На ближних подступах

20

Оглядываясь по сторонам, Шура обошла вокруг дома. Ничего подозрительного. Тишина, мрак. Вот и знакомое крыльцо — три скрипучих ступеньки. Маленький коридор. Прямо — дверь к соседям, направо — комната Шуры. В ней холодно и сыро, но все же это не улица. Шура села на койку, сняла платок, расстегнула телогрейку. Ноги гудели, во всем теле была слабость. Во рту было сухо и жарко.

«Ох, не заболеть бы!» — со страхом подумала Шура.

Нет, теперь болеть нельзя. Только немного отдохнуть, чуть-чуть.

В узелке был хлеб, но есть совсем не хотелось. И потом — развязывать узелок… Нет, сперва отдохнуть…

Ощупала за пазухой маленький, согревшийся от тела кольт. Ни комиссар, никто в отряде не знал об этом револьвере. Даже Толе не призналась Шура в своей слабости: боялась ходить в разведку без оружия. А с револьвером спокойней. Смерть не так страшна, как фашисты.

Шура легла на койку. Стала перебирать в памяти все, что удалось узнать о вражеских войсках. Как бы чего не забыть. Завтра предстоит опять трудный день: надо узнать, что там, на этом аэродроме… А комиссар хорошо придумал: ищем мать… Они — брат и сестра…

Сон наплывал. Ей пригрезилось родное село Поповка. Братья, сестра Настя. Все неслось куда-то, никак ничего не задержать. Вот она, Шура, бежит из школы, размахивая портфелем… Мать, веселая, собирает обедать. Говорит детям, что сегодня родились четыре телочки… Мать — председатель колхоза, она всегда рассказывает о своих делах… Мелькает все быстро-быстро. Вот Шура уже пионервожатая, танцует с малышами вокруг новогодней елки. А вот Москва. Ткацкая фабрика «Красный прядильщик». Работа, комсомольские дела. И Осташево, совпартшкола. Красивое место, школа во дворце, где прежде было педучилище. Парк огромный, река, лес. И поле… Ах, что-то на этом поле надо сделать. Что же? Все время помнила — и забыла. Надо сделать, непременно! Аэродром!..

Сновидения отлетели. Холодная, сырая комната. И в сердце — тревога. Война.

«Пожалуй, надо уходить», — подумала Шура.

Но уходить не хотелось. Да и куда? В Осташеве подруг нет. Ведь Шура жила здесь меньше года. Подруги были по совпартшколе, но они эвакуировались. И ей, конечно, можно было уехать. Но она осталась, стала партизанкой… Поспать бы, хоть в этой холодной комнате!..

Слышно, как соседка за стеной растапливает печь. Шура решила зайти к ней, спросить, нет ли в соседних домах немцев. Если нет, можно поспать в своей квартире до рассвета.

Соседка со страхом глядит на Шуру.

— Ты?!

И прежде чем Шура успела о чем-нибудь спросить, женщина заговорила сама. Шепотом, подойдя вплотную:

— В другой половине какой-то штаб. — Она кивнула на перегородку. — Там сейчас переводчица. А к десяти часам придут немцы…

— Переводчица немка? — выдохнула Шура.

— Из Шахолова, фамилия Болычева. За русскую считали, а она австриячка. Еще после прошлой войны сюда занесло. Уходи, милая, неровен час…

Шура поспешила в свою комнату. В темноте торопливо повязала платок. Забыв узелок, пошла к двери. В коридоре часто зацокали каблуки. «Туфли, женские», — успела подумать Шура. Дверь распахнулась. Шура выхватила кольт. И ослепла от света, направленного на нее из сильного фонаря.

— Она это! Она! — закричала переводчица.

Ударом автомата гитлеровец выбил из руки Шуры револьвер, другой солдат схватил за горло.