Уход на второй круг

— Не делай вид, что не понимаешь! — вспылил Осмоловский. — На любое мнение найдется другое. И какое примет во внимание суд — большой вопрос. С той стороны были влиятельные родственники, а у них — твердое намерение доказать твою вину.

— Я понимаю. Сейчас — понимаю. Но я два года думаю о том, что было бы, откажись в тот день писать заявление. Я ведь… когда протрезвел, сунулся работу искать… надолго не хватило — слухи разошлись быстрее… Хорошо хоть в скорую взяли.

— За два года было достаточно других слухов.

— Хорошо, — выдохнул Глеб. — Хорошо… Я хочу это место. Правда хочу. Что от меня надо?

— Пока ничего. Мне нужно было твое принципиальное согласие. Я сам… потом позвоню.

— Да… спасибо, — Парамонов потер глаза и поднялся со стула. — И, если все-таки не получится, — все равно спасибо.

— Получится, — кивнул Осмоловский и протянул Глебу руку.

Тот ответил крепким рукопожатием. А потом, когда уже выходил, остановился в проходе и спросил:

— Эта возня ради отца?

Осмоловский от души рассмеялся и, с трудом успокоившись, сказал:

— Иди-ка ты, Глеб, нахрен!

— Пошел, — со смешком ответил Парамонов и вылетел из кабинета.

А потом, за порогом Института, на улице, доставая сигареты из кармана джинсов, отпустил себя. Отпустил буйно колотящееся сердце. Странно мельтешащие в голове мысли, которые сейчас вспыхивали и сразу гасли. Отпустил контроль, которым сдерживал себя, пока шел по коридорам на выход. Все отпустил. И остался один. Даже курить не хотелось.

Хотелось пьянеть от воздуха и переживать мгновение, когда в нем корни свои впервые за два года пустила надежда. Все становилось на свои места. Не много. Но и не так уж мало. И дело даже не в том, сумеет ли помочь Осмоловский. Восхитительным образом он обнаружил, что дело в том, что он все-таки в него верил. Слышал не первый раз, но в первый раз сознавал. Будто бы это притупило память о разочаровании собственных родителей. Нет, не стерло, боли не убрало. Но, может быть, Осмоловский это все и правда не только ради отца?

По пути домой залетел в супермаркет. Разжился там ведерком мороженого, Ксенькиным любимым кофе и клубникой. И когда подъезжал к дому — без музыки и без приключений — точно знал, как проведет этот вечер. В нем будет Ксения.

Вваливаясь к ней в квартиру, где теперь проводил едва ли не больше времени, чем в собственной, он с улыбкой сообщил:

— Грядут перемены!

— Какие именно? — поинтересовалась она вместо приветствия.

— Что ты думаешь о пластической хирургии? — его бровь чуть изогнулась.

— Ничего не думаю, — Ксения вскинула на него удивленные глаза.

— А я вот думаю! — хохотнул Глеб. — Чем заняться? Губы надувать, грудь или кожу за ушами натягивать?

— Тут главное не продешевить, — это она говорила уже из кухни. Одновременно с ее голосом раздавались и другие звуки — от позвякивания посуды до ворчания еды. Он сунулся туда следом за ней. Улыбался. Наблюдал ее возню. Шагнул ближе, вплотную к ее спине, обхватил за талию и уткнулся носом в шею.

— Вагинопластика, говорят, актуальна. Тоже вполне себе вариант. Переучиваться правда. Но какие наши годы.

— Шикарная идея! — кивнула она головой. — Руки мыл, вагинопластик?

— Неа, — хмыкнул Глеб. — Не успел. Что ты там куховаришь?

— Еду́! А то на голодный желудок у́чится плохо, точно знаю.

— Ты думаешь, я прямо сейчас приступлю?

— Кто тебя разберет, — Ксения повернулась в его руках. Теперь видела его лицо. Смотрела спокойно, с улыбкой.

— У меня нет твоей целеустремлённости, — как заворожённый, ответил Глеб. — Мне все всегда само в руки шло. Только в последнее время с этим проблемы.

— Ты нашел способ их решить, да?

— Нашел. Вернее… — он залюбовался россыпью веснушек на ее лице. Они покрывали кожу до самой шеи и уходили за вырез блузки. Глеб знал, что на груди и спине веснушки тоже есть. Летом они стали ярче. Ему нравилось. Коснулся пальцами ее губ. И уже серьезно сказал: — Я сейчас встречался с Осмоловским. Угрожает протекцией. Шанс вернуться, Ксень. По-настоящему.

— Воспользуешься?

— Да. Хочу. Речь о Пироговке, а там больница хорошая… если они согласятся… Осмоловский говорит, что согласятся.

— Хорошо, — Ксения кивнула. — Я рада. Правда, рада за тебя.

— Пока что, наверное, еще нечему, — пожал он плечами. — Но рано или поздно все равно получится.

— Если захочешь, обязательно получится. Есть собираешься? Остынет!

— Собираюсь. И тебя собираюсь. У нас сегодня праздник, только мороженое в морозилку поставлю — растает.

— Приготовился, — рассмеялась Ксения, высвобождаясь из его рук.

— Я пытаюсь внести больше распорядка в свою жизнь. И чуточку больше беспорядка в твою.

— Ну-ну, — усмехнулась она. — Это даже интересно.

— Признай, что тебе это нравится, — выдал Глеб. И завозился с пакетом. Хлопнул дверцей морозилки. Водрузил кофе на стол прямо перед ней. И свалил в ванную, руки мыть. Усмехаясь себе под нос — смешно. Все началось в ванной. Все началось с воды. И поди ж ты!

Потом взглянул на себя в зеркало. Мельком. Пригладил волосы, заложил длинные пряди за уши. Выскочил на кухню, как чертик из табакерки. И уселся на диванчик перед своей тарелкой.

— За эти запахи можно душу продать, — похвалил он ее.

— Кому? — Ксения сидела напротив и рассматривала его, подперев голову рукой.

— Тебе. Ты же кормишь! Ну, это еще как бонус к сердцу.

Она кивнула, ничего не ответила и, уткнувшись в тарелку, принялась ковырять еду. Глеб на несколько секунд завис. Прорывалось. Он никогда не говорил, что любит. Сказанное однажды, это слово больше не повторялось. Потому что он понимал — ее это тоже по-своему ранит. Зачем? Но в мелочах, как сейчас, то тут, то там, вылетало. И заставляло обоих чувствовать неловкость. Выдрать бы себе язык. В его работе главное голова и руки.

— Так, — бодрым тоном попытался он спасти ситуацию, — со мной все ясно! У тебя сегодня что?

— В отличие от тебя — без значимых новостей.

— Хочешь в кино пойдем?

— Если есть ужастик — на ночной сеанс, — рассмеялась она и едва не подпрыгнула от раздавшегося неожиданно звонка в дверь. Глянула на часы, будто это могло помочь в идентификации гостя, и сделала удивленное лицо. — Кому-то дома не сидится.

— Ну, я тут. Затопить меня ты не могла. Так что это явно кто-то со стороны!

— Железная логика, — резюмировала Ксения и ушла в коридор с тем, чтобы через минуту взирать на брата, застывшего на пороге, и весело восклицать: — Слава всем богам! Неужели ты вспомнил о моих приглашениях на кофе?

— Боги тут ни при чем! — раздался бас на всю квартиру. — У меня кофе закончился!

— А у меня есть! Проходи. Ужинать будешь?

— Буду! У тебя традиционно вкусно пахнет.

И в это мгновение Парамонов не усидел. Его растрепанная голова показалась в коридоре — с широкой улыбкой и смехом во взгляде:

— Это мне ревновать уже, да?

Ксения закатила глаза и устало проговорила:

— Если только очень хочется, — после чего совершила быстрый ритуал знакомства. — Это Денис, мой брат. А это Глеб.

— Ну вообще-то я за перфоратором зашел, — рассмеялся Денис, протягивая руку Парамонову.

— Так вот, чей это перфоратор! — хохотнул Глеб, пожимая ее. — А я все спросить не рисковал.

Очертил территорию. «Мое».

А в следующее мгновение «мое» рассыпалось на мелкие кусочки. Стоило только взглянуть в глаза человеку напротив.

«Я его сюда живого вез. В сознании. Живого, бл*!»

Замерли они одновременно. Рукопожатие обездвижилось в воздухе. Улыбки на губах застыли.

«Я его сюда живого вез». Будто слышится снова. В ушах звучит. В голове повторяется, как перематываемая назад пленка магнитофона.

На Ксению они оба взглянули одновременно. Глеб хапанул воздух и дернулся к ее брату.

— Приятно познакомиться! — громче, чем нужно.

— Взаимно, — протянул Денис. Медленнее, чем нужно.

Ксения же, захлопывая за братом дверь, распорядилась:

— Сначала ужин. Ничего с твоим перфоратором не случится.

— А-а… а вы тут… у вас… — Денис поморгал, отпустил Глебову ладонь и снова повернулся к Ксении. — Пахнет у вас вкусно…

Парамонов же, понимая, что нифига не понимает, что случилось что-то невозможное, чего не бывает в природе, оперся спиной о стену и, ощущая, как ухает в висках, ответил:

— Вот и я говорю… душу продать можно.

— Про душу проданную потом смотреть пойдем, — Ксения повернулась к Дэну. — Мы в кино собрались. Пошли!

— В кино? На что?

— Я еще не уточнял афишу, — вставил свои пять копеек Парамонов. — Пойду приборы поставлю.

И с этими словами ретировался на кухню. Стукнул ящиком стола, где лежали вилки и ложки. Вцепился в его край. И осторожно, тихо перевел дыхание, пытаясь привести мысли в порядок.

Как такое может быть? Вот как?!

Чтобы здесь, чтобы сейчас эдакий взрыв из прошлого в лице ее брата! Ну да, она говорила, он мчсник. Да мало ли мчсников? И мало ли хирургов! Как так вышло, что он наткнулся именно на этого?

Еще немного, и ему прямая дорогая в фаталисты.

С другой стороны, Осмоловский прав. Время идет. Два года прошло. Два! Какое это имеет значение сейчас?

«Все разнесу, а ты сядешь!»

Выдвинул все-таки ящик, достал нож и вилку. Положил на стол у свободного стула. Резко обернулся ко входу.

— Ксёныч, так я билеты беру?

— Обязательно, — она вошла в кухню. Одна. Подошла к Глебу. — На самый поздний сеанс и на самый последний ряд.

— На самый поздний сеанс и на самый последний ряд, — шепнул он ей в губы. — Но завтра я продрыхну весь день — идет?

Ксения заглянула в его до неприличия синие глаза, улыбнулась. Помолчала некоторое время и прошептала на выдохе:

— Посмотрим…

Парамонов сделал последнее движение головой, сокращающее расстояние между ними до поцелуя. Быстро и нежно. Коротко.

— У тебя. Нет. Совести.

— Нет, — согласилась она. — Совсем.

За ее спиной послышались шаги. Глеб поднял голову. Денис стоял на пороге и с видимым вниманием наблюдал идиллию на кухне. Следующий его жест вырвался сам, почти неконтролируемо. Он обхватил Ксению за талию, притянул к себе и поцеловал ее аккуратный веснушчатый нос. Сдул волоски с лица и улыбнулся. Денис опустил голову.

Всего несколько секунд. Можно было их и не заметить.

— Есть давайте, — сказала Ксения, высвобождаясь из рук Глеба, и добавила ворчливо: — Точно все остынет.

— Давай, — согласился Глеб. И снова, неожиданно для самого себя, посмотрел на Дениса и выпалил: — Так чего? В кино — с нами?

Денис вытянулся в струну, сделавшись выше. Даже выше самого Парамонова, что было, пожалуй, редкостью. Метнул быстрый взгляд на Ксению. Ничего не выражающий. А потом глаза его вдруг наполнились улыбкой, словно он в себе что-то включил. А уголки губ расползлись в стороны.

— Пожрать подписывался, в кино — нет. На кой черт я вам там сдался?

Глеб не питал иллюзий. Ни о какой трубке мира речи не шло. Дело было только в хлопочущей у плиты Ксении, на чью худенькую спину сейчас они смотрели оба.

***

Он не отдаст ее ночи. Ночь — это то, что у них на двоих общего, но устремляясь к свету, ночи он ее не оставит. Если идти по узкому больничному коридору, в котором почему-то не горят лампочки, но различая где-то впереди тусклое мерцание, то можно просто пытаться не выпустить ее руку. Тогда тьма останется позади, а они, в конце концов, выберутся. Просто чувствовать тепло ладони. Гладкость кожи. Мягкое дыхание за спиной. Если бы не она…