Уход на второй круг

— Твою мать, — глухо пробормотал Глеб и снова рванул ее на себя, теперь уже покрывая колючими, жалящими касаниями губ ее шею, ключицы, грудь, скрытую кружевом. Кружево бесило, и он тянул его вниз, одновременно свободной рукой забираясь по ее бедру под юбку.

Она позволяла. Принимала его поцелуи. Блуждала ладонями по его горячей коже. Сосредоточенно и целеустремленно. Оттянула в сторону резинку медицинских брюк и запустила руку ему в трусы. Сейчас там было тесно. Кончиками пальцев она провела по сжатому бельем члену, чувствуя, как с каждым прикосновением он наливается все сильнее. А в голове резко и больно запульсировало. Так же, резко и больно, пульсировало внизу живота.

«Отодрать мне яйца… Отодрать яйца… Отодрать… О-то-драть…»

— Презерватив есть? — хрипло спросила она и снова вздрогнула — холод в очередной раз пробежал вдоль спины.

— В бумажнике. В куртке. Я… сейчас.

И снова замельтешили секунды. Пока он поднимал с пола вещи. Пока рылся в карманах. Пока доставал серебристый квадратик презерватива. Секунды — чтоб прийти в себя. Опомниться. Сказать себе: стоп.

Не хотел. Какой смысл?

И снова шагнул к ней — чтобы слышать ее дыхание, чтобы вплотную.

Она теперь опиралась на тумбочку, к которой отошла за те секунды, что он возился с одеждой. И, едва оказался рядом, выхватила презерватив. Больше не давая ни себе, ни ему времени, стянула вниз штаны вместе с трусами. По-мужски, зубами, разорвала фольгу. Раскатывать резинку вдоль твердого, сильного члена было легко. Повторяющимися скользящими движениями она спускала кольцо презерватива все ниже, ощущая ладонью, на которой оставалась смазка, абрис головки и мощной вены, вздувшейся кровью и возбуждением. Мягко сжимала руку вокруг требовательно вздрагивающей плоти. И неожиданно отпустила. Пристально, не моргая, смотрела ему в лицо, не отводила глаз ни на мгновение. Подтянула юбку наверх, быстро скинула свое белье и, откинувшись к стене, широко развела бедра, приглашая в себя.

Больше он уже не ждал. Сил ждать не осталось. Откуда она, черт подери, взялась в этот вечер? Толкнулся вперед, заполняя ее собой и выдыхая. И одновременно ощущая ее запах — горьковатых духов и чего-то индивидуального, чем пахнут женщины, непохоже друг на друга. И нихрена не мог заставить себя быть медленнее, осторожнее. Как с катушек слетел. Как если бы давно никого не было. Вдавил ее в стену сильнее, подхватил под ягодицы и сильно, глубоко, с размахом врезался в ее тело. Смотрел прямо в глаза. В искорки радужек. В россыпь веснушек по лицу. И не медлил, ни черта больше не медлил, доводя и себя, и ее до одурения.

Она держалась за его плечи, сильно вжимая пальцы в кожу. Короткий маникюр не оставит отметин, медичке не о чем будет волноваться. Подавалась к нему на каждый толчок. Сжимала мышцы, удерживая его на мгновение дольше, чем в заданном им ритме. Отпускала, чтобы через секунду чувствовать новый толчок и прикосновение его кожи к своей. Прикрывала глаза, обхватывала его ногами и продолжала двигаться в унисон с ним.

Звуков не стало никаких, кроме шлепков плоти и их напряженного тяжелого дыхания. До самого конца, частого, все ускоряющегося дыхания, вырывающегося сквозь зубы, крепко сжатые у обоих из упрямства. Без стонов, без вскриков. Только с несдерживаемым биением сердца — разве сердце удержишь? Гулкие удары под кожей, что ощущалась ладонями, кажется, везде, повсюду. И сильнее всего… Глеб запустил ладонь вниз, коснулся большим пальцем ее клитора и в том же ритме, в котором двигался, стал поглаживать его — хотел там, именно там и именно теперь ощутить пульсацию.

Не сдержавшись, она дернулась, когда его палец обжег возбужденную точку. Перехватила запястье его руки, нажала сильнее, направляя, и впивалась зубами в губы, когда из горла рвался наружу крик. Наверное, это стало последней каплей. Ее закушенная до боли губа. Глеб негромко ухнул и впился в ее рот своим, отнимая у нее возможность сдерживаться. Но ушей его так и не коснулся ни единый звук. Она целовала его, теперь уже не зло, но по-прежнему жестко. Не замечая его щетины, не думая, что будет утром с ее лицом. Наполненность им — большим, горячим, влажным, резким — сметала все ее мысли.

Он сдался первым. Изменил ритм, вбиваясь глубже, размереннее, вдавливая ее в себя, пропитывая кружево бюстгальтера и блузку капельками собственного пота, оставляя на ней свой запах, а на себе — ее, и понимая, что сейчас кончит. Оторвался от ее губ, запрокинул голову. И сильнее нажал на клитор, там, где она показала, доводя ее до оргазма.

Она забилась, крупно, всем телом вздрагивая. Твердо намереваясь оттолкнуть его от себя, но только сильнее сжимала. Пальцами, ногами, конвульсивно сокращающимися мышцами. И шумно выдыхала воздух, рвущийся из легких. От этих ее конвульсий перед его глазами запестрили цветные пятна. Подгибались ноги. И черт его знает, как он еще стоял, как не навалился на нее всей своей немаленькой массой. Все, что мог, — уткнуться лицом ей в шею и глубоко дышать. Вдыхать ее. И ловить себя на мысли, нелепой, дурацкой — ему нравится, как она пахнет. Женщина, перекрывающая кислород, шикарно пахнет.

Накатившее отпускало. Тело становилось расслабленным и начинало ныть от неудобства. Ксения спустила ноги, разжала пальцы, давая Глебу свободу. Щекой потянулась к его волосам, но от прикосновения к ним быстро, резко, так же, как многое в этот вечер, пришла в себя.

— Ты знаешь, где ванная.

— Знаю, — ответил Парамонов, безошибочно чувствуя, что надо отстраниться. Но перестать смотреть на нее не мог. Как в лихорадке, ей-богу. Снял презерватив, связал узлом, подтянул на место брюки. — Я воспользуюсь твоим мусорным ведром?

— В кухне, — глухо ответила Ксения. Сползла с тумбочки, оправила юбку и нетвердыми шагами пошла в комнату. Его шаги по квартире тоже дались ему странно — с каждым следующим в голове все отчетливее, будто шелуха слетала, обозначался вопрос: дальше что?

Нет, она дала четкий ответ. Дальше — душ. А потом? Это же не по пьяни, когда можно сделать вид, что не было, это вполне осознанное — ей надо. И ему. Ему ведь тоже. Нет уж, лучше даже не нырять в эти глубины, не думать.

Глеб сглотнул, открыл дверцу под мойкой, выбросил презерватив. Поплелся в душ. Несколько мгновений втыкал на пластик — до сих пор разобранный. Бред какой-то. А после, недолго думая, разделся и влез в душевую кабину. Смыть с себя весь этот день, весь этот чертов вечер, налипший на кожу. Быстрыми движениями растереть по телу, откинуть назад голову, подставляя струям лицо. И чувствовать, как к горлу подкатывает глупый смех. Совершенно дурацкий, необъяснимый.

Смеялся, вытираясь первым попавшимся найденным полотенцем и веселясь на тему, что ей это вряд ли понравилось бы. Смеясь, оделся. Вышел, снова оказавшись в том измерении, в котором прихожая представлялась центром Вселенной. И продолжал негромко ржать — над собой и над ней одновременно.

— Тебя как зовут, стюардесса? — крикнул он, толком не понимая, где она находится, и не желая прислушиваться к звукам в квартире.

— Не вижу повода для знакомства, — отозвалась Ксения, появляясь на пороге комнаты. Руки ее были вскинуты вверх, отчего широкие рукава длинного домашнего халата сползли к плечам. Она стянула волосы в хвост и взглянула на Глеба. Лицо уже без макияжа и эмоций. Ничто не придавало ему живости. Парамонов пожал плечами и глянул себе под ноги. Потом снова на нее.

— Свободен? Могу идти? — осведомился он.

— Спокойной ночи, — кивнула она.

— Спокойной, — Глеб поднял с пола куртку, пошел к двери. Остановился и снова посмотрел на нее. Задержал взгляд на лице, пустом, холодном. Схлынуло все наносное, и он уже даже сомневался — не показалось ли ему.

— Знаешь, — проговорил он весело и зло одновременно, — а это оригинально. Такой новый способ оставить мужика без яиц?

— На войне все средства хороши.

— А у нас, значит, война?

— У меня… — пробормотала Ксения.

— Ааа… тогда буду считать себя случайно попавшим под танк, — с этими словами он крутанул замок и вышел из ее квартиры. Дверь громко хлопнула. Теперь точно неспроста. Сам дернулся от грохота, но сбежал вниз, не останавливаясь. Влетел к себе, швырнул ни в чем не повинную куртку на кресло, оказался возле бара. Внутри клокотало унижение, которое хоть как ни гони — вот оно. #Даженечеловек. Имбирный водопроводчик.

Парамонов достал бутылку коньяку, плеснул в стакан. Да так и замер над ним. Понимая, что если вот сейчас сделает — то это уже все. Не выберется. Назад не выберется.