временем и перед искусством.

До конца фестиваля остается еще неделя, впереди много новых фильмов, много неожиданностей, сюрпризов и разочарований. Но облик нынешнего международного кинофестиваля уже определился с достаточной ясностью. Определился в самом главном, наиболее существенном. Он наглядно отражает примечательнейшее явление в развитии современного мирового искусства, показывает концентрацию художественных сил на гуманистических позициях антимилитаризма, антифашизма...

Не будем идеализировать и приукрашивать положение дел на кинофронте. Это положительное явление, разумеется, не характеризует всех фильмов фестиваля - есть среди них и немало таких, которые весьма далеки от его гуманистического девиза, лишены высоких эстетических и нравственных идеалов. Но они не в силах заслонить главного. О главном и идет здесь речь.

Один за другим появляются на экранах фильмы, так или иначе связанные с событиями и темами второй мировой войны. Это не дань истории, не обращение в прошлое. Это беспокойство за будущее мира. Это призыв к бдительности. В наше время сама память человечества становится объектом столкновения двух противоборствующих сил: сил прогресса и гуманизма, помнящих о том, что было, и сил реакции, человеконенавистничества, стремящихся вытравить в людях память о тех бедствиях, которые пережиты народами по вине империализма, по вине фашизма.