Записи на таблицах

День в заповеднике

Ночь уходила медленно. Сначала запела одинокая утренняя птица, которая почувствовала, что вот-вот настанет утро. Затем пунцовая полоска на востоке возвестила о том, что солнце совсем близко, и легкий утренний ветерок пронесся по улицам пригорода, где жила семья десятилетнего Джима Веттона. Скрипнули ставни старого дома. С шипением проехала машина-мусоросборник.

Когда солнце встало и зарозовевшее небо повисло над городом, раздался сигнал будильника. Экран планшета, дремавшего в своей зарядной колыбельке, мигнул и зажегся, и оттуда понеслась бодрая мелодия. С легким шуршанием поднялись сетчатые жалюзи, пропуская румяную зарю. Коврик у кровати слегка нагрелся и едва слышно запел музыку утренней побудки, перекликаясь с планшетом. Джим потянулся под одеялом, сладко зевнул и открыл глаза. Сегодня воскресенье, выходной день. Все Соединенные Штаты — от Панамского перешейка до Северного Ледовитого океана — отдыхают. Как отдыхают они и в понедельник, и во вторник, и в среду. Лишь в субботу приходится немного поработать, хотя какая нынче работа? Вот недавно, когда Джима в школе начали учить основам мировой истории, мальчик узнал с ужасом, что всего каких-то пятьдесят лет назад люди вынуждены были работать пять-шесть дней в неделю, а некоторые работали и семь дней, а если кто-то имел свое дело — он не покладал рук ни днем, ни ночью. Но это было пятьдесят лет назад, до Последней войны, после которой в мире осталось лишь полмиллиарда человек. Война, изменения климата и голод в экваториальной зоне, где страшная жара иссушила землю совершенно и бесповоротно, сократили количество человеческих особей ровно в двадцать один раз — на благо всего человечества.

Джим поставил ноги на теплый поющий коврик, щелкнул ногтем по экрану планшета — музыка стихла. Неслышно подъехал на мягких колесиках робот-слуга, помог мальчику одеться. Из его объемистого живота выехала свежая зубная щетка с аппетитной малиновой колбаской зубной пасты, небольшой кран зашипел, выпуская тугую струю воды. После того как Джим помылся, робот протянул ему белое пушистое полотенце, и добрый голос из пластиковой утробы пропел: «Доброе утро, молодой человек! Сегодня — 25 июня 2073 года. Отец и мать берут вас на прогулку в заповедник — по вашей просьбе недельной давности. Приятной прогулки!» Джим, лелея мечту о шелестящей ленте шоссе, по которой летит на магнитной подушке ведомый твердой отцовской рукой красный «Шевроле-Футура», бодро запрыгал вниз по лестнице, в столовую, откуда уже поднимались ароматы свежеприготовленного завтрака.

Кухонный комбайн-повар с раннего утра постарался на славу. Он потчевал каждого члена семьи в отдельности, не забывая почти незаметно пропылесосить просыпанные крошки печенья, ласково смахнуть каплю с носа старенькой бабушки и вытереть ей губы белой специальной подушечкой, повязать салфетку Линде — сестренке Джима, и поставить перед мамой стакан ее любимого баварского пива, которое с таким искусством изготавливают сегодня на заводах Мехико-сити. Всего неделю назад с ними вместе сидел за этим столом дядя Саймон. А дядя Саймон — самый умный человек, которого Джиму довелось видеть за свою десятилетнюю жизнь. Он умнее папы, и даже умнее доктора Джарвиса из школы, где Джим учится. А ведь доктор Джарвис умеет читать и писать даже на мертвых языках, которые были в ходу до пиджин-американы. Он знает такие странные языки неведомых народов, как русский, или арабский. Про арабов Джим читал в книжках, а потом узнал, что темноволосый сосед из дома ниже по улице — тоже араб. Один из тех, кто, как рассказывал учитель богословия, был записан в книге. Когда шла Последняя война, многие пытались добраться до США, но почти все погибали в дороге — страшный вирус косил тогда ослабленное войной человечество на всех частях суши. Доктор Джарвис на прошлом уроке объяснил классу, что в лабораториях НАТО в Уэрмонт-сити американские ученые нашли противоядие от вируса, но сыворотки хватило лишь на население США. И на тех, кого — по мудрому указу президента Мак-Ноттона — вывезли из агонизирующего Остального Мира на территорию Северной Америки. Список вывезенных людей, одобренный лично президентом, до сих пор хранится в государственном архиве Штатов, куда в начале следующего учебного года поведут Джима и его одноклассников.

Но что там доктор Джарвис! Он — всего лишь учитель, хотя и очень умный. Вот дядя Саймон — это да. Он — живая легенда. Он — герой. Именно благодаря его энергии и упорству, благодаря его умению интересно рассказать и повести за собой, конгресс Соединенных Штатов Америки почти единогласно (воздержались конгрессмены из двух мексиканских штатов) разрешил — после почти полувекового перерыва — экспедиции в Остальной Мир. В первую из них пошел сам дядя Саймон — сидя в командирском кресле орнитоптера «Рональд Рейган», наслаждаясь звуками старинной симфонии «Мать с атомным сердцем», вел он экспедицию орнитоптеров-атомолетов через бездонные и мертвые свинцовые волны Атлантики.

Остальной мир — бурно заросший лесами — встретил смелых сынов Америки почти полным безмолвием. Среди зеленых крон там и сям показывались островки древних зданий, иссеченных войной и не пощаженных временем. Ржавые остовы моста через заросшую синими водорослями реку, бронзовые, зеленые от времени статуи на опорах моста — эта голография, показанная дядей Саймоном, поразила Джима. Дядя назвал его «Мостом Александра Третьего», и объяснил, что его построили на деньги царя русских, огромного народа, истребленного полностью ордами исламофашистов, пришедших с Кавказа. В свою очередь, исламофашисты пали под ударами миллионных армий китайцев, а узкоглазых желтолицых китайцев скосил мор. Русские цари подарили этот мост городу, который дядя назвал Парижем, а был этот город столицей Аль-Фаранцы, государства, где ислам — религия арабов впервые победила детей Креста. Под знаменем борьбы Креста и полумесяца началась тогда Последняя война, в которой ислам пал, и лишь детям Креста, уцелевшим в чертогах Североамериканских Штатов, улыбнулась судьба.

«Дядя Саймон,» — спросил тогда Джим, недоумевая, — «но ведь война — это плохо! Как произошло так, что она случилась?»

Глубокая морщина прорезала лоб ученого. Он долго сосредоточенно молчал. Затем нажал кнопку вызова напитка. На столе появился стакан виски. В США алкоголь — по причине наносимого им вреда — был под полузапретом, и пить виски разрешалось только определенной категории людей — поэтам, ученым, художникам и музыкантам. Острый запах напитка поразил Джима, он был так не похож на запах мятной тянучки, который издавали любовно приготовленные для него роботом коктейли. Он бил в нос, и мальчику показалось, что в его ноздри залетели маленькие комарики и начали жалить внутри. Джим даже прикрыл нос ладонью. Саймон осушил бокал одним глотком и внимательно посмотрел на папу. Папа глянул на маму — та покачала головой, не соглашаясь. Папа начал рассматривать свои ногти. Он всегда так делал, когда между ним и мамой возникало несогласие. Саймон коротко вздохнул и неожиданно сухо сказал:

«Джим, дружище, запомни хорошо — все беды нашей цивилизации, весь ужас Последней войны произошли от одного маленького отвратительного народа, который называется евреи. Эти самые евреи имели государство под названием Израиль. Они очень возгордились, и пошли против всего человечества. Они не хотели жить по великим законам Демократии, Любви и Всеобщего равенства, о, это был очень упрямый и злой народ. Они всячески сопротивлялись исламу, не хотели стать христианами, любая чужая религия была для них враждебна. Но мы оказались сильнее их — мы нашли в их среде тех, кто был готов воспринять наши вечные идеалы Демократии и Глобализации. А попутно мы усилили государство, которое называлось Иран. И вот — в один прекрасный день — Иран усилился настолько, что был готов напасть на Израиль. Но у евреев в крови — непокорность и отчаянная звериная храбрость. А еще у этого народа (тут Саймон поморщился) были ученые, создавшие самый мощный в мире противоракетный щит».

«А что такое противоракетный щит, дядя?», — спросил Джим, нетерпеливо ерзая на мягком красном пластике кресла, — «и что такое ракеты?»

Мама умоляющим жестом сложила ладони на полной красивой груди, едва прикрытой полупрозрачной синеватой тканью домашнего платья. Папа смутился и сделал Саймону знак замолчать.

Дядя хмыкнул, и вновь провел пальцами по кнопке. Вновь появился бокал виски, трехгранный, дымчатого стекла. На его стенке горела золотом и переливалась надпись «Джим Бим, отборное». Жидкость в бокале была мягкого коричневого цвета, казалось, что в ее глубине пляшут искорки.

Саймон вновь выпил виски одним глотком. Его лицо — твердое лицо, напоминающее лица старинных президентов, стало еще строже и свирепее. Он вынул из кармана планшет и — неожиданно — выключил его. Выключать планшеты строго запрещалось законом Соединенных Штатов, но, видимо, для дяди эти законы давно не существовали.

«Ракета, Джим, это такой большой железный столб, в котором содержится примитивное химическое горючее. Когда его поджигают, оно горит и высвобождает много газов, а те, расширяясь, толкают ракету вперед и вверх. И она летит — быстро и смело — а потом падает в той точке пространства, в которой нужно. Или… отклоняется от своего пути и падает где не нужно. И вот, случилось так, что Иран выпустил по Израилю ракеты, которые несли особые бомбы, называемые атомными. Когда они взрываются, стена огня несется от них во все стороны и сжигает все на земле. Ничто не может устоять против атомной бомбы. Израильский противоракетный щит был способен отразить атаку Ирана и сохранить маленькое злое племя — но наши союзники среди евреев отключили его.

Израиль погиб, и в нем погибли все евреи. Но перед концом своим эти подонки рода человеческого выпустили несколько десятков своих ракет — тоже несущих атомные бомбы. Иран был полностью уничтожен, но не только Иран. Огонь еврейских бомб осветил небеса Египта и Саудовской Аравии — это были мусульманские, населенные арабами страны. И те решили, что на них напали, объединившись, европейцы и русские, и ответили войной, называемой ими Джихад. Все страны Европы, Азии и Африки вступили тогда в войну друг с другом. Каждый жаждал победы. И — в самом конце, когда Китай, где проживало более четверти населения Земли — захватил почти всю Евразию, начался — к нашему счастью — Великий Мор»!

«А евреи все погибли?» — прошептал Джим, трясясь от ужаса. У него ужасно вспотело все тело — от страха. И прилипли к заднице трусы из пластикового волокна, которые он — невзирая на материнские указания — не менял со вчерашнего дня. Ему более всего хотелось пустить ветры и спрятаться под стол. А еще ему хотелось, отчего-то, увидеть еврея. Живого. И плюнуть ему в глаза.

«Евреев, которые приняли учение Демократии и Глобального порядка, мы хотели сначала спасти», — скороговоркой пробормотал Саймон, — «но потом поразмыслили, что такой отвратительный народ снова сможет вернуться к религии своих предков. И мы уничтожили всех. Почти. Особым указом президента Анелы часть евреев — около тысячи человек — была сохранена для назидания потомкам. Их содержат в заповеднике Исчезнувших Народов. Там когда-то жили краснокожие индейцы, да почти все вымерли, а кто не вымер — тому мы помогли ассимилироваться. Ну и заселили этих выродков-евреев в индейские бараки».