На ближних подступах

39

Поздний рассвет наступал медленно. «Смоленские» сидели за столом на кухне. Глядели в окно, молчали. Все чаще снег за окном вспыхивал огнями — недалеко взлетали ракеты. Гул канонады усиливался.

Женя то и дело поднималась с лавки, подходила к окну. Евдокия Семеновна повторяла:

— Отойди, Женя!

Накануне после полудня неподалеку разгорелся бой. В доме всю ночь не спали, не снимали пальто. Ждали — вот-вот придут красноармейцы. За оврагом и справа и слева стучали пулеметы. Связи с партизанами не было, отходить некуда.

За домом, в овраге, грохнуло. Еще удар. Дом заходил ходуном, из щелей потолка зашуршала земля, запахло пылью. Стекла дребезжали так, что Вале показалось, будто они едут по ухабам в старом автобусе. Отдельные пушечные выстрелы слились в сплошной грохот.

— Похоже, немцы побегут сегодня, — проговорил Иван Андрианович, стоявший в простенке.

Евдокия Семеновна сходила на другую половину. Вернувшись к столу, протянула Вале, Жене и Ивану Андриановичу по чистой, сложенной в несколько раз простыне.

— Спрячьте. Бинтов у нас нет.

Когда совсем рассвело, в хутор Тупино пришли немецкие автоматчики. Они собрали жителей, погнали всех по снежной целине. В поле стояла рига. В нее немцы загоняли жителей из деревень. Для чего — никто не знал.

«Смоленские» разместились в углу, на соломе. Огляделись. Старики, женщины, дети. Перед распахнутой настежь дверью — немецкие автоматчики в касках. В морозной дымке поднималось тусклое солнце. Холодно заискрилась снежная равнина, на нее было больно смотреть.

Валя и Женя сидели рядом, прижавшись друг к другу. Никогда они не чувствовали себя такими беспомощными. Жизнь в доме, на краю оврага, казалась им теперь почти счастливой. Они забыли, что в этом доме ежедневно, ежечасно их могли схватить, расстрелять. Они помнили только о том, что в этом доме они могли бороться. У них были боевые товарищи, друзья. Теперь бороться уже стало невозможно. Автоматчики в касках перед распахнутой дверью и снежное поле — вот все, что осталось.

Напротив сидела старуха с девочкой лет шести. Видимо, внучка. На старухе — рваный полушубок, затянут обрывком веревки. К концу веревки привязана алюминиевая кружка. Старуха тоже глядела в распахнутую дверь. Девочка все время тихонько всхлипывала, без слез. Старуха достала из-за пазухи краюшку хлеба, отломила кусочек, протянула внучке. Девочка хлеб не взяла.

— Чего ж тебе? — спросила старуха и спрятала хлеб.

Женя вынула из кармана лепешку, но девочка не взяла и ее.

— Хворает она, — сказала старуха, отвязывая кружку.

Она набрала в кружку снегу из маленького сугроба у щели в стене, стала греть кружку в руках и дуть в нее. Внучка перестала всхлипывать, блестящими глазами следила за работой бабки. Когда в кружке набралось немного воды, старуха протянула ее девочке.

А бой гремел все яростнее. Вблизи стали рваться снаряды и мины. По стенам защелкали пули. Автоматчики в касках засуетились. Велели всем выйти из риги и ползти к оврагу, прямо.

Валя и Женя ползли по снегу рядом. Чуть поодаль продвигались Евдокия Семеновна и Иван Андрианович. Вправо и влево шли и ползли старики и дети.

Перед самым лицом Вали зачиркали по снегу пули. Она рванулась правей. Миновала полосу фонтанчиков снежной пыли. Оглянулась и вскрикнула: рядом ползла мать с залитым кровью лицом. Валя привстала, оторвала от простыни полосу, перевязала матери голову.

— Ничего, дочка, ничего, — шептала Евдокия Семеновна. — Ползти я могу… Ты пригнись только, пригнись…

Теперь Валя ползла рядом с матерью, не спускала с нее глаз. Опять впереди взметнулись столбики снега, и Валя охнула. Схватилась за руку. Из рукава потекла кровь. Подползла Женя, затянула подруге руку у плеча, прямо поверх пальто…

Немцы перебежками продвигались к оврагу левее, по лощине. Мирным жителям они указали путь по открытой местности. Их расчет оказался верным: снежное поле обагрилось кровью стариков и детей. До оврага многие не добрались.

Валя ползла и все чаще опускала лицо в снег: от потери крови кружилась голова. И тогда Женя шептала, обдавая щеку подруги горячим дыханием:

— Потерпи, Валюша. Потерпи… Овраг скоро.

Вот и первые кусты ольхи. Сквозь дымку, застилавшую глаза, Валя увидела на снегу распростертую старуху. На поясе у нее блестела алюминиевая кружка. Рядом, сжавшись в комочек, лежала девочка. Женя подползла к старухе с девочкой, но сразу же вернулась. Им помощь уже была не нужна.

Овраг, к которому так стремились люди, стал местом новых мучений. В мороз, на снегу, не зажигая огня, люди пробыли двое суток. Замерзали и умирали раненые. Немцы грозили расстреливать каждого, кто поднимется из оврага. Вблизи стояли их пулеметы. Над оврагом неслись пули, рвались снаряды и мины. По ночам в небе непрерывно висели осветительные ракеты.

На другую ночь, ближе к утру, фашисты стали поджигать деревни и отступать.

В овраге полузамерзшие, ослабевшие люди старались по звукам боя определить, далеко ли наши. Женя и Иван Андрианович несколько раз ползком поднимались на край оврага и оглядывали местность. Немцы лежали невдалеке и вели огонь из автоматов и пулеметов.

Когда совсем рассвело, вдоль оврага застрочил немецкий пулемет.

— Убивают! — страшно закричала молодая женщина. Заплакали дети. Все стали карабкаться из оврага наверх.

Наверху, в кустах, люди увидели немца. Он стоял, широко расставив ноги, и стрелял из автомата в уже мертвого красноармейца. Шапка-ушанка с красной звездочкой лежала рядом. На белом маскхалате в нескольких местах расплывались алые пятна…

Мирных жителей немцы опять погнали в Тупино, а оттуда в Сумароково. «Смоленские» шагали вместе. Валя, стиснув зубы, поддерживала простреленную руку. Евдокия Семеновна глядела под ноги, стараясь не оступиться в снег. Неровности дороги резкой болью отдавались в голове, в ране.

В Сумарокове немцы посадили людей в погреб. К вечеру Женя заметила, что у погреба нет охраны.

— Надо бежать, — сказала Евдокия Семеновна.

Люди молчали. Из темноты возразил старушечий голос:

— Разве можно, милая, бежать… Ведь всех расстреляют.

— И здесь расстреляют, — жестко сказала Евдокия Семеновна и, чуть подумав, обещала: — Я проведу вас в Выползово, у меня там родные.

Ее послушались. Когда стемнело, все выбрались из погреба. Опять мороз и снег. Ослабевшие люди пробирались по целине вдоль лесной опушки. Евдокия Семеновна с трудом держалась на ногах, но подбадривала женщин, повторяя одну и ту же фразу: — У меня в деревне родные. Укроют всех.

И ей верили. Люди шли из последних сил, надеясь, что им помогут. Никто не знал, как трудно было Евдокии Семеновне. И не только из-за раны. Ее мучила мысль: «Найду ли я Марию Васильевну? И что, если в деревне немцы?»

Мария Васильевна — депутат райсовета. С ней встречалась Евдокия Семеновна несколько раз в Осташеве. Никаких родных в деревне не было.

Выползово — глухая деревушка в лесу. Когда в темноте зачернел крайний дом, Евдокия Семеновна сказала всем:

— Ждите тут. Я скоро!

Валя и Женя хотели идти с ней, но Евдокия Семеновна повторила решительно:

— Ждите тут. Я одна.

Вскоре она вернулась. Сказала совсем другим, окрепшим голосом:

— Идемте. Все хорошо…

Мария Васильевна сама развела людей по дворам. Деловито разместила всех — двадцать пять человек.

Морозным днем по заснеженной дороге шли в сторону Курова две девушки, мужчина и пожилая женщина. Чем ближе к селу, тем чаще попадались разбитые немецкие автомашины, обгорелые танки, застрявшие в снегу орудия, перевернутые повозки. Припорошенные снегом, лежали окостеневшие трупы гитлеровцев. Бой громыхал далеко западнее.

Почти две недели прожили «смоленские» вместе с другими беженцами в деревне Выползово. Валентину и Евдокию Семеновну местный старик лечил травами, и раны их стали заживать. Несколько раз в деревню заходили немцы, и тогда люди прятались по сараям и чердакам. Только накануне в Выползово пришли красноармейцы. Лыжники в белых маскировочных халатах. Еще и теперь не улеглась радость встречи. И все еще трудно было поверить, что фашистов прогнали. Навсегда.

Валя взглянула на шагавшую рядом Женю, вздохнув, сказала:

— Что-то теперь в Осташеве?

Женя не ответила. Даже до Выползова донеслись слухи, как уничтожали фашисты дома в районном центре.

После полудня «смоленские» зашли в деревню Вишенки. Постучали в крайний дом. На крыльцо вышел мальчуган лет десяти. Он пытливо оглядел гостей, спросил:

— Вы не партизаны?

— Партизаны, — ответила Женя.

— Нет, — подумав, сказал мальчик, — у вас автоматов нет и гранат. Вы — так. А настоящие партизаны у дяди Гриши. Вон в том доме.

«Смоленские» направились к дому, указанному мальчуганом. Женя постучала, но незапертая дверь отворилась сама. Женя скрылась в доме, но тут же выбежала обратно на крыльцо, закричала на всю улицу:

— Евдокия Семеновна! Валюша! — и опять скрылась в доме.

На крыльцо вышел Бормотов. Он крепко обнял Ивана Андриановича, долго не отпускал.

— Да будет вам, о нас-то забыли, — улыбнулась Евдокия Семеновна.

— Как можно! — Бормотов заговорил торопливо, растроганно: — Рад, очень. «Семья», значит, в полном составе… А мы о вас справки наводили. Как в воду канули. Признаюсь, думал, не увидимся…

Чуть позже «семья», Бормотов и два незнакомых «смоленским» партизана сидели за столом вокруг самовара. Бормотов еще раз оглядел дорогих гостей.

— Ну, не томите. Рассказывайте, какого горя хлебнули.

Пожилая женщина, хозяйка дома, поставила на стол вторую тарелку с нарезанной ломтиками свининой. Взглянула на Валю и Женю, которые старались есть медленно, вздохнув, проговорила:

— Взрослые девушки, невесты… — Обращаясь к Бормотову, спросила: — Все родственники иль как?

— Семья партизанская, — улыбнулся Бормотов. — Посмотрев на Валю и Женю, добавил с шутливой нежностью: — Девушки чудные. Только, хозяюшка, к таким невестам сватов засылать надо на золотой карете. Не меньше…