Сводные. Тихоня для хулигана

=25=

Мирон

Голова раскалывается. Стены платной палаты давят так, словно я попал под пресс.

Уж лучше бы я лежал в коридоре, чем здесь, выслушивая от отца, какой я неблагодарный при всех его стараниях и денежных вливаниях.

– Ты сорвал мне встречу, – сведя брови к переносице, грозно смотрит исподлобья. – Мне пришлось всё отменять и лететь обратно, чтобы подтирать тебе сопли, как маленькому.

– Я не просил, – пытаюсь подняться на локтях и сесть в кровати, чтобы не чувствовать себя ещё более раздавленным.

Но всё что у меня получается, так это лишь немного приподняться и повалиться обратно. От собственного бессилия прихожу в бешенство. Пальцами сжимаю простыню, даже в этом простом движении чувствуя слабость своих рук. Отворачиваюсь. Упираюсь взглядом в стену.

– Почему от тебя одни проблемы, Мирон? Чего тебе в жизни не хватает, что ты готов даже себе навредить, только бы обратить на себя внимание?

– Тебя пап, – стискиваю зубы, но не от боли в груди от удара, а от пустоты на душе, которая ничем так и не заполнилась с момента развода родителей. – Тебя мне не хватает. Пока вы выясняли с мамой свои отношения, я был в стороне. Но не потому, что это было не моим собачьим делом, а потому что вам было плевать на меня, – снова до треска ткани стискиваю простыню. – Мне не было места в ваших взрослых играх. И делили вы меня с одной только целью… сделать друг другу больнее, – на нервах делаю резкий рывок, садясь в кровати и не моргая смотрю на отца. – А теперь, когда вы оба утешились в новых отношениях, я и вовсе стал паршивой овцой, которая всё стадо портит.

Мне не приходится посылать отца по известному маршруту за его истеричный разнос. Он словно по щелчку теряет запал, растратив весь словарный запас на то, какой я хреновый сын. За ним наконец-то закрывается дверь. Наступает долгожданная тишина. Бьюсь затылком о подушку, стараясь хоть немного отвлечься на боль от бурлящих во мне эмоций. Не помогает. Хочется выть в потолок, куда я устремляю взгляд, налитый кровью от злости.

Дверь вновь приоткрывается. На этот раз почти бесшумно. Я лишь краем глаза замечаю тёмное пятно в дверях. Лениво поворачиваю голову, ни с кем не желая сейчас общаться.

Стася стоит на пороге палаты. Прячет пальчики в широких рукавах худи, того самого, что я выбрал ей прошлым вечером. Как же хорошо, что в последний момент отказался от идеи тащить с собой Стаську. Простить себя, если бы с ней что-то случилось, я бы не смог.

– Здаров!

Начинаю первый, заметив, как Стася виновато переминается с ноги на ногу. Не решается и шагу сделать. Взволнованная. С заплаканными глазами и раскрасневшимся носиком. Такая красивая в своём выражении неподдельной обеспокоенности. Такого переживания я даже от отца не дождался.

– Как ты?

Покусывает нижнюю губу, итак, уже всю припухшую и искусанную от волнения.

– Жить буду, – говорю более непринуждённо, чтобы не пугать и не провоцировать ещё большего беспокойства.

– Что говорят врачи?

– Говорят, у меня есть мозг, раз было чему сотрясаться.

В присутствие Стаси меня отпускает дикий напряг. Становится спокойно и хорошо, несмотря на боли, атакующие голову и тело.

– Не нужно было отдавать тебе ключи, – после короткого всхлипа, Стася больше не сдерживается, давая волю слезам.

– А ты и не отдавала, я взял их сам, – не знаю, как её успокоить, если сам и с кровати-то толком подняться не могу. – И не смей меня выгораживать. Это не поможет, отец свои выводы уже сделал.

Надо бы сказать ей что-то более внятное, чтобы она не смела себя винить. Но слова комом застревают в горле.

– Но… – начинает было возражать.

– Давай без "но", Стась! Я уже сказал ему, что это я спёр у тебя ключи от машины.

Мы просто смотрим друг на друга. Стася не выдерживает первая. Импульсивно бросается к постели и стискивает меня в объятиях. Жар от её тела, едва уловимый цветочный аромат от волос кружат голову. Не думал, что такое помешательство хоть когда-нибудь может со мной случиться.

– Эй, эй, тормози!

Стаська ошарашенно отскакивает в сторону. Смаргивает слёзы и смотрит на меня так, словно я грубо пресёк её порыв обняться. Я снова умудрился всё испортить.

– Сейчас активничать мне противопоказано, – спешу задрать подол казённой рубашки и показать истинную причину невозможности в данный момент наслаждаться бурным проявлением ласки. – Ушиб рёбер

– Больно? – подрагивающими кончиками пальцев касается огромной гематомы. – Позвать медсестру?

– Зачем? – приходится немного сползти вниз по подушке, чтобы дать Стасе возможность дотронуться до меня всей ладошкой.

Хотя кого я обманываю. Я сам себе делаю этим движением хорошо. По коже бегут мурашки от невинного, но такого крышесносного прикосновения. Плыву, будто под наркозом.

– Тебя обезболят, раз боль сильная.

С беспокойством шепчет одними губами. А я таращусь как больной, с трудом читая по ним, что Стася мне говорит.

– Не надо, я хочу другую обезболку, – накрываю рукой Стасину ладошку. Не даю ей прекратить приятное наслаждение. Веду рукой выше, побуждая Стасю наклоняется ко мне ближе. Дрожать от предвкушения того, что я собираюсь сейчас попросить:

– Поцелуй меня… и всё пройдёт!

Вскользь мазнув взглядом по губам, которые Стася рефлекторно облизнула. Я смотрю ей в глаза. Мне нравится, как в них вслед за удивлением вспыхивает желание.

Оказывается, ненавидеть и воевать абсолютно пустые действия. Они кипятят кровь, насыщают её адреналином, но не приносят того кайфа, который я чувствую сейчас. Рядом с девчонкой, что перевернула мою жизнь одним своим появлением и неубиваемой верой в то, что я не такой уж и плохой, каким хочу казаться.

Выйдя из оцепенения, Стася неуклюже клюёт в щёку, лишь немного задевая уголок моих губ.

– Спасибо, хоть не в лоб, – невольно морщусь, ни на секунду не отводя взгляда от её лица.

Мне хочется улавливать каждую перемену в растерянном выражение. Хочется искать причину Стасиной зажатости после всех тех поцелуев, которые она себе позволяла.

– Мирон, нас могут застукать, – почти шепчет она, но руку не отдёргивает, продолжая осторожно поглаживать кожу.

– Ну и пусть, – превозмогая боль в груди, ненадолго приподнимаюсь с постели. Вновь опрокидываюсь на спину. Соперничать со строптивостью Стаси в данный момент не выходит от слова совсем.

– Что значит пусть? – отшатывается в сторону. Накидывает на голову капюшон, сильнее натягивая его, в попытке спрятать стыдливую краску на щеках. – Для полного счастья нам только этого не хватает.

– То и значит. А для полного счастья мне не хватает поцелуя… одного, но настоящего поцелуя, а не этой жалкой пародии в щёку! – мой голос безнадёжно плывёт.

Вот уж не думал, что опущусь до откровенного попрошайничества и стану буквально молить о том, что могу получить от любой девчонки без всяких уговоров. Уязвлённое самолюбие проигрывает короткое сражение. Я уже не жалея ни о чём, сдерживаюсь, чтобы не повторить свою просьбу ещё, и ещё раз.

Да и с какой вообще стати, я должен стесняться и что-то скрывать, если во мне эмоции через край?!

Вижу, как в Стасе борются желание и манеры хорошей девочки.

– Ладно. Если только в терапевтических целях, – еле заканчивает фразу, пытаясь дышать ровно.

Снова подходит к кровати. Медленно. Плавно склоняется надо мной. Обхватывает ладошками мои щёки, почти обжигая своим прикосновением и вложенной в него решимостью.

Медлит. Доводит до помутнения сознания. Кружит голову и без того ничего не соображающую от сотрясения. Эти секунды кажутся мне вечностью.

– Ну же, не дай мне умереть, целуй, – прошу, сам не прикасаясь без разрешения, но требуя прекратить эту пытку.

Стася смущённо улыбается. Приоткрывает ротик и оставляет на моих губах влажный след. Потом ещё один, и ещё.

И я улетаю в этом поцелуе. Ничего не чувствую, кроме жаркого, жадного касания губ и языка.

Мне так приятно чувствовать её руки на своём лице. Вдыхать запах её духов. Наполнять лёгкие дразнящим коктейлем, что я готов завыть оттого, что сейчас мы не можем оказаться наедине где-нибудь в другом месте.

– Ну хватит, а то будет передоз, – ласкает кончиком носа мой нос.

Шепчет, едва отдышавшись. Поправляет на мне рубашку, скрыв под белой тканью синяки и ушибы. Осторожно присаживается на край кровати и наконец-то снимает капюшон.

Красивая, чёрт возьми! С горящими глазами и лёгким румянцем. Открытая, чистая, искренняя.

И каким же я был дураком, видя в ней вселенское зло, вздумавшее разрушить мою жизнь.

Стоит извиниться за всё и больше не портить жизнь ни Стасе, ни себе.

– Во что ты вляпался? – сердито хмурится, едва эйфория откатывает. – Всё из-за кулона?

– Забудь, – говорю одними губами, чувствуя на себе недовольный взгляд Стаси. – Всё самое страшное уже случилось.

– Уверен? А если отец отправит тебя обратно? – выдыхает с беспокойством в голосе. А мне по кайфу, что она волнуется, переживает и боится больше меня не увидеть.

– А ты расстроишься? Будешь скучать? – стараюсь перевести всё в шутку, хотя от предположений зубы сводит.

– Дурак.

Отворачивается. Вижу, как лицо Стаси начинает стремительно бледнеть. Ресницы подрагивают, и мне кажется, что у неё даже губы дрожат, словно она вот-вот заплачет.

– Да ладно тебе. Не отправит. По закону я давно могу самостоятельно и в полном объёме осуществлять свои права и обязанности.

– А ещё, – запинается. – Ты полностью уголовно и материально ответственен, – строго дополняет список, цитируя пункты законодательства. – Ты угнал машину, сел за руль без прав и попал в аварию. И ещё даже неизвестно, кто виноват в том ДТП, и есть ли пострадавшие.

За малым не начинает загибать пальцы, перечисляя все мои косяки, за которые я действительно могу огрести. Мне не хочется думать, что отец может пойти на подобные меры. И всё же уже сейчас продумываю дальнейший план своих действий.

От накатившей тревоги начинаю надсадно дышать. Со свистом, ощущая просто дикую боль между рёбер. Кадык нервно дёргается, пока я пытаюсь сглотнуть тугой ком и хоть что-то сказать, и успокоить Стасю.

– Мирон, Мирон, тебе плохо?

Слышу сквозь пульсирующий шум в ушах Стаськины всхлипы, но ничего не могу ей ответить.

Спустя какое-то время вокруг меня начинается суета. Я слышу обрывки фраз, среди которых узнаю глухой тембр отца, но разобрать их суть не могу.

Я слишком слаб, чтобы сопротивляться. Я слишком изнурён, чтобы оставаться в сознании.