На ближних подступах

21

На двери дома Вишняковых было крупно написано мелом: «СС» и еще какие-то цифры, помельче, которые Толя в темноте не разобрал. Да и некогда ему было разбирать. Он сбежал с крыльца дома, помеченного рукой фашиста, прижался к стене за углом. Стоял, вглядывался в темноту, прислушивался. Все было тихо. Если бы в доме были гитлеровцы, то они не сидели бы в темноте. Засада? Вряд ли. И Толя решился — тихо стукнул в крайнее окно три раза.

Виктор открыл дверь скоро, махнул рукой:

— Уходи!..

— Переночевать бы… — шепнул Толя.

— Нельзя. Обыск у нас был. Баба какая-то, нарядная, гестаповцев приводила. О тебе спрашивали. Меня били… — Виктор всхлипнул в бессильной ненависти. Повторил: — Уходи, Толька! Мать Володи Колядова несколько раз в гестапо таскали. В Осташеве эсэсовцы. И полицаи по всем дворам шныряют…

Ночь Толя провел в стогу сена, у реки. Продрог до костей и, едва дождавшись рассвета, пробрался к дому Шуры Вороновой. Нет, в дом он прямо не пошел, а стоял за палисадником, на противоположной стороне улицы. В этот ранний час вокруг было пустынно. Только вдали, на площади, ходили два солдата в касках.

Толя прождал с полчаса, но Шура все не выходила из дома. Накануне они условились встретиться на окраине Осташева, но теперь Толя хотел предупредить девушку, что в селе эсэсовцы. Из Осташева надо было уходить немедленно, лучше через парк, в лес. Из леса, который тянулся вдоль реки, можно опять подобраться к совхозному полю…

А Шура все не выходила. Неужели спит? Не может быть, ведь уже совсем светло. Дальше ждать нельзя, и Толя решил пойти на другой конец Осташева. Может быть, Шура давно ждет его там.

Обогнув палисадник, Толя почти столкнулся с незнакомой молодой женщиной. Преградив Толе дорогу, она разглядывала его в упор. А он стоял (не бежать же!) и старался побороть волнение. Он ясно представил себя, посиневшего от холода, рваного, с котомкой за плечами. Ничего — нищий бродяга. Таких много теперь, голодных, ходит по разоренным селам. Подозрительного ничего нет…

— Доброе утро, тетя! — сказал Толя, глядя в накрашенное лицо женщины. И, сняв тощий мешок, достал кусок черного хлеба, принялся жевать. С тупым равнодушием поглядывал на незнакомку, преградившую ему дорогу.

— Куда идешь, милый? — ласково спросила франтоватая тетка. И проговорила быстро: — Передай партизанам, Шумов, что Воронову арестовали на квартире.

«Друг или враг? Друг или враг?» — неслось в мозгу разведчика. Чтоб выиграть секунды, он нагнулся, стал завязывать мешок.

— Воронова во всем призналась. Она сказала, что твоя мать здесь, в Осташеве, на подпольной работе. И о тебе сказала. Вот я знаю, что в мешке у тебя листовки, которые ты должен расклеить.

«Враг, подлый враг!..»

— Врешь! — крикнул Толя в лицо предательницы. — Это ты партизанка, а я обыкновенный человек.

Толя вскинул мешок за плечи. Злость, ненависть душили его. И это помогло разведчику сжаться в комок. Он пошел на отчаянный шаг, может быть, единственный, который мог спасти его в эту минуту. Глядя на двух солдат на площади, Толя сказал со злостью:

— Шагай в гестапо, тетка! Там разберутся, кто из нас партизан. Может, я за тебя и награду получу.

— Да ты что?! — изумилась нарядная женщина и окончательно выдала себя: — Так ты не Шумов?

— Всегда Комаровым был, — процедил Толя. И подумал: «Врешь, гадина! Ничего Шура не сказала. Иначе ты знала бы, кто я!»

Тетка сказала примирительно:

— Если ты не Шумов, так зачем же нам беспокоить начальство? Иди своей дорогой.

— Нет! Я сейчас у людей спрошу, где комендатура. Я пожалуюсь. Думаешь, если нищий, то можно издеваться…

Толя шагнул к ближайшему дому, решительно вошел в калитку. Сад, двор, следующий дом…

Только миновав парк и углубившись в лес, Толя почувствовал себя в безопасности. Мысли были тяжкие. Шуру без сомнения схватили. Ведь тетка упомянула о квартире, об этом она знать не могла. И ясно, что разведчица ничего не сказала фашистам, иначе Толе не выбраться бы из Осташева.

«Мать на подпольной работе, я листовки принес… Ни черта вы, гады, толком не знаете!» — подумал Толя. Он решил немедленно возвращаться в отряд. О случившемся надо доложить командиру.

К полудню, разбитый, измученный, Толя подошел к лагерю. Часовой вместо приветствия сказал:

— Иди к командиру. Давно ждет.

Проскунин выслушал Толю и проговорил озабоченно:

— Да-а… Зашевелились гады. Теперь надо глядеть в оба. Говоришь, кроме старосты, эта стерва объявилась? Надо доложить райкому. По сведениям, это Болычева.

— Я завтра пойду… — начал было Толя, но командир перебил его:

— Нет! Тебе в Осташево и носу казать нельзя. Пошлем других. Попозже.

Проскунин помолчал. В озабоченных глазах его затеплилась ласка. Он коснулся пальцами плеча Толи.

— Понимаешь, тут без тебя наши люди приходили. Оттуда, из-за линии фронта. Так вот. За портфель с документами, за шестиствольные минометы… в общем, за все командование представляет тебя к ордену Ленина.

Толя вытянулся по-военному. Часто-часто заморгал широко открытыми глазами.

— И это еще не все. — Проскунин протянул руку к нарам, взял новенький автомат ППД, подал его Толе. — На, владей себе на доброе здоровье. И на смерть фашистам. Этот подарок армейцев через десять рук прошел, пока сюда попал…

Толя совсем по-детски представил себе эти десять рук, как они, словно по цепочке, передают автомат для него, Толи Шумова.

— А теперь спать! Тебя ноги не держат, — сказал командир.

Прижимая к себе автомат, Толя вышел. По дороге к землянке опять подумал: «Что же с Шурой?..»