Дело о золотой маске

Глава 15

— И как только, инспектор Сирен, ты дожил до своих лет? — вплыл в уши голос Ирвины. Спокойный, чуть насмешливый и устало-удивленный, словно ничего иного она и не ждала от оболтуса-подчиненного (а в ООМП почти все были именно такие, иные у них не работали), но все равно удивилась глубине людской беспечности. Боевые маги ею отличались в принципе. Кого же не испортит собственное могущество и возможности пройти там, где спасует, повернет назад или погибнет почти любой?

— Как-как… — пробормотал Лидар. — Всем известно, что лишь благодаря дракону и его покусительству.

После этого замечания Итен понял, что очнулся окончательно, открыл глаза и вздрогнул. Он полулежал на камне, облокотившись о валун, но холода не чувствовал, а жуткая зверушка, чей поводок он по-прежнему сжимал, разлеглась на его коленях. Погремушка змеиного хвоста покачивалась у самого носа.

— А можно как-нибудь убрать с меня, — начал Итен, сглотнул и закончил: — Этого охранничка?

— Вряд ли. Он пока нужен, — сказала Ирвина. — Но ты поднимайся уже. Только медленно. Он не помешает.

Итен повернулся на бок, подставил локоть, моргнул несколько раз, но невесть откуда взявшийся золотой туман отогнать не сумел. Существо пошевелилось, чавкнуло, разинуло пасть, из которой высунулся длинный сиреневый язык, захлестнул туман и втянул внутрь, действуя на подобие трубы, отсасывающей грязь.

— Чав-чав-чав, — комментировало существо в процессе. — Бу-а-ка-гашеньки!

— Н-да… — проговорил Итен. — А ты называла его охранником. Пылесос он, а не охранник.

С чего он взял, будто существо поглощало именно золотую пыль? И почему был уверен, будто пыль эту распространила фея? Итен не знал, но был уверен: видать, погулял рядом с каким-нибудь миром-обиталищем похожих мелких пакостниц. Правда сам этого не запомнил. Сноходцы постоянно носили из сновидений всякое, вплоть до предметов, а уж сколько словечек и поговорок ходило благодаря им…

— Не обзывайся, — сказала Ирвина.

— Мне кажется, — задумчиво проговорил Лидар, — фею он не охраняет, а…

Погремушка убралась от носа. Существо обернулось в единый миг, Итен не успел даже испугаться. Язык «охранничка» снова выметнулся из пасти, поменял окрас на лимонно-зеленый и принялся вылизывать ему лицо.

— Тьфу! Фу! Прекрати! — Все попытки отстранить существо оказались тщетными: Итен почему-то не мог его ухватить. — Ирвина, можно это как-то остановить?

— А неделю ходить сомнамбулой хочешь? — огрызнулась та. — Сейчас окончательно приведет тебя в чувства и закончит.

— Чав-чав-чав.

Набережную затопил приглушенный звон. Итен скосил взгляд. Фея, скрестив руки на груди, сидела на дне клетки, изображая недовольство всем своим видом.

— Стережет.

— Что, извини? — не понял Итен.

— Фею он не охраняет, а стережет, — повторил Лидар.

— Перед тобой не охранник монстра, а защитник от монстра, — объяснила, наконец, Ирвина и скомандовала: — Пуся, ко мне!

Лидар закашлялся, не слишком умело скрывая смех. Зверушка оставила, наконец Итена в покое, перестала чавкать и слезла с коленей. Жить сразу стало легче и даже веселее.

— Для защитника от монстра, мог бы быть покрасивше, — заметил Итен.

— И ничего-то ты не понимаешь в истинной красоте, — попеняла ему Ирвина, забирая поводок и подхватывая клетку.

— Бу-а-ка-гашеньки! — согласилось существо, потершись о ногу главы полиции.

— И чем она меня? — предвидя окончание встречи, поспешил уточнить Итен.

Ирвина пожала плечами.

— Вроде бы, из этого порошка делают особую тинктуру для предсказателей: от профессионального выгорания.

— То есть, Ит станет прозревать будущее? — спросил Лидар. — А можно и меня также пыльцой? Давно хочу узнать, когда прибавку к жалованию получу.

— Не получишь. В ближайшие полгода точно, — бросила Ирвина, — я тебе об этом сообщаю без каких-либо прозрений. И никто не получит.

— А вдруг Итен…

— Дождешься от него, как же! — вздохнула Ирвина. — Чувствительность повысится, скрытое видеть начнет, может быть, ну… галлюцинации парочку раз словит, — она отмахнулась. — Ничего страшного и неприятного для здоровья. Дня через три-четыре пройдет. Но ты, Ит, все же будь впредь поаккуратнее.

Итен кивнул. Вечно его тянуло на красивое и волшебное. Помнится, он и тогда, с драконом, погорел на просьбе о помощи маленькой несуществующей в реальности девочки. Теперь вот к фее полез. И ведь не подумал о том, кого именно плодят чардинцы. Не в заповедных лесах, где по слухам живут не только маленькие народцы, но и существа дивные, не знающие границ миров, взяли этих двоих, а вывели искусственно. Жуть, мрак, ходячие артефакты, производящие ингредиенты для зелий.

— Захотите дополнительных объяснений, милости прошу ко мне. Только вечером, и захватите чего-нибудь к чаю, — распорядилась Ирвина.

— Любимый торт от господина Гарцы, — сказал Итен.

— Ловлю на слове!

Она улыбнулась и поспешила обратно. Первой в самоходку забралась неведома зверушка. Секретница перебросилась с Ирвиной парой фраз, которые немедленно унес ветер, не позволив расслышать голоса, и тоже скрылась за дверцей. Итен расстроенно вздохнул: красавица все это время так и проторчала у самоходки. Рухнувший без чувств полицейский не вызвал у нее ни только сочувствия, но даже любопытства. Ирвина устроилась на ближайшем к водителю сидении. Итен проводил ее взглядом, а затем и машину, пока та не повернула на перекрестке.

— К императорскому дворцу направились.

— А? — переспросил Итен, не разобравший сказанного за ворохом неясных предчувствий, накинувшихся на него словно снова поваливший снег.

Лидар протянул руку, и он с кряхтением поднялся. Пошатнулся, едва не упав.

— Нужно уточнить, какая такая-сякая тварь приманивает болотников, — сказал Лидар, возвращаясь к прерванной теме. — И, сдается мне, допросить дарвейнца нам никто не позволит.

***

— Вы понимаете, что я обязан сейчас же известить соответствующие службы, лорд Дракаретт? — Итен стоял и, не мигая, глядел перед собой: на картину, несомненно вышедшую из-под пера мастера. И мага к тому же. Опаснейшего мага, способного создавать иллюзии.

Полотно пред ним на первый взгляд казалось обыкновенным пейзажем: серовато-зеленые волны катились на желтоватый песок, сверху тяжеловатые свинцово-белесые тучи стремились укрыть бледно-голубое небо. Дюны. Если приглядеться, можно рассмотреть каждый мелкий камушек, зарывшийся в песок, вот только делать этого нельзя. Наверное, время на картине затормозило где-то в середине весны: ветвистые кусты только начали зеленеть. Вдалеке на холме угадывались очертания замка, древнего, как сама история.

Податься вперед, всмотреться в постепенно обретавшие четкость и объем штрихи, тянуло неимоверно. Итен сопротивляться мог, а вот незадачливый воришка, который посмел бы пролезть в особняк, даже мельком глянув на пейзаж, уже не сумел бы вырваться: его сознание переселилось бы в изображенную реальность, а тело упало бы на пол бездыханным. Слугам осталось бы лишь вышвырнуть его, сдать сотрудникам правопорядка или закопать где-нибудь в саду.

Впрочем, в особняке лорда встречались вещи, не утруждавшие обитателей. Диван, стоявший в голубой гостиной (не иначе, делал тот же мастер, что и фигурировавший по делу об ограблении), мог сожрать незваного гостя в буквальном смысле: засосав внутрь себя и переварив.

— Но делать этого, инспектор, ты не станешь, — голос Дракаретта звучал спокойно с послевкусием легкой иронии, которую вполне удавалось не замечать. — Да и бесполезно. Ведь все то, от чего ты приходишь в ужас и полыхаешь гневом праведным — досталось мне по наследству от предков. Я хранитель, а не убийца. Причем хранитель добросовестный и не хочу избавляться от произведений искусства, потакая моде на… как там зовется это мерзкое слово, невесть кем притащенное? гуманизм. Надо же, насколько идеально форма соответствует содержанию. Дерьмо и звучит соответствующе. А иначе я не могу прозвать снисходительность к тем, кто ее недостоин и не оценит.

В древности аристократы коллекционировали предметы такого типа. Тогда жизни простолюдинов не стоили дорожной пыли, налипающей на сапогах. Нынче использование так называемых «вещиц от воров» не приветствовалось и осуждалось. Власти очень сильно рекомендовали сдавать опасные вещи в специальные хранилища. Вот только плевать аристократы хотели на требования гуманности. За создание плотоядных предметов можно было сесть в тюрьму, за заказ подобных — отделаться штрафом. А вот опасное имущество, полученное по наследству от пра-пра-пра и так далее, считалось искусством.

— Ты не похож на кляузника и жалобщика, — добавил Дракаретт. — А даже если бы я и ошибался на данный счет, добился бы лишь презрения. Чинуши мелких и более крупных мастей неоднократно приходили в ужас и от моего наследия, и от моего отношения к всякого рода швали. Подозреваю, в Гранвиле всякая собака знает о моем неприятии мерзоты, завистливой до чужого добра. Если мерзота еще и глупа настолько, чтобы подозревать меня в мерзолюбии, пусть станет кормом для мебели или картин. Ни разу не жаль, еще и тебе же, инспектор, выполнять работу легче. Не согласен?

— Считаю, что право на насилие должны иметь лишь соответствующие службы.

— К которым, по случайности лишь, относишься именно ты, — рассмеялся Дракаретт.

Итен хмыкнул.

— Вы обвиняете меня… в чем? Стяжательстве власти?

— А ты обидчив. Поверь, инспектор, — доверительно и мягко проронил Дракаретт, — я не намерен отбирать у тебя ни работу, ни это некое право на насилие. Преступная шантрапа меня нисколько не волнует. Слишком мелкая сошка. Пока не пытается своей возней мешать мне. Тебя учили заклятию от комаров в этой вашей учебке? — поинтересовался он.

— Нет. Зачем? При имении определенных знаний его можно легко сформулировать.

— Ну надо же! — развеселился Дракаретт. — Простолюдье уже учат правилам начертания заклятий.

Итен скрипнул зубами, вызвав новый приступ смеха.

— Так вот, инспектор. Зайдя в лес, я не стану прикладывать усилий для того, чтобы извести всех комаров, но те, которые позарятся на мою драгоценную кровь подохнут. Думаю, аналогия ясна?

— Более чем, — заверил Итен. — Вот только комары неразумны.

— С точки зрения человека, несомненно. Люди в принципе полагают разумными лишь тех, взаимодействие с кем несет для них выгоду. Не строй дирижаблей те же кшмури, не прислуживай рептилии и не устраивай нам время от времени кровавых бань драконы, мы возомнили бы себя единственной разумной расой в мире. Природа людей отвратительна, Итен. Я понял данную нехитрую истину еще в десять лет, смирился с ней и живу в свое удовольствие, полагая разумными лишь тех, кого хочу видеть в числе приближенных. И мне безразлично, к какой расе они относятся, и чего навыдумывали в этом отношении некто, полагающие себя мудрецами. Замечу, в обратную сторону это работает в той же мере. Сытость дивана, на котором я обожал спать в детстве, как и хорошее самочувствие прекрасной картины, для меня важнее жизни какого-нибудь воришки, посмевшего доставить неудобство своим существованием. Это ясно?