Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-22-

22.

На несколько последующих дней Ромашова оставили в покое. О ночном псевдо-расстреле никто, кроме руководства в школе, разумеется, не знал и среди рядовых учеников и инструкторов отношение к «агенту-герою» бытовало ровное, почтительно-любопытное, а со стороны двух интрукторш - заинтересованно-женское, что приятно льстило небалованному мужскому самолюбию Василия.

Даже среди командного состава случилось заметное оживление. В столовой, на прогулках во дворе, в комнате для отдыха, где Ромашов играл в шахматы с бывшим пехотинцем Барановым, выходцем с Урала, везде он ловил на себе пристальное внимание высоких чинов. Безусловно от Бонке им стало известно о результатах проверки и они, видимо, желали своими глазами посмотреть и оценить подвергшегося столь изощренной пытке и с честью прошедшего это испытание человека. Ромашову впору было возгордиться своим успехом, но он не был чистолюбив, и не был тщеславен, поэтому скорее смущался проявляемого к себе интереса. Гораздо более почивания на лаврах его занимало задание Летунова по вхождению в доверие. Первый шаг он вроде бы сделал весьма успешный, но дальше дело застопорилось. Его демонтрировали и разглядывали как чучело редкого животного, а прибирать к рукам такой ценный экспонат не торопились. Бонке, благодушно похлопывая его по плечу, напутстовал: «Отдыхайте пока отдыхается!». Ромашов слонялся по школе как тенета и изнывал от безделья. Даже ложки не повырезать...

Спустя неделю капитан поймал его в коридоре и доверительно сообщил, что завтра после обеда приедет подполковник Келлерман и собственноручно вручит ему два ордена «За храбрость».

Келлерман Ромашову был знаком. Больше года назад именно он давал им с Лидой задание и инструктровал относительно деталей предстоящей работы. Воспоминания о нем у остались яркие: такого угрюмого, неулыбчивого и сухого в общении человека как подполковник Василию встречать до того не приходилось. Келлерман оставлял впечатление крайне тяжелое. Подчиненные его боялись и ходили при нем буквально на полусогнутых ногах. К тому же он обладал нравом довольно вспыльчивым и злопамятным. Ромашов припомнил инструктора Вуйчика, который не сумел выполнить какое-то мелкое, но срочное и категорическое приказание подполковника, за что его посадили на гауптвахту и чуть не выгнали из школы. Этот Вуйчик повесился при невыясненных обстоятельствах вскоре после отбытия Ромашова и Лидии на задание. Об этом конфиденциально поведал Василию партнер по шахматам, загадочно заметив, что в школе о Вуйчике предпочитают не упоминать. Что-то темное было в той истории...

Все следующее утро школа бурлила приготовлениями. Ученики под надзором инструкторов драили окна, дверные ручки и столовую утварь — чтобы блестело! В районе часа дня в ворота замка въехал внушительный «Хорьх» в сопровождении трех мотоциклов с пулеметами, закрепленными на тележках.

Ромашов из окна своей комнаты наблюдал, как из «Хорьха» выходят двое: высокий, с прямой спиной подполковник и незнакомый сутоловатенький офицер СС. Их встречали начальник школы - седой, полнокровный подполковник Зайдер и капитан Бонке.

В три пополудни весь ученический и преподавательский состав школы выстроили во дворе. Подполковник Келлерман выступил с речью, в которой неприятным скрипучим голосом поведал всем собравшимся о тяжелой и плодотворной работе Ромашова и Фроловой во вражеском тылу, наградил Василия орденом «За храбрость», вручил ему второй для передачи Лидии, тепло пожав при этом руку, а после докучи произвел их в лейтенанты Русской освободительной армии. Сутулый эсесовец все это время стоял в стороне и важно кивал в такт словам подполковника, время от времени поводя масляным агатовым глазом в сторону «героя дня». Бонке распирало от гордости, ему тоже перепало похвалы от заезжих гостей.

После официальной части подполковник Зайдер выразил надежду, что нынешние ученики пойдут по стопам Ромашова и пригласил всех в столовую, праздновать.

Вечеринка гудела до поздней ночи. Василию очень хотелось сбежать оттуда сразу же, но он стоически досидел до середины, а потом сослался на то, что захмелел «от счастья и спиртного» и пошатываясь, вернулся к себе. Заперевшись на ключ, он не раздеваясь лег на кровать и тут же заснул.

Протоколы допроса Пирогова были откровенной фальшивкой. К такому выводу пришел Ромашов после тащательного обдумывания ситуации.

Именно потому, что в бумагах содержалась наскоро накаляканная ерунда, Бонке не позволил прочитать их, а лишь сунул под нос, продемонтрировал как красную тряпку и убрал, спрятал. Что Василий мог прочесть в этих документах? Только то, что на скорую руку насочинял Бонке или кто-то, кто занимается подобной фальсификацией. А прочтя, разумеется, возмутился бы — что за бред вы мне подсовываете? Нет, не было в тех протоколах ни слова правды. Скорее всего Пирогов давно расстрелян по приговору трибунала или же работает на советскую контрразведку. Летунов не мог его упустить и поэтому Бонке не мог держать в руках протоколы его допросов.

Василий лежал на кровати, заложил руки за голову и сосредоточенно размышлял, представляя себе Летунова таким, каким он впервые увидел его больше года назад, в Арзамасском отделе НКВД: перетянутая ремнями гимнастерка, расправленные плечи, изумительная осанка и умное, бесстрастное лицо. Честность в словах, искренний интерес к диалогу и критическая оценка всего и вся. Настоящий чекист с горячим сердцем и холодной головой. Как там у полковника было насчет чистых рук, оставалось непонятным, но умственные и человеческие его качества, конечно с поправкой на должность, звание и военное положение, не могли вызывать ничего кроме уважения.

Смешно, но в конечном итоге именно уверенность Ромашова в профессионализме, хватке и предусмотрительности полковника в итоге спасли ему жизнь. Если бы Летунов полагал, что Пирогов каким-либо образом может повредить тщательно выдуманной и выстроенной «легенде» агента «Алеши», он бы предупредил, обязательно предупредил о такой возможности Ромашова. А если не предупредил, значит в этом не было необходимости, значит не сомневался в том, что Пирогов не является реальной или потенциальной угрозой. То, что немцы могут использовать имя Пирогова как оружие, полковник, разумеется, знать не мог. Но мог предположить исходя из своего опыта и дальновидности. Но почему не предупредил Ромашова? Не придал значения? Не счел нужным?

«Что теперь гадать, - решил Василий, - Вернусь и спрошу напрямую. Если вернусь, полковник не сможет отказать мне в ответе. После всего того, что мне пришлось здесь пережить».

Конечно, ему хотелось утвердиться в своей догадке насчет Пирогова, но Бонке от разговора на эту тему предсказуемо уклонился да еще посоветовал не задавать вопросов, которые задавать не следует. Стало понятно, что в эту сторону лучше не соваться.

Ромашов невесело вздохнул, перевалился на бок, по-детски подложив под щеку сложенные вместе ладони, и мысли его потекли в совершенно ином направлении. Он думал о Лиде, о том, хорошо ли она себя чувствует, не болеет ли, не мучают ли ее головные боли, как это часто бывало, нарисовал в воображении ее милое, необыкновенно одухотворенное лицо, попытался представить ее с большим, круглым животом, в котором жил ребятенок - его, страшно высказать! - ребятенок, попробовал вообразить себе этого малыша - на кого окажется похож? - и, вглядываясь в него сквозь веки, вскоре сладко задремал.

Отдых продолжался долго, без малого три месяца. Ромашов наотдыхался, как он называл это, по меткому выражению своего отца, «до сблёву», и чуть не умер со скуки. Единственным действительно стоящим «развлечением» среди привычной рутины ничегонеделанья стал визит загадочного «герра Фишера», «консультанта по восточным народам».

Невысокий кряжистый человек в темных очках, которые он не снимал даже в помещении, бороде и усах (накладных, как догадался, присмотревшись, Василий), в гражданском облачении, баварской шляпе с пером и с ружьем за спиной появился в замке в начале августа. Его приезд никак не афишировался администрацией школы и носил, по-видимому, неофициальный характер. Но по тому, сколько внимания уделяли герру Фишеру тот ж Бонке или подполковник Зайдер, следовало, что этот герр, во-первых, очень важная фигура, и, во-вторых, не поохотится на уток сюда прибыл.

Имя у «герра» было такое же бутафорское, как и растительность на лице, это Ромашов понял по случайной оговорке Бонке, который в приватной беседе вдруг панибратски назвал гостя по-русски «Витей», а тот немедленно озлился и по-немецки попросил капитана держать язык за зубами даже наедине. Разговор этот происходил на свежем воздухе, на аллее замкового парка. Ромашов сидел на скамейке, под прикрытием кустов шиповника и стал случайным слушателем капитановой оговорки. Василий хоть и не был разведчиком в полном смысле этого слова, но тут уж буквально сделал охотничью стойку — запахло чем-то интригующим! С того дня он стал чаще бродить по территории школы и издалека наблюдать за перемещениями Фишера, стараясь не попадаться ему на глаза.

Очень скоро стало понятно, что «консультант по восточным народам» явно присматривается к ученикам, выбирая самых физически и умственно развитых, для чего сидел на занятиях и что-то все время записывал в маленькую бархатную книжку длинным острозаточенным карандашом.

Спустя неделю Баранов за очередной партией в шахматы поделился с Ромашовым своими чаяниями — очень ему хотелось, чтобы Фишер обратил на него внимание и отобрал к себе в команду.

- Потому что знаешь, что это за личность? - Уралец округли глаза и аргументировал: — У него, говорят, свыше двух десятков ходок через границу! Легендарный тип! Двадцать раз туда-обратно и - живой-здоровый! У него два железных креста и лично фюрер ему руку жал! А теперь он набирает группу для нового задания...

- Ты-то откуда знаешь?

- Знаю! - уралец будто бы обиделся, но тут же, чтобы не быть заподозреным в голословии, признался: - Это нам Хаас рассказывал по пьяни. А он все про всех знает! Только т-ссс, по большому секрету!

Толстый, похожий на молодого ухоженного борова, унтер-офицер Хаас был кем-то вроде местного ходячего информбюро и от его бдительного ока действительно не могла ускользнуть ничья тайна. Обычно он любил потрепать языком, но когда Ромашов как бы в шутку, невзначай полюбопытствовал насчет Фишера, унтер испуганно огляделся на предмет посторонних, шморгнул носом (была у него такая малоприятная привычка) и юрким ужом уклонился от темы, взамен перессказав старую, месячной давности, сплетню о связи подполковника Зайдера со старой и некрасивой, как колхозная кляча фрёйлян Нагель, выдававшей книги в библиотеке. Тут уж Василий совершенно укрепился в мысли, что герр с накладными усами действительно крайне интересный и опасный персонаж, раз уж охочий до любой свежатинки Хасс молчит о нем как рыба об лед и нервно бегает маленькими трусливыми глазенками.

В Ромашове взыграл какой-то удивительный азарт — ему захотелось вызнать правду. Для этого он даже уже заготовил бутылку хорошего шнапса, чтобы распить ее на двоих с Хаасом и разговорить его. Но планам по спаиванию немецкого унтера не суждено было сбыться, потому что бездельного агента вызвал к себе Бонке и сообщил, чтобы он спешно собирался в обратный путь.