На ближних подступах

12

Совсем стемнело. Со стороны совхоза к Осташеву быстро приближалась автоматная трескотня. Еще ближе — винтовочные выстрелы, взрывы ручных гранат. Тяжело ухнул снаряд в парке.

Бормотов и главный агроном МТС Василий Павлович Елагин перебежали опустевшую площадь в центре Осташева и скоро зашагали по Рузскому тракту. Позади, на окраине Осташева, загорелись дома, и дрожащие отблески заскользили по телефонным столбам, по верхушкам придорожных деревьев.

— Припозднились малость, — сказал Елагин и поправил на плече ремень самозарядной винтовки. — Хорошо, что налегке, без вещей.

Рюкзаки они втиснули на последнюю повозку, уехавшую из Осташева час назад. Самим на повозке места не оказалось, а найти верховых лошадей уже не было времени.

— Ничего, — сказал Бормотов, перепрыгнув блестевшую лужу, — привыкать надо сразу. Ночь — партизанская подруга.

Моросил дождь. Под ногами хлюпало: поверх щебенки стояла жидкая, как кисель, грязь. Елагин поскользнулся, едва удержал равновесие.

— Чер-рт! — И, зло сплюнув, спросил неожиданно: — Бежим, значит, Александр Иванович? Если просто, по-человечески, — бежим?

— Нет! — твердо сказал Бормотов. — Не верю я в это «просто по-человечески». Нет их на свете, просто человеков. Не водятся. Я вот, к примеру, человек, но еще и советский. А еще коммунист, секретарь райкома. И ухожу я тоже не от простого человека, а от фашиста, от гитлеровского солдата. Между нами война насмерть. А на войне всякое бывает — и отступление, и оборона, и наступление. Вот так я хочу думать…

Они шли посредине шоссе. Справа и слева блестела вода в глубоких рвах, высились холмы песка, привезенного для ремонта дороги.

Со стороны Осташева послышался треск мотоциклов. Оба оглянулись. Сквозь сетку дождя сразу во многих местах проткнулся свет фар. Треск нарастал, огненные пятна, покачиваясь, приближались.

— Автоматчики, на Свинуховский мост… Скорей! — сказал Бормотов.

Они бежали все еще по дороге. Наконец гряда песка кончилась. Перепрыгнули канаву, пригнувшись, заспешили к полевой меже, поросшей высоким бурьяном. Но не добежали: сзади хлестнули автоматные очереди. Рикошетя от щебенки дороги, тоскливо заныли пули.

— Ложись! — выдохнул Бормотов и сам бросился на вязкую пашню.

При свете фар было видно, как с десяток вражеских солдат слезли с мотоциклов и стали развертываться в цепь. Елагин отполз вправо и открыл огонь из винтовки.

— Отходи! — крикнул он Бормотову. — Буду прикрывать…

Бормотов выстрелил из нагана.

— Отходи! — прохрипел Елагин. — Ты не имеешь права… В твоих руках район…

Бормотов, не отвечая, стрелял из нагана.

Тогда Елагин сказал:

— Отползай за бугор, оттуда стрелять удобней. Потом отползу и я.

Бормотов пополз. Елагин отстегнул гранату, перезарядил винтовку. Опять стал стрелять в наседавших автоматчиков. Они шли во весь рост, наклонив головы в касках, будто бодаясь.

Вот и бугор. Бормотов перевалил через него, перезарядил наган, стал стрелять с руки и ждать Елагина. Сквозь треск автоматов различались выстрелы винтовки.

«Чего же он? Почему не отходит?» — думал Бормотов.

Послышался взрыв гранаты, второй. И тотчас же третий взрыв, примерно на том месте, где лежал Елагин.

«Чего же он?» — опять подумал Бормотов. И, вслушиваясь в наступившую тишину, все понял.

Когда мотоциклисты промчались мимо, Бормотов поднялся. До боли в пальцах он сжимал наган в правой руке. Левой сдернул с головы фуражку…

Темно, глухо было в поле. Низкое, сырое небо придавило все звуки. И никто не мог видеть во тьме одинокого человека. Но все равно — слез не надо. Не погасить никакими слезами пожара, пущенного на русскую землю. Нет, лучше так, просто:

«Прощай, дорогой товарищ!»

Бормотов надел фуражку. Дозарядил наган. Стиснув зубы, пошел через поле, прямо.

В тылу врага