Операция "Молодожёны" или Задачка о чёрном квадрате

-2-

2.

Дом оказался на месте. Его хозяин тоже.

Изба, накренившаяся, косая на один бок, с тонкими полосами облупившейся краски на фасаде взирала на мир подслеповатыми стариковскими глазами мутных стекол в маленьких окошках с когда-то нарядными, а сейчас серо-бесцветными наличниками. Палисадник пустовал, только густая россыпь маленьких пенечков напоминала о том, что здесь когда-то росли кусты сирени. От этого варварского истязания бывшей красоты, от сиротливой аскетичности окружающей действительности, которая жила в памяти приятными, уютными картинками, у Ромашова тоскливо засосало под ложечкой.

Краснов сидел на своей любимой завалинке и, уперев подбородок в выставленную вперед клюку, смотрел на дорогу, будто ждал. Ромашову он словно бы и не удивился.

- Ба! Василий... Заходи-заходи! - пророкотал старик своим замечательно округлым волжским говорком.

Ромашов прошел за калитку, с осторожностью заглянул в пустующую собачью будку и сел рядом. От старика жестоко несло самосадом. Лицо его, испещреннное частой сетью мелких и крупных морщин, улыбалось.

- Рад видеть вас в добром здравии, Иван Иванович!

- И тебе не хворать. Какими судьбами в наши палестины? Честно сказать, не ожидал тебя увидеть.

- Проездом. По делам. Решил вот... заскочить.

- Заскочить. Проездом. Ага... - старик ухмыльнулся. - А я вот вишь... Скриплю еще.

- И скрипите себе до ста лет.

- Типун тебе на язык.

- А что?

- Да ничего. Надоело. Хорошо еще, что в разуме, без порток по улице не бегаю. Не срамно перед людьми.

- Да, это слава богу.

- Слава-то слава, только накой трепыхаюсь - непонятно.

- Как это «накой»? Хоть встретились. Я вот теперь тоже старик, - Ромашов крякнул, изображая немощь.

- Внуков-то завел, старик?

- Нет еще.

- Ну и какой ты в душагу мать старик? - съязвил Краснов и расхохотался.

Смех перерос в кашель. Отхаркавшись в грязноватый платок, он спросил:

- Лида как? Не обижаешь ее?

- Лида? Нормально. Ничего. Живем...

- Смотри! Не обижай. - Краснов строго погрозил пальцем. - Сын-то взрослый уже, небось?

- Скоро из армии придет. Собирается на архитектора в университет, хочет города строить. А дочка в школе учится, девятый кончает.

- А, и дочка есть! Ну все как ты хотел... Это хорошо. В дом зайдешь? Только у меня нету ничего. Один чай да карамельки.

- Нет, спасибо, я так, на минуточку, - Ромашов поспешил отказаться. - Мне идти скоро, некогда рассиживаться. У меня поезд, а еще в гостиницу надо вернуться за вещами.

- Ну как хочешь.

Помолчали. Ромашов почистил ладонью чистые брюки, вздохнул.

- Ну спрашивай, что мнешься как баба! - посоветовал Краснов.

- Как там товарищ полковник? Хотя он, наверное, уже давно не полковник?

- Давно... - глядя куда-то за горизонт выдохнул Иван Иванович. - А тебе он пошто? Вечер встречи хочешь устроить?

- Да нет... - Ромашов отвел глаза. - Просто интересно. Он в Горьком служит или где в другом месте?

- В Горьком, - кивнул Краснов. - Только он не служит. Помер.

Ромашов замер.

- Как это?

- А как все люди помирают, так и он. Окончательно. Никто ведь вечно-то не живет. И вот что я скажу тебе, Василий. Ерунда это какая-то получается. Я вот, старый пень без семьи-потомков - живой, а он - мертвый в земле изгнил.

- Давно он умер?

- Да уж лет десять, почитай.

- Давно... - поразился Ромашова. - А я думал... А как? От чего умер?

- От пули.

- Убили?

- Нет. Сам застрелился.

- То есть?

Краснов в эмоциональном ожесточении поскреб желтыми ногтями щетинистый подбородок и пояснил угрюмо:

- То есть самоубился. Курок взвел, на спуск нажал и — со святыми упокой. Взял грех на душу. Жил бы при царе, похоронили бы за оградкой, а так ничего, на кладбище лежит.

- Как же так... - Ромашов рассеянно захрустел пальцами, сцепив руки в замок. Трость по-детски лежала на сгибе его локтя. - Зачем он?

- Да уж не от шалости. Знать, так надо было.

- Зачем же это - надо? Не понимаю! - отчаянно воскликнул Ромашов.

Краснов в неторопливой раздумчивости пошамкал губами и ответил, выверяя каждое слово:

- Думаю, если б Сережа сам себе пулю в голову не пустил, ему бы все равно темя продырявили. Времена тогда странные были, страшные, помнишь? Новые люди к власти приходили зачищали дорожку... Шефа его арестовали и тоже того... приговорили. Ну а Сережа сам решил. Он такой был, идейный. Решительный. Твердый. Волевой. Умный. Дальновидный. Не дал себя к стенке поставить. Как увидел к чему дело клонит, своих всех из-под удара вывел. Незадолго до... всего от себя всех отвернул. Семью отправил в Киров. Короткова с собой рассорил. Тот обиделся смертельно и только потом уж до него дошло что к чему и от чего его спасли. Коротков-то сейчас сам уж генерал. В Пензе служит. Я тут землю топчу. Ты вон в пиджаке с орденами. А Сережа неживой. Вот так-то.

Василий неосознанно прикрыл ладонью орденскую планку на груди, смутился, и тут же отдернул руку, что не укрылось от внимания Краснова, который понимающе сощурился на это, но ничего не стал говорить.

История потрясла Ромашова, он заговорил взволнованно, с тоской и досадой:

- Но зачем же он? Может, и ничего не было бы ему, а? Может бы пронесло? Зачем он? Ведь жить надо, жить!

- Может, и надо, - Иван Иванович сохранял философское спокойствие. - Только я вот думаю, что нет смысла держаться за жизнь, если у тебя в этой жизни нет того, за что ты с готовностью пойдешь на смерть и примешь ее без колебаний.

- Как-то вы это замудрено сказали.

- Сережа любил жизнь, он знал ее и понимал. Он был счастлив своей жизнью. И если уж решил с нею расстаться добровольно, значит ему было за что умирать. Во всяком случае, он никого не предал. Не предал никого и ничто, начиная с себя самого и своих принципов. Меня всегда в нем это восхищало. Какая-то внутренняя душевная монолитность и способность не размениваться на компромиссы. Он всегда поступал по совести.

- И куда это его завело?

- А тебя куда завело?

- Что?

- Компромиссы твои.

Это было туше. Ромашов не смог найти аргументов для спора. В голове его царил сумбур. Растерянный от неожиданного «нападения» он вымолвил:

- Зачем вы опять... Дело-то ведь прошлое.

- Ты не сердись, - Краснов дружески ткнул его локтем в бок. - У каждого свой собственный крест, Василий. И свои собственные беседы с совестью. Он тебя не мог понять, ты его. Потому как вы с ним человеки с разных полюсов земли. А итог-то все равно один: каждый сам себе первый судья и каждый сам перед собой ответ держит. Он вот такой себе приговор вынес. А ты валандаешься столько лет, волокиту разводишь... Что я, не знаю, что ли, зачем ты сюда приехал? Уж не ко мне в гости, точно. За свидетельскими показаниями в свою пользу ты приехал. А главного свидетеля-то и нет...

- Скорей уж прокурора, - невесело заметил Ромашов и поднялся. Подъем дался ему отчего-то тяжелее обычного, колени ослабленно подгибались. - Ладно, пора мне. Пойду. Пока до остановки доковыляю, пока доеду...

- Бывай, Василий... Прости, если что не так было.

- И вы меня простите. Наверное, мы с вами больше никогда не увидимся.

- Не увидимся, факт. Лидии поклон передавай.

- Передам.

Они простились рукопожатием и Ромашов захромал к калитке. Напротив собачьей будки остановился:

- Что вы собаку не держите?

- Так охранять некого, - пошутил Краснов.