Вооруженные силы на Юге России

* * *

Я не дошел еще до начала нашей улицы, как около дома, где мы квартировали, при выходе в степь затрещал наш пулемет. Затем пустили несколько снарядов, чтобы попугать подходившую к нам разведку врага. В общем, картина была довольно ясна: каменоломщики подходили к деревне, производя ночную разведку, но нарвались на наши дозоры и ретировались. Теперь мы им на закуску решили дать пулемет, чтобы отбить охоту от дальнейших прогулок.

Я совершенно был уверен, что враг нарвался, ушел и больше не вернется. Под влиянием этой уверенности я решил по-настоящему выспаться остаток этой ночи. В нашей избе еще не спали, я поболтал немного, а затем залег на свободную кровать и тотчас же уснул мертвым сном.

Не знаю, сколько я спал, но разбудил меня чрезвычайный шум, поднявшийся в нашей комнате. Первое мгновение спросонья ничего нельзя было понять. Потом услышал я залпы вокруг избы и крики наших:

— Одевайся, вставай, нас окружили.

Меня охватила жестокая нервная дрожь, зуб, что называется, не попадал на зуб. Руки дрожали, и в темноте я не мог найти части разбросанной одежды. Кто-то зажег свет, и тотчас же в ответ раздался залп, стекла зазвенели и посыпались из окна.

— Гаси, гаси свет, — кричал кто-то. — Вылезай из избы, а то хватит граната.

Я кое-как натянул сапоги, надел подсумок и взял винтовку. В избе уже никого не было, я был последним.

Помню, я машинально остановился, когда подбежал к двери. На мгновение мною овладело чувство, похожее на то, которое испытываешь, когда приходится прыгнуть в ледяную воду. И по приобретенной еще в детстве привычке креститься, когда прыгаешь в воду, я перекрестился и выпрыгнул в непроглядную темень двора. Я инстинктивно наклонял голову, ожидая или выстрела в упор, или удара по голове. С таким чувством я пробежал двор, наткнулся на какого-то тоже бежавшего человека и выскочил на улицу. Вокруг продолжали стрелять, и нельзя было понять, откуда и в кого стреляют. Выбежав из ворот, я остановился. Куда бежать, думал я. Налево лежала деревня, направо конец улицы и степь. Твердая уверенность, что нападение идет из степи, а не из деревни, где были расположены наши, повернула меня в левую сторону. Я побежал по пустынной улице под гору и достиг первого перекрестка. Здесь я был окликнут несколькими пробирающимися под забором людьми.

— Стой, кто идет!

— Свой.

— Кто свой, пропуск.

У нас в этот день пропуском служила «пушка».

— «Пушка», — кричу я.

— Как, — кричат мне в ответ, — ишь, сволочь, говорить разучился.

— «Пушка», — закричал я опять и похолодел. Я понял, что попал прямо на дозор большевиков. Внезапность происшедшего не дала мне возможности предпринять какие-либо обдуманные действия. Я просто стоял как остолбенелый, думая, что сейчас же буду захвачен и расстрелян. Но по совершенно непонятной для меня тогда причине люди из темноты закричали мне:

— Отваливай скорей, товарищ, а то прямо попадешь к кадетам.

Как я узнал потом, меня, так же как и некоторых других, спасло одно курьезное обстоятельство: у нас в ту ночь был пропуск «пушка», а у них «мушка».

Помню, рядом был дом, потом небольшой забор. Я, видя, что меня не берут и в меня не стреляют, машинально снял пенсне с носа и положил в карман, так, мне казалось, я более походил на «товарища».

— Беги, товарищ, там кадеты, — кричали мне из темноты.

Я пробежал дом, поравнялся с забором, напряг все силы и перескочил его. Впереди были густые кусты вишенника. Я вбежал в них и бросился на землю.

Вокруг меня все стихло, но на главной улице деревни шла страшная перепалка. «Ура, ура», — явно доносилось до меня оттуда. «Бей кадетов». Я совершенно не знал, что мне делать, и почему-то решился вернуться назад. Садами я добрался до нашего дома и невдалеке от него около околицы встретил человек пятнадцать наших с пулеметом. Заметно, что все были растеряны, никто не командовал и все спорили. Одни предлагали идти на деревню. Другие говорили, что так мы легко перестреляем наших. Так никто и не знал, откуда нападал враг и где сейчас расположен. Неизвестно, сколько бы продолжалось это состояние растерянности, если бы по нас опять не был открыт огонь. На этот раз обстреливали нас со стороны деревни из виноградников и садов, которые лежали немного левее нас. Мы тотчас же рассыпались и залегли за каменным забором, отделявшим сады от степи.

По отдельным и все учащающимся выстрелам и огонькам, мерцающим во всю длину прилегающих к степи садов, можно было видеть, что на нас двигается какая-то правильно наступающая цепь. Странно, что мы все, и в частности я, считали эту цепь своей, а не неприятельской. Лично я думал, что наши, отбив нападение на главной улице, двигаются, чтобы очистить от неприятеля сады.

— Не стреляй, не стреляй, — говорили у нас, — то наши.

— Кто идет? — кричали мы.

— Эй, чего стреляете, здесь свои.

И в ответ на наши крики мы стали слышать в кустах голоса наступающих:

— Не стреляйте, то свои, кримцы.

Огонь стал редеть. Наступающие с каждым мгновением приближались к нам, и движение их слышалось уже совсем близко. Лежащий невдалеке от меня полковник 3. стал из-за забора во весь рост и закричал:

— Эй, крымцы, что вы по своим стреляете.

И только он это крикнул, как внезапно прямо нам в лицо засветил свет огоньков и раздался оглушительный залп. Я видел, как 3. упал на землю. Не помню, что было после этого, но я стал машинально стрелять вперед через забор, как можно скорей, стараясь работать затвором. Я чувствовал, что и все так же стреляют, а справа гудит наш пулемет. Не отдаю себе отчета, сколько времени все это продолжалось, но наступил момент, когда под влиянием нашего огня противник, по-видимому, стал отступать и удаляться. Мы поднялись и стали отходить в степь. По-видимому, это был самый разумный план действий при страшной путанице, которая случилась в эту ночь.