Уход на второй круг

— Дома! — выставила она условие, прищурив глаза.

— Чего дома? — не понял Глеб.

— Есть будешь дома. И кормить тебя буду я.

— Да не вопрос!

— Ты обещал! — хохотнула она и, подхватившись, в два шага снова оказалась у витрины, выбирая пирожные.

Парамонов недолго ее рассматривал. Девушка, сосредоточенно разглядывавшая лакомства, была чудо как хороша. И теперь уже он мысленно посылал к черту эту кондитерскую и весь этот город, думая об огромной кровати в их номере.

Жестом показал работнице заведения отдать ему телефон. И, пока Ксения возилась, сделал ещё несколько снимков. Хоть она и не хотела одна.

— За это ты будешь наказан, — как ни в чем не бывало сообщила Ксения, возвращаясь на свое место за столиком с бесконечно добрым выражением лица.

— Понесу любое наказание. Какое хочешь. Если это не исключает возможности целоваться. Я тебя уже сорок минут не целовал.

— Вот над этим я и подумаю, — совершенно серьезно сказала Ксения, откинувшись на спинку скамьи, заменявшей в кафе стулья.

— Ну, пока ты думаешь, я воспользуюсь моментом, — Парамонов вскочил, перегнулся через стол и дотянулся до ее носа, оставив на нем быстрый поцелуй.

— Пирожное в руки взяла! Ща я тебя запечатлею!

Удивленно вскинув брови, Ксения послушно, без слов, взяла в каждую руку по кондитерскому шедевру и замерла в ожидании вылетающей птички. Но едва Глеб навел на нее камеру, тут же скрыла лицо за пирожными.

— Хитрюга! — возмутился он.

— Я еще не начинала.

— А то я тебя не знаю! Улыбнись, а! В камеру!

— Ну вот объясни мне, — вздохнула Ксения, слизывая крем, которым были украшены фрукты в песочной корзинке, — почему я должна улыбаться в камеру?

— Потому что у тебя красивая улыбка. И фотки будут красивые.

— Угу, — кивнула она, продолжая увлеченно поедать пирожное, — и эти самые фотки тебе важнее, чем я живая.

— Ничего подобного, — хмыкнул он, параллельно щелкая ее жующей, — но, когда ты живая где-нибудь над Австрией летишь, мне остаются только фотографии. Потому будь любезна, улыбайся на них.

— Не убедительно, — констатировала Басаргина.

Доела корзинку и, подперев голову рукой, все же приняла подходящую позу для фото с означенной улыбкой на лице.

— Ненатурально!

— А ты эксперт.

— Так! Не заговаривай мне зубы. А то заставляю съесть и второе!

— Я-то съем, но тогда ты останешься без десерта, — Ксения придвинула к себе блюдце со вторым пирожным.

— Ксёныч, я в любом случае при десерте — у нас одна комната и одна кровать.

— Да-да, — согласилась она, слизывая новую порцию крема, — я именно об этом и говорю.

Он едва не поперхнулся смехом, живо усевшись на стул напротив. И фотографировал. Снова и снова, делая десятки кадров. Потому что она — живая — была ему важнее всего на свете. Будто бы каждый момент ее жизни нужно было запечатлеть навсегда в цифре. И не переставал смеяться, потому что смеяться с ней приходилось нечасто, но выходило легко и спокойно. И тянулся за пирожным, норовя откусить, пачкая свою бороду, отросшую за ту неделю, что они не виделись.

— Мысль о том, что страдать будем вместе, утешит меня, — заявил он, перехватывая ее ладонь.

— Ну я-то страдать не буду, — рассмеялась Ксения. — Я сейчас объемся сладкого и буду спать тихим мирным… сладким сном.

— Даже так?

Глеб слизнул-таки крем с пирожного и вывернул ее руку так, что его губы оказались на запястье. Спокойные, изучающие, ласкающие. Чувствующие, как чуть участился пульс, бившийся в тонкой голубой венке. Десерт… Просто касаться, осязать биение жизни и этого дня, который они дарили друг другу.

— Ага, — выдохнула Ксения, замирая. В то время как его пальцы стали подниматься выше, к локтю, но поцелуя он не прекращал, лишь вжавшись крепче в ее руку. А потом резко поднял глаза — смеющиеся и довольные — и проговорил:

— Совести у тебя нет, Ксёныч.

— Нет, — довольно подтвердила она. — Пошли домой.

— Ну, мы можем попробовать выползти в ту сторону… а как же каньон?

— В другой раз?

— В другой раз, — согласился Глеб.

Но ни с каньоном, ни с гостиницей не вышло. Удивительно высокое небо этого утра вдруг стало ниже и темнее. Пока они были в кондитерской, словно бы кто-то выключил солнце. И тяжелые тучи стелились чуть выше крон высоких деревьев в старом парке над каньоном. Да птицы носились низко-низко, в его глубине, отчаянно крича, будто зазывая за собой. А воздушные шары, что все еще висели над городом, постепенно снижались.

Дождь начался.

Майский дождь — теплый и грозный. Бьющий по гладкой блестящей брусчатке. И бьющий по парочке, целующейся на мосту. Целующейся отчаянно, до свиста в ушах, не видящей снующих туда-сюда людей из вечной толпы. Ничего не видящей. Все разбегались. А они, держась за руки, тесно-тесно, касались губами друг друга и ни один не желал оторваться первым.

Дождь все смывает. Делает краски ярче. Зеленый становится зеленым до рези. Синий — наполняет воздух вокруг. Желтый — горит как огонь. А двое, держащиеся за руки, никогда не смогут отпустить ладони.

— Девушка, спустившаяся с неба, — прошептал ей на ухо Глеб.

— Я тебе открою огро-о-омную тайну, — с улыбкой протянула Ксения. Она обняла его за талию и совсем не замечала дождь. Тянулась губами к его лицу — мокрому и смешному, и знала, что и сама такая же — мокрая и смешная. — Я очень-очень земная.

— Не может быть, — его ладонь легла на ее лицо, убирая в сторону мокрые пряди и заглядывая в теплые глаза. Теплые — для него. — Ни за что не поверю!

— Зря, — не отводила она от него взгляда.

— Из нас будет забавная пара. Пока ты будешь летать, я буду ждать на земле. Как-то все наоборот.

— А я тоже, наверное, жду, — проговорила Ксения задумчиво.

Сейчас она смотрела за плечо Глеба, куда-то вдаль, гораздо дальше того, что можно увидеть.

— Ждешь?

Она не ответила. Коснулась его губ быстрым поцелуем, слизнув капли начинающего утихать дождя. Расцепила пальцы, но тут же сплела их с его и повернулась в сторону, противоположную гостинице, — к парку.

— Куда тебя несёт, непоседа? — скрывая замешательство, рассмеялся Глеб.

— В веревочный парк!

— Готовилась? Изучала матчасть?

— Нет, просто смотрю по сторонам, в отличие от некоторых.

— Мне положено смотреть на тебя. А ты мокрая.

— Мокрая! Но хочу в парк.

— Заболеешь, Ксень. Засядем с тобой и малиной. Никуда больше не выпущу.

Она вздохнула.

— На больничный отправлю. Неделю минимум, — продолжил он натиск и для убедительности сдвинул брови.

— Не получится! — хихикнула она.

— Почему это?

— Потому что врачи скорой не отправляют на больничный. Даже я знаю.

— Не проканало, — теперь была его очередь вздыхать. — Но хотя бы назначение сделать разрешишь?

— Неа, — решительно помотала она головой. — Не хочу, чтоб ты меня лечил.

— Ты мне не доверяешь?

— Доверяю, — ответила она, не раздумывая. — Просто не хочу.

— А кого хочешь? — его бровь чуть изогнулась.

— А ты сейчас о чем?

— Я о врачах. А ты?

— А я… — она резко остановилась и повернулась к нему — лицом к лицу.

У него перехватило дыхание. Сбилось внутри что-то хрупкое. И у самых ее губ он проговорил:

— А ты…

И вновь целовал. Вторгался языком в ее рот, касался мягкого и теплого, исследовал, играл. Влажно. Сминая руками тело, прижимая к себе. С ума сходя от ее близости, от волглости одежды и волос, от запаха дождя и духов.

Ксения дышала рывками и ничего не видела — все кружилось разноцветными пятнами. И она сама была сосредоточена на кончиках пальцев, которыми чувствовала его кожу, на кончике языка, ожидающего его, отвечающего, не отпускающего.

На короткое мгновение оторвалась от Глеба и выдохнула:

— А я сейчас здесь и с тобой.

Он обжег ее синевой взгляда. Улыбка медленно-медленно поползла по его лицу — начиная с глаз, заканчивая уголками губ. Он верил. Что она здесь и с ним — он верил. Разделить настоящее — получалось?

— Ксенька… — прошептал Глеб, сжимая пальцы на ее руках. Близко — тело к телу. Закрывая глаза, хмуря лоб, сосредотачиваясь на ней одной. И на этой секунде, которая не принадлежит ни прошлому, ни будущему.

Ксения быстро чмокнула Глеба в губы и заерзала в его руках.

— Я парк хочу! — проворчала она обиженно.

— Ладно, пошли в парк. Но это… Потом греться, ладно? Не июль все-таки.

Ксения махнула на него рукой и потащила за собой.

Одна из немногих прелестей маленьких городков заключается в том, что за пять минут ты оказываешься совсем в другом районе этого самого городка. Только ты целовался на мосту, промокая под проливным ливнем и совершенно этого не замечая, как почти сразу же топаешь по нешироким аллеям парка, почти не тронутым дождем. Они надежно защищены от непогоды густой листвой многочисленных деревьев. Среди этой листвы и расположился веревочный парк — явная мечта Ксении Басаргиной, обожавшей аттракционы всех видов и сортов. И даже отказ Глеба составить ей компанию не испортил ее настроения.

Она торжественно вручала ему промокшую ветровку, радостно облачалась в страховочные ремни, весело корчила рожицы в камеру, когда застегивала шлем и поднималась по ступенькам на стартовую площадку. Потом выпадала на некоторое время из реальности «первого этажа». До тех пор, пока не добиралась до следующей площадки. Останавливалась на минутку, махала рукой и упорно двигалась дальше — сломанный мост, скалодром — до троллея, любимого всеми.

Прямиком к Глебу, ожидавшему ее внизу. На земле.

Он активно «болел» за нее, что-то выкрикивал и заразительно хохотал, когда она тормозила на некоторых препятствиях. Не большой любитель аттракционов, он, тем не менее, безошибочно чувствовал, что ей это надо, что она это любит, что внутри нее все еще сидит ребенок, которому необходимо иногда выбираться наружу, чтобы захватить немного воздуха и жить дальше в то время, как взрослая Ксения Басаргина покоряет новые вершины.

Пока она прыгала, к Парамонову прибился мальчик лет трех, кричавший громче Глеба и точно так же как он весело подбадривающий Ксению. Круглолицый, огненно-рыжий и конопатый, непонятно откуда взявшийся, он махал ей рукой и верещал, что она смелая, «п'ям как папа».

— А мама твоя где? — подмигивая ему, уточнил Глеб на всякий случай.

— С бабушкой, — сообщил ребенок, ничуть не обеспокоившись. Из чего стоило заключить, что, видимо, означенные особы где-то в зоне досягаемости. Парамонова этот ответ вполне устроил. Потому он указал на Ксению и спросил:

— Нравится тетя?

— Касивая!

— Ксень, ты касивая! — громко расхохотался Глеб — внизу на земле к ней в небо.

— Чего? — переспросила она, но тут же вернулась к насущному — петлям «крылатых качелей».

— Этот молодой человек утверждает, что ты касивая! — прокричал он в ответ и ткнул пальцем в рыжика. — Тебя, кстати, как зовут?

— Вадик, — представился он.

— Вадик сказал! — повторил Глеб Ксении.

— Отстаньте оба, — не глядя вниз, прокричала Басаргина.

— Боишься грохнуться?

Ответ он получил не сразу. Сначала Ксения добралась до очередной площадки, предпоследней. Еще одно препятствие — и долгожданный троллей. Она глянула вниз и рассмеялась.