Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-18-

18.

С неба падал легкий снежок. Ромашов зябко кутал шею в шарф и смотрел в окно автомобиля. «Эмка» мягко шла по грязной дороге в обрамлени высоких сугробов. Справа чернел стволами деревьев большой парк. Потом закончился и он, засерели высокие и мрачные здания за забором с колючей проволокой.

- Завод Ленина, - пояснил полковник. - Бывший Сименс и Гальске. Здесь изготавливают радиостанции и другие средства связи для нужд армии. В ноябре 41-го завод был сильно разрушен в результате авианалета, много людей погибло прямо на рабочих местах, но производство достаточно быстро восстановили.

Они миновали завод и выехали за город.

- Узнаете местность, Василий Федорович?

- Нет.

- Ну как же, - полковник будто расстроился. - Год назад мы ехали с вами по этой же дороге.

Через несколько минут автомобиль свернул влево, дорога чуть ухудшилась, но Коротков объезжал лужи почти не глядя, на автомате. Впереди показались очертания зданий, над одним из которых возвышалась стеклянная будка. За хлипкой оградой виднелись три-четыре самолета, стоящие на хвостах.

- Это аэродром, о котором вы радировали в апреле прошлого года.

- Какой-то он несолидный.

- А заштатный аэродром и не должен быть солидным. Здесь проходят занятия ОСОАВИАХИМа. Но для немцев это очень важный объект, практически военная база. Второй по важности аэродром после Стригинского, на который мы с вами вчера ездили.

- Понятно.

- Ну раз вам все понятно, то поехалите, мы покатаем вас по центру города. А то что это за безобразие, в конце концов. Живете в Горьком сколько времени, а в исторических местах не бывали. Непорядок.

Исторический центр произвел на Ромашова изрядное впечатление. Засилие деревянных полумещанских домов перемежалось необыкновенной красоты каменной архитектурой. Он, родившийся и выросший в деревне, помнил какое впечталение произвел на него Смоленск, когда он впервые попал туда. Этот старинный город полюбился ему практически сразу. И вот теперь Горький. Родина уважаеммого им Алексея Пешкова, а точнее ее подлинное, исконное лицо: немного купеческое, чуть-чуть дворянское, несущее на себе печать недавних революционных перемен, тоже пришлось Василию по душе.

В сопровождении полковника Ромашов прошелся по главной в городе площади, полюбовался выщербленными кремлевскими стенами и угрюмыми башнями, улыбнулся стоящему над обрывом памятнику Валерию Чкалову, «великому летчику нашего времени» и «сталинскому соколу», как было написано на постаменте, подышал порывистым речным ветром, посмотрел на спящую во льду Волгу.

Да, это был совершенно иной город, нежели он знал. Они с Лидой жили в рабочем поселке, а это все равно, что деревня, только рядом с заводом. А тут каждый камень дышит стариной, ушедшим безвозвратно временем.

Полковник посмотрел на часы.

- Все, нам пора к театру.

- Мы пойдем в театр?

- Нет, мы заберем там одного человека.

- Человека с фруктовой фамилией?

- Именно его.

Полковник улыбнулся и двумя пальцами подозвал сидящего в машине неподалеку Короткова. «Эмка» загудела мотором и подъехала. Они уселись, лейтенант сделал крутой разворот и повел автомобиль обратно на улицу Свердлова.

У аккуратного желтого-белого, похожего на пирожное с кремом, здания театра к ним подсел невысокий плечистый мужчина с лисьим, вытянутым к носу лицом и длинными волосами, собранными в хвост. На вид ему можно было дать чуть больше тридцати. Вместе с ним в салон вплыл легкий запах приятного одеколона. На колени себе он бережно уложил продолговатую коробку, перевязанную праздничным бантом.

- Приветствую вас, господа! - весело поздоровался он и устремил взгляд бесстыдных, изучающих глаз на Ромашова. - Какой типаж! Врач или учитель?

- Что, простите? - Ромашов растерялся от неожиданности и напора.

Абрикосов резво развернулся с переднего сиденья всем корпусом и переспросил, красиво модулируя голосом:

- Вы врач или учитель? Я, знаете ли, редко ошибаюсь в людях. Вижу человека и сразу понимаю, что он из себя представляет и чем занимается.

Ромашов вопросительно посмотрел на Летунова. Тот довольно хмыкнул и подтвердил:

- Егор Порфириевич действительно весьма проницателен.

- Профессиональная наблюдательность! - наигранно высокопарно заявил Абрикосов в никуда и панибратски толкнул Короткова в плечо: - Чего стоим? Мне через четверть часа надо быть на дне рождения у важной шишки из облисполкома. Не хотелось бы опаздывать.

Лейтенант стиснул зубы и промолчал. Летунов потрепал его за то же самое плечо, успокаивая:

- Спокойно, Павел.

- Так врач или учитель? - не отставал Абрикосов.

- Учитель, - ответил Ромашов.

Артист воздел руки, хлопнул в ладоши и воскликнул:

- Я так и знал!

- Егор Порфириевич, прекращайете лицедействовать, - укорил его полковник. - Из роли что ли никак выйте не можете?

- Моя роль — это моя жизнь, - как-то обреченно сказал Абрикосов и за все время поездки больше не произнес ни слова.

Молчал он не менее красноречиво, чем разговаривал.

Артиста они высадили у одного из подъездов внушительно-монументального шестиэтажного дома, своей архитектурой наводящий на мысль о жилище для избранных. Дом смотрел фасадом на площадь и далее тянулся вдоль одной из улиц, которые лучами расходились от кремлевских стен.

На прощание Абрикосов отсалютовал Ромашову:

- Приятно было с вами познакомиться, товарищ-гражданин учитель! Удачи вам в ваших шпионских начинаниях!

- Шут гороховый! - не преминул откомментировать Коротков, когда артист захлопнул дверь.

Подготовка заняла чуть больше времени, чем рассчитывал полковник, но не по причине необучаемости Ромашова, а из-за неотложных дел службы, которым Летунову пришлось уделять много внимания. Эти неотложные дела отнимали драгоценные дни у чекистов и дарили их же Василию и Лиде.

Любую свободную минутку Ромашов старался проводить рядом со свой любимой, со своей женой, каковой он считал ее в своих мыслях. Лида много говорила о существенном и неважном, стараясь словами заглушить страх и прогнать тревожные мысли. Василий слушал ее и улыбался словно блаженный, с ненормальным спокойствием осужденного на что-то неизвестное и опасное, и принимающего это неизвестное и опасное как неизбежность, из-за которой не стоит волноваться, ведь она все равно наступит... Это его спокойствие убаюкивало Лиду. Прав оказался проницательный Иван Иваныч: Лидино сердце работало как резонатор, настроенный на Ромашова. Его настроение точно до миллиметра передавалось ей. Ромашов сосредоточенно готовился к переброске в немецкий тыл, и Лида вслед за ним тоже внутренне собиралась, сосредатачивалась на насущном.

Перестав волноваться за судьбу ребенка, Лида, наконец, поняла на что толкнула Ромашова. Но как бы ей не было страшно за него, стыда или раскаянья она не ощущала. Лида защищала маленькую жизнь внутри себя, самую важную и правильную жизнь, ту, что важнее даже ее собственной. Василий не высказал ни слова упрека. То ли понимал то же самое, что понимала Лида, то ли просто любил ее.

За полтора месяца, что Ромашова таскали по городу и заставляли тренировать память, они с Лидой сблизились необыкновенно. Она ждала его возвращения и не находила себе места, а потом кормила и не могла наглядеться, обнимала и не могла надышаться. В их поцелуях появилась совсем не похожая на ту первую молодую горячность, что свела их в вместе в новогоднюю ночь, какая-то больная обреченная страстность, которой они не стеснялись. Напротив, они старались ухватить от жизни побольше выпавшего на их долю счастья. Когда они были вдвоем, они никого и ничего вокруг себя не замечали. Они знали, что эти мгновения, возможно, одни из последних их мгновений вместе, и это притягивало их другу к другу со страшной силой.

В середине апреля ключ «Анны» отстучал просьбу о помощи — у них с «Алешей» вновь заканчивались деньги и отказывали батареи рации. «Дедушка» обещал в скором времени прислать курьеров с посылкой.

Двоих бравых молодчиков спустя три недели взяли после их условленной встречи с Ромашовыми. Поднаторевший за год подпольной жизни Василий вел себя безупречно, и ребята ничего не заподозрили, а потому очень удивились, когда их под белы рученьки пришел арестовывать Коротков с внушительным сопровождением в шесть штыков.

Новоприбывшие шпионы попытались удрапать, но молодой лейтенант госбезопасности хоть и служил в тылу, был совсем не тем человеком, от которого можно было легко скрыться. Он вообще очень не любил, когда от него бегали, он сразу начинал стрелять (конечно, когда брать объекты живыми не требовалось). Так же поступил и в этом случае. Не миндальничая, он с пяти метров прострелил одному шпиону ногу в колене, а второму голову. Шесть штыков не успели ничего предпринять. Коротков был скор на расправу, когда что-то шло не по его плану.

Впрочем, первый, с простреленным коленом, тоже долго не прожил. Но тут обошлось уже без лейтенанта. Для приведения приговора в исполнение существует особая расстрельная команда.

«Анна» сообщила «Дедушке»: «Не дождавшись курьеров отправила к вам Алешу».

Переправка Ромашова через линию фронта по согласованию с высоким начальством была назначена на десятые числа мая.