Сводные. Тихоня для хулигана

=26=

Мирон

Несколько дней, кроме отца ко мне никто не приходит. Унылое пребывание в четырех стенах превращается в пытку. А невозможность даже просто связаться со Стасей откровенно меня напрягает.

Я чувствую себя паршиво. Отсутствие общения хотя бы с кем-то, кроме медперсонала не лучшим образом сказывается на моём настроении и тормозит все процессы выздоровления.

Молчаливое присутствие отца в палате не в счёт. Его рвение уделить время отбитому на всю голову сыну, я могу с натяжкой назвать заботой.

Полагаю, он является ко мне, как по расписанию, лишь для галочки. Приносит домашнюю еду, к которой я и не притрагиваюсь. Садится на стул у окна и просто смотрит в одну точку перед собой. Он даже не разговаривает со мной. А по привычной, ничего не выражающей маске на его лице, понять хоть что-то, как всегда не выходит.

– Верни мне хотя бы телефон, – играть в молчанку надоедает спустя четверть часа. – Заколебало в потолок плевать.

– А тебе не привыкать плевать на всё и всех, – сухо замечает отец.

– У тебя учусь, пап! У тебя, – мысленно матерюсь, вслух же высказываю претензии на цивилизованном языке. – Тебе нет до меня дела, мне до твоих запоздалых моралей, – бесит своим молчанием, словно не в его адрес летит горький укор. – Мне нужно было остаться у матери, чтобы сделать тебя счастливым? – внутренне бешусь, внешне стараюсь вообще не реагировать. Не совсем уверен, что у меня получается игнорить, даже голос срывается. – Только вот незадача, ей я тоже не нужен.

Высказался, словно гнойник вскрыл. И больно, и нервно дёргает рану, но недосказанность больше не изматывает душу.

– Мирон, а ты думал, что я буду терпеть революцию? Вечные качели? Уехал, приехал. Выбрал мать, которая выдернула тебя из привычной жизни, только назло мне…

– Та-ак ты, мстишь мне? – зло перебиваю. – За то, что я выбрал её, а не тебя? Что уехал с ней, а не остался с тобой?

Меня словно бьёт током от осознания того, что все действия отца продиктованы банальной ревностью. И сейчас я бы поспорил, кто из нас более зрело поступает в сложившейся ситуации.

– Ты что несёшь? – ледяной тон отца обещает мне долгие разборки. Но даже вопреки этой злой интонации он не добавляет пренебрежительное "щенок". Хотя в контекст беседы это слово эпично бы вписалось.

– Видимо, я несу хаос в твою жизнь. Порываюсь встать с постели. Но отец, сделавший тяжёлый, угрожающий шаг, укладывает меня обратно тычком в плечо.

– Перестань. Я хочу, чтобы из тебя вырос настоящий мужчина, а не сопляк, бегающий от проблем, – не выдерживает, опускается до откровенного оскорбления. – Возможно, я перегибаю…

С трудом, буквально скрипя зубами признает свою вину.

– Да, жестишь по страшному. Попрекаешь деньгами. Требуешь подчиняться твоим правилам, а в противном случае… – в горле пересыхает и болезненно саднит. –

Гонишь из дома. Раздариваешь мои вещи. Заботишься о чужих детях больше, чем о своём сопливом сыне.

Меня несет. На языке горечью расползается обида, пока в голове пульсирует мысль, что приплетать Стасю не стоит. Не её вина. И не её выбор быть камнем преткновения в не совсем простых отношениях отцов и детей.

– Мирон, – отец устало качает головой, больше не повышая голос. – Ты прав. Это перебор с моей стороны. И мне стоит извиниться, сын.

Взъерошивает мои волосы, не сильно усердствуя в проявлениях отцовской любви. Увидев неподдельное раскаяние в его глазах, я ему верю. Хоть и не спешу говорить ему это в глаза.

Возможно это подло, но мне безумно хочется, чтобы он как следует мучился угрызениями совести.

– Давай поговорим позже, когда эмоции улягутся, – сам себе не верю, что именно я предлагаю взять таймаут. Остыть. Расслабиться. Настроиться на конструктивный диалог.

– Хорошо, – протягивает раскрытую ладонь.

Не спорит. Не гнёт свою линию. Идёт на мировую. Даже удивительно. Обычно мы противостоим до первой капли крови.

Я пожимаю отцу руку, не нагнетая и без того напряженную обстановку. Замечаю, как он поглядывает на часы, то ли опаздывая куда-то, то ли притворно на это намекая.

– Привези мне телефон и чистые вещи.

Напоследок напоминаю свою просьбу, надеясь что отец её исполнит до вечера и не сорвёт задуманного.

Возвращается он ближе к шести, когда всякая надежда перестает греть мне душу. А нервозность, выкрученная на максимум, толкает на опрометчивый поступок.

Я ухожу принимать душ, не собираясь дожидаться, когда отец свалит домой, не спалив мою контору. Делаю всё в спешке. И за пять минут успеваю и освежиться, и переодеться.

– Куда ты собрался? – следит взглядом за моей импульсивной беготней.

– К Стасе, – отвечаю с каменным лицом. – Поздравить её с днём рождения.

– Ты никуда не пойдешь. Тебе нужно находиться под присмотром врачей, а не шляться по ночным клубам. Забудь.

Не успевает вовремя прикусить язык и палит себя и свою осведомленность.

– Пап, так приятно, что тебя волнует моё здоровье, – говорю с долей сарказма. – Я польщён. А теперь скажи, пожалуйста, в какой ночник пошла Стаська.

– Мирон, – с тяжёлым вздохом отец нервно проводит ладонями по лицу. – Пора бы уже угомониться и не портить девчонке жизнь. И тем более день рождения.

Слова отца производят на меня неоднозначное впечатление. Я не могу понять. Он говорит основываясь на моём поведении или об этом его попросила Стася?!

– Это просьба Стаси… не портить ей праздник?

Спрашиваю, а сам и знать не хочу, каким будет ответ. Тошно думать, что ей могло прийти в голову, привлечь отца, лишь бы отдалить меня от себя.

И это всё после того, как между нами произошло сближение. После искренних переживаний, что читались в её глазах. После всех взглядов, в которых не было притворства. После поцелуев…

Чёрт! Чёрт! Это не удар в спину. И даже не удар ниже пояса. Это удар в самое сердце.

Кровь разгоняется, разнося по венам горечь обиды и предательства. Я не вовремя решил нацепить на себя розовые очки.

– А ты думаешь я слепой? – отец прерывает поток моих внутренних стенаний. – И не вижу, как ты травишь Стасю?

Меня немного отпускает. Судя по всему, предложение держать меня подальше от Исаевой исходит от отца.

– Па, с буллингом покончено. Я её больше не трогаю. Клянусь.

Чёрт возьми! Я ещё никогда в жизни так остро не хотел, чтобы он мне верил.

Подозрения, павшие на отца в его причастности к нашей временной разлуке со Стасей, полностью снимают с неё вину. В моём понимании это может означать только одно. Стасю все эти дни намеренно не пускали ко мне.

– Тогда почему она так хочет переехать в общежитие? – прожигает взглядом, не особо мне поверив.

– Хотела, – добавляю скептически, толком не зная, чего сейчас хочет Стася. – Или я чего-то не знаю? Она не хочет меня видеть? – импульсивно дергаюсь к окну, хватаясь пальцами за подоконник, стараюсь выместить на пластике своё раздражение. – Поэтому не приходила?

Вопросы слетают с языка быстрее, чем я могу отфильтровать слова и не спалить перед отцом своего разочарования. Стою не оборачиваясь. Безуспешно пытаюсь перевести дух. Выходит паршиво. Каждый вдох, как адская пытка. Каждый выдох, как потеря надежды.

– А должна была гореть желанием, после всех твоих выходок? – тяжелым грузом отцовская рука ложится мне на плечо. – Правильно, не должна, – сам отвечает, не дожидаясь ответа. – И всё же… нам с Оксаной пришлось запретить ей приходить сюда, хоть она и порывалась буквально переехать в твою палату.

– Почему? – шепчу обветренными губами и не стараясь сдержать улыбку, яркую улику своего ликования.

Значит, Стасю просто не пускали ко мне. От осознания, даже боль в груди стихает и дышится легче.

– Тебе был нужен покой и отдых.

– Я отдохнул, пап. А теперь позволь мне с ней увидеться, – говорю с несвойственной мне кротостью. – Я просто. Хочу. Её увидеть, – давлю интонацией, чтобы хоть как-то пронять непреклонного отца. – Пожалуйста!

Развернувшись, ловлю на себе рассеянный взгляд. Ещё бы. Я наверное, впервые в жизни вот так с искренностью о чём-то прошу. Не требую, а прошу, надеясь услышать положительный ответ.

Отец сводит к переносице густые брови, очевидно не понимая, откуда во мне столько желания встретиться со Стасей.

– И потерпеть ты никак не можешь?

Кивает мне в сторону кровати, побуждая осесть на её край, и немного успокоиться.

– Не могу. Я кое-что ей обещал. Отпусти меня, – за малым не складываю ладони в умоляющем жесте. – Я вернусь через пару часу. Клянусь.

– И что же ты обещал?

Внимательный, чёрт возьми. Цепляется именно к фразе об обещании, пропуская мимо ушей все остальные.

Сейчас у меня есть выбор: либо соврать, и не факт, что фальшь укроется от отца, либо сказать правду, и попросить помощь.

– Давняя история. И боюсь… она тебе не понравится.

– Расскажи, а я уже сам буду решать какое место в личном рейтинге займёт твой очередной выкрутас.

Отец снова садится на стул у окна. Откидывается на высокую спинку, словно готовясь внимательно выслушать мою исповедь. Скрещивает руки на груди, всем видом показывая, что без моих объяснений он никуда не пойдёт.

– Я напал на Стасю и ограбил её. Украл сумку, телефон и подмотал кулон на цепочке.

– Мирон, ты меня пугаешь, – вздыхает, закрывая глаза. – Одно дело просто клептоманить, а другое специализироваться на чисто бабских вещах. Женская одежда, сумочки, а теперь ещё и украшения. У тебя такой фетиш? Мне стоит подыскать тебе психолога?

– Хорош глумиться!

Мне не до смеха сейчас. Я более, чем серьёзен. А отцу, видимо, в кайф не разобравшись тыкать меня в прошлые косяки, как котёнка в говно.

Отец тогда как раз таки несправедливо лишил меня колёс, заступившись за брехливую девку. Она попыталась опозорить меня на весь универ, пущенной сплетней о моём мужском бессилии. А в итоге была наказана по всей строгости. Я заставил Кошкину бежать в одном нижнем белье через всю парковку, вслед за машиной. Из окна которой я время от времени выбрасывал одежду.

– И где сейчас Стасины вещи? – холодно прерывает мои воспоминания о весёлом наказании Ксюши.

– Сумку и телефон я давно вернул. А вот с кулоном сложнее. Парни захотели навариться, золото заложили в ломбард. Я продал кое-что, внес залог, но чтобы кулон не пустили в продажу… его нужно срочно выкупить.

– Это сейчас ты таким образом просишь у меня помощи?

Зависает неловкая пауза. Знаю, он ждёт от меня подтверждения его слов о помощи. Ведь я действительно сейчас бессилен без денег отца.

– Да! Стасе дорог кулон.. и я должен его вернуть.

– Похвально. Тогда поехали.