Сводные. Тихоня для хулигана

=8=

Мирон

От осознания того, что она могла всё слышать, мои внутренности стягивает тугим узлом, на скулах вздуваются желваки. И девчонка замечает эти перемены во мне.

– Я не хотела, – шепчет примирительно, перемещая свои ладони и боязливо накрывая ими мои.

Тепло её подрагивающих рук разливается вверх по предплечьям, когда она скользит ими по моей коже. Слишком плавно. Слишком нежно и успокаивающе, словно в её власти обуздать всех моих внутренних демонов.

– Повтори! – цежу сквозь зубы, при этом тяжело дыша, не в состояние справиться с раздражением.

– Я просто хотела запереть дверь и принять душ.

Наверняка лжёт. Облизывает губы, идёт багровыми пятнами от собственного же вранья. Но при этом выглядит так невинно, что это обескураживает.

В горле саднит, в груди всё горит и нет никакого облегчения. Ещё вчера я уверял себя, что ненавидеть Стасю будет легче лёгкого, а сейчас ощущаю слабость.

Она раздражает своим присутствием в моём доме так же сильно, как и успокаивает появлением в моей долбанной жизни.

Я ненавижу себя за то, что ведусь на робость в её взгляде, на плавность в каждом её жесте и движении. Ругаю себя за каждый отклик при виде этой чертовки.

Твою же мать!

Девчонка умудряется чертовски быстро отравить мою кровь какими-то диковатыми противоречиями.

Я хочу её придушить, но ещё сильнее хочу проверить может ли эта заноза целоваться так же круто, как она круто умеет выводить меня из равновесия.

– Помочь? Принять душ? – добавляю, едва заметив вопросительно вздёрнутую бровь.

Практически отскребая хрупкую фигурку от стены, шагаю вместе со Стасей в ванную комнату. Не встречаю сопротивления, лишь ощущаю, как усиливается захват на моих предплечьях. Она упрямо пытается изобразить из себя сильную, несломленную и гордую. Отчасти поднимая во мне уважение своей стойкостью.

– Помоги, – принимает мой вызов, упрямо вздёрнув свой подбородок, касается кончиком носа моего. Смело смотрит прямо мне в глаза, а по ощущениям, будто заглядывает куда глубже, и мне это не нравится. Я не желаю, чтобы она копалась во мне, искала какие-то причины моей дерзости или ещё чего хуже – жалела меня.

– Что ты слышала?

Приподнимаю её над полом. Исаева настолько хрупкая, почти невесомая, что я без труда поднимаю её выше. Так, что теперь она смотрит на меня сверху вниз, продолжая крепко цепляться за мои предплечья.

Наверняка от её коготков останутся царапины. И завтра мне придётся надевать рубашку с длинным рукавом, только бы избежать ненужных разговоров с отцом. Мне хватает того, что он отчаянно впрягается за свою новую семейку.

От этих мыслей вновь нарастает раздражение и желание выместить злобу. Крепче сжав руки на талии Исаевой, встряхиваю как куклу.

Слегка завитые волосы падают ей на лицо. Прикрывают приоткрытый рот, на который я пялюсь, как больной последние несколько минут.

– Что ты слышала? – так и не услышав ответа, повторяю вопрос.

– Ничего.

Чувствую что-то неладное. Она пытается замять конфликт. Но от её снисхождения мне ещё труднее дышать.

Кровь всё ещё бурлит в венах, клокочет в груди от злости на отца и обиды на мать. Под кожей зудит раздражение.

Головой я прекрасно понимаю, что в этом всём нет вины Исаевой, но с упорством осла навешиваю обвинения именно на неё.

– Советую тебе забыть это "ничего" насовсем.

Делаю жадный вдох и медленный выдох. Надеюсь хоть на капельку благоразумия девчонки и её согласие помалкивать. А ещё не смотреть на меня щенячьими глазами, переполненными жалости ко мне.

– Хорошо.

– Чего хорошего? – рычу я, снова доведённый до белого каления.

– Я согласна, – дёргается в моих руках, побуждая поставить её на пол. – Мне плевать на тебя и твои комплексы. Тебе плевать на меня и наше с мамой присутствие здесь.

Мне приходится буквально заставить свои пальцы расцепиться и медленно ослабить хватку. Отпустить Исаеву. Сжав зубы, и размеренно дыша через нос, жду, когда девчонка свалит хотя бы из ванной, раз не может исчезнуть из моей жизни, но эта безумная медлит.

Придвигается ко мне нарочито медленно, словно идёт по тонкому льду. Привстает на носочки и замирает своими губами возле моих…

Меня словно бьёт током, когда горячее дыхание разбивается о мои губы. Фруктово-цитрусовые нотки жевательной резинки щекочут в носу. А соблазнительный аромат её парфюма, смешавшись с приторным запахом клубничного сорбета, бьёт в голову.

Прицельно, навязчиво. Беспощадно снося мне крышу.

Откуда в этой бесячей девчонке столько парализующих, точно гипнотизирующих способностей?

– Ты же не думал, что я сейчас растаю как это мороженое, – она собирает пальцами с блузки остатки сорбета и дерзко пачкает им мои губы. – И поцелую тебя?

Я на мгновение зажмуриваюсь. Затем трясу головой.

Нет! Я, наверное, ослышался. Она не могла мне это сказать, да ещё и издевательски заигрывающим тоном.

– Или думал? И ждал?!

Впервые в жизни мой язык присыхает к нёбу. Я молчу. И не потому, что Исаева безрассудно поверила в себя, посмев предположить такое. А потому что отчасти вопрос оказывается уместным.

Я, действительно, размышлял на тему её умений целоваться. Но чисто из любопытства, и только.

Пресечь Стасину попытку при помощи флирта заставить меня забыть о том, что она подслушивала наш разговор с отцом, нужно было немедленно. Но всё, что я смог в сложившейся ситуации, так это отшутиться.

Глупо и как-то даже по-детски.

– Ага, надеялся и верил.

Снова притягиваю её ближе. Чувствую, как Исаева плавится, словно воск в моих руках. Её ведёт, но она сопротивляется.

А я ловлю себя на мысли, что у Стасика неплохо выходит обольщение, хотя я нахожу ее внешность весьма спорной для таких фокусов. Так. . . ни то, ни сё, чтобы обращать пристальное внимание или вестись на пущенные в ход женские штучки, которыми наверняка её научила мать.

– Напрасно, – хрипло шепчет, будто бы мои пальцы сдавливают ей вовсе не тонкую талию, а шею. – Я не мазохистка, чтобы проявлять симпатию к тебе подобным… даже испытывая сострадание.

Стася умудряется урыть меня так технично, что я готов её похвалить за такой откровенный стёб. Но последняя фраза полностью стирает первоначальный порыв. И взамен похвалы я вновь срываюсь.

– А мне не нужно сострадать, – остервенело вдавливаю пальцы в талию Исаевой, вновь вымещая злобу и норовя сделать больно. – У меня всё в шоколаде.

– Настолько в шоколаде, что ты всех тихо ненавидишь и ко всем цепляешься?

Меня бомбит от её слов и упёртости, с которой она норовит влезть мне в душу. Я не потерплю подобного. К чёрту это приторное участие и желание мне помочь обрести "дзен".

Для полного счастья мне не хватает одного. . . чтобы на моём горизонте не маячили пронырливые мамаша с дочкой.

– Заметь, – дёргаю руки вверх, вытягивая рывком блузку из-за пояса и побуждая Стасю встать на носочки. – Цепляюсь я только к тебе, потому что ты мне, Исаева не нравишься. И ненавижу я исключительно ТЕБЯ, – утыкаюсь своим лбом в её лоб. Взмокший на нервяке и безумно горячий, будто бы она вот-вот сгорит, то ли от злости, то ли от стыда. Ведь я непозволительно тесно жмусь всем телом, сильно задрав на ней одежду, наглея и прикасаясь к её нежной коже ладонями. – В открытую и всей душой ненавижу.

– За что же мне одной такие королевские почести?

Смело язвит, не обращая внимания на то, что я на взводе и могу в любой момент сорваться окончательно.

– За то, что тебе здесь не место, – цежу сквозь зубы. – Ты как раздражающий фактор, делающий мою жизнь невыносимой.

– Поверь, ты тоже свалился на меня не манной небесной.

Зло огрызается. Упёршись ладошками мне в напряжённые мышцы груди, отталкивает от себя. Но жалкие сантиметры, что сейчас успевают образоваться между нами, не приносят мне облегчения.

Мне трудно дышать, но труднее мириться со всем происходящим. Меня дико штормит от двойственности и противоречивых чувств с разбегом от пылкой ненависти до желания всё же впиться в губы Стаси. Тем самым заставив её, наконец замолчать.

– Вот только я могу быть тактичной и дружелюбной даже с теми, кто проявляет ко мне незаслуженное неуважение, – не унимается, суетливо перемещает руки на плечи, снова меня оттесняя. – А ещё я умею радоваться счастью других в отличие от тебя, бесчувственного эгоиста, который любит только себя и поступает, как капризный ребёнок, которого вдруг перестали замечать.

– Кем ты себя возомнила? – сверлю Стасю взглядом, в попытке вернуть себе власть над ней путём устрашения. Проще, когда она меня боится и смотрит с опаской, как в первую нашу встречу, чем когда ищет лазейку в мою голову. – Чертовым психоаналитиком?

– Нет, – медленно произносит одними губами.

– Тогда и не сношай мне мозги. Твоё мнение обо мне, – недовольно морщусь, поражаясь тому, как в одночасье из запуганного зверька Стасик превращается в истинного храбреца, способного выдержать гневные нападки. – Мне до звезды! Плевать!

Я плохо воспринимаю критику, а слушать её из уст той, чьё поведение не только меня раздражает, но ещё и сбивает с толку, словно серпом по одному месту.

Мне абсолютно не хочется ломаться под гнётом её праведного характера и признавать то, что отчасти она права.

– А тебе на всех плевать, – говорит, практически не размыкая губ. – Ругаешься с отцом, презираешь мою маму, меня кошмаришь, словно я в чём-то виновата. Не нужно проецировать на других своих проблемы и делать их виноватыми.

Нет… это уже "ту мач", пусть засунет куда подальше своё мнение или попросту уберётся из моего дома. Я не намерен терпеть ни её саму, ни её длинный нос в своей жизни. С меня хватит.

Снова приподнимаю Стасю, теперь уже крепче прижав к себе, сомкнув руки чуть ниже её поясницы.

Я намерен её охладить. Смыть с неё позерство и уверенность в том, что она способна до меня достучаться.

– Жаль… в душевой тебя не утопить, – вношу брыкающуюся изо всех сил Исаеву в кабинку, сатанея от возможности за всё с ней поквитаться.