Откуда взялся этот Клемент?

45

Компьютер в моем магазине безнадежно устаревший. Грузится целую вечность, а работает он с расторопностью ленивца на выходных, да еще и недовольно скрежеща при этом.

Я и есть такой вот компьютер.

Мои ощущения включаются по очереди и ужасающе медленно.

Первое чувство, что вытаскивает меня из мрака, — это слух. Поначалу таковой не доносит до меня никаких отчетливых звуков, лишь низкое прерывистое гудение.

Затем к слуху присоединяется вкус. В порядке эксперимента провожу языком по сухому нёбу и ощущаю мерзкую прогорклость.

Следующим включается обоняние. Кажется, дезинфицирующее средство. И лилии? Может, флёрдоранж? Последний аромат пробуждает какие-то воспоминания. Духи?

Наконец, возвращается зрение.

И внезапно я ощущаю, как чья-то теплая рука сжимает мою.

Общеизвестно, что человеческое тело примерно на шестьдесят процентов состоит из воды. Когда я пытаюсь расклеить пересохшие губы и слипшиеся окаменевшие веки, могу лишь заключить, что в моем организме воды существенно меньше нормы. Никогда еще не испытывала такой жажды.

Раз шесть-семь с усилием жмурюсь, чтобы развеять плотный туман, заволакивающий зрение.

Постепенно дымка рассеивается, и передо мной вырисовывается нечто овальное.

Лицо. Мама.

Она улыбается, хотя счастливым выражение ее лица не назовешь. По щеке у нее скатывается одинокая слезинка.

— Ох, слава богу, — шепчет она. — Теперь все хорошо, милая. Я здесь.

А было плохо? И где «здесь»?

Вместо первого слога мне удается издать лишь хрип, и я отказываюсь от попытки отозваться.

— Сейчас принесу тебе воды.

Мама исчезает, и я вижу только голую стену. Стоит переместить взгляд влево, как туман возвращается опять. Снова несколько раз жмурюсь, и тогда мое местопребывание становится очевидным: я на больничной койке. Понятно и то, что это не общая палата. Других коек не видать, только тележки с какими-то аппаратами неизвестного мне назначения.

На больничной кровати я оказываюсь впервые. Сбывается мой худший кошмар.

Меня моментально охватывает паника, и выброс адреналина в крови выливается в десяток вопросов. В поисках ответов принимаюсь обшаривать сознание, вот только туман, что совсем недавно затягивал зрение, увы, так же непроницаемо окутывает и память.

Среди изводящих меня вопросов два первостепенной важности: почему я на больничной койке? Что со мной случилось?

— Вот, милая, попей.

Мама подносит к моим губам бумажный стаканчик, и я инстинктивно поднимаю руку, чтобы взять его. Что-то мешает. Приближаю руку к глазам — и прихожу в ужас от вида прозрачной трубки, исчезающей под пластырем на запястье.

— Все в порядке, милая, — тихонько поясняет мама. — Это всего лишь капельница.

«Спокойно, Бет. Дыши глубже».

Паника отступает, я осторожно отпиваю. Даже тепловатая и чрезмерно хлорированная, никогда еще вода не казалась мне такой вкусной. Беру стаканчик в руку и жадно осушаю его.

Облизываю губы, и теперь мне удается выдавить тройку слов:

— Мама, что произошло?

— Ты ударилась головой, милая. Но теперь все будет хорошо, и беспокоиться не о чем.

«Не о чем?»

— Мне нужно позвать врача. Вернусь через секунду.

Она забирает у меня стаканчик и нежно гладит по щеке. Ободряюще улыбается и в очередной раз исчезает из виду.

Я закрываю глаза и вновь принимаюсь рыться в памяти, выискивая момент злополучного удара. Ничего, только тупая боль.

Через пару минут я буквально на грани отчаяния. Что-то же да должно быть, я знаю точно, вот только мне никак до этого не добраться.

Со скрипом открывается дверь. Наверное, мои пересохшие веки тоже скрежещут, когда я их поднимаю.

К моей койке подходит невероятно молодой врач, мама топчется у него за спиной.

— Бет, как вы себя чувствуете? — спрашивает парень. Хотя он больше смахивает на вокалиста бой-бэнда, его медицинские полномочия подтверждают белый халат, бейджик и планшет.

— Плохо соображаю, — хриплю я.

— Не волнуйтесь, в вашем состоянии это вполне естественно. Кстати, я доктор Поттер, но зовите меня просто Робби.

Да у него даже имя как у вокалиста бой-бэнда!

Я слабо киваю в ответ. Врач участливо улыбается и сверяется с записями на планшете.

— Так, давайте-ка введу вас в курс дела, — тараторит затем он. — После серьезного удара по голове у вас произошел незначительный отек головного мозга.

— Что?

— Нам пришлось ввести вас в искусственную кому, пока отек не рассосется.

Отек головного мозга? Кома? Все эти ужасающие вещи доктор Поттер преподносит чуть ли не беспечно.

— Но не беспокойтесь. Результаты последнего сканирования превосходные, отек спал. Думаю, можно смело заключить, что скоро вы полностью поправитесь.

Врач снова опускает взгляд на планшет.

— Ах да, и рана на ноге затягивается безукоризненно. К счастью, пуля прошла навылет.

Я инстинктивно шевелю ногой и ощущаю повязку на правой икре.

— Вам очень повезло, с учетом такой большой кровопотери.

— Кровопотеря? Повезло?

— Да, действительно повезло. Я лечил не так уж и много пулевых ранений, однако зачастую их последствия бывают катастрофическими. Не говоря уж об угрозе жизни, дело может закончиться инвалидностью.

И тут у меня в голове раздается выстрел.

А потом еще один, и еще. И каждый сопровождается ярчайшим образом. Сквозь пелену тумана на меня обрушивается сущий залп воспоминаний.

— Бет, вы в порядке?

Ответить доктору Поттеру я не могу. Вовсе не потому, что не знаю, в порядке ли я, а потому, что не хочу отвлекаться. Прямо сейчас мне необходимо упорядочить всё прибывающие и прибывающие воспоминания в связную историю. Постепенно картина вырисовывается во всей полноте: магазин, Стерлинг, наличные, кухня моего дома, мистер Черный, холодильник.

— Бет, милая?

— Клемент, — шепчу я.

Мама и врач непонимающе смотрят на меня.

— Вы о чем, Бет? — осведомляется доктор Поттер.

— Что… Что стало с Клементом?

— Одну секундочку, Бет. Позвольте взглянуть на ваши зрачки.

Не дожидаясь моего разрешения, он оттягивает мне правое веко и светит в глаз ярким фонариком. Затем подвергает аналогичной процедуре левый глаз, после чего оборачивается к матери:

— Беспокоиться не о чем, миссис Гудьир.

Мама подходит к койке:

— Кто такой Клемент, милая?

Вот черт. На этот вопрос даже я толком не могу ответить.

— Э-э… Прости… Не знаю.

Врач берет маму под руку и отводит от койки.

— Судя по всему, на ней все еще сказывается воздействие препаратов. Я загляну через полчасика. Надеюсь, к тому времени сознание у нее окончательно прояснится.

«Эй! Я все слышу!»

Кто-то определенно должен просветить этого лекаря, что огнестрельное ранение не сказывается на слухе!

Доктор Поттер уходит, и мама пристраивается на краешке кровати.

Помимо местонахождения Клемента, мне требуются ответы и на ряд других вопросов. Я прошу маму принести еще воды и с той же стремительностью осушаю еще один стаканчик. Затем, пока ясность собственного сознания представляется мне вполне нормативной, приступаю к озвучиванию этих самых вопросов:

— Магазин…

— Не волнуйся, милая. Все под контролем.

— Под контролем?

— Стэнли все это время открывал магазин, так что торговля не останавливалась. Ах да, и еще он улаживал дела с этим твоим агентом.

— С Говардом?

— С ним самым. И когда ты собиралась рассказать мне, что продаешь магазин?

— Да я только вчера вечером и решила.

— Боюсь, милая, уже далеко не вчера вечером. Ты здесь больше недели.

— Что? А какой сегодня день?

— Пятница.

«Восемь дней. Вот черт».

— Меня кто-нибудь навещал?

— Только пара человек. Твоя подруга, Джульетта, заглядывала, и еще дама из какого-то книжного клуба, я не запомнила ее имени, прости.

— Ты уверена, что это все?

— Да я здесь каждый день сидела, со Стэнли, разумеется, и больше мы никого не видели. И должна сказать тебе, милочка, с ним я чувствовала себя как за каменной стеной.

Пожалуй, я серьезно ошибалась в Стэнли. И, возможно, настолько же серьезно ошибалась и в Клементе. Почему он не наведывался справиться о моем состоянии?

— Стэнли сегодня придет?

— Да, вечером.

— Хорошо. Мне нужно поблагодарить его.

Сколько бы у меня ни оставалось нерешенных вопросов, таковые имеются и у мамы, и ей явно тоже не терпится получить на них ответы.

— Милая, ты помнишь, что произошло?

Еще как, однако это вовсе не значит, что у меня имеется желание делиться с кем-либо воспоминаниями.

— Не очень…

Я имею в виду, как же ты умудрилась схлопотать пулю?

— Я… Не знаю.

— Такое ведь только в газетах и увидишь. И в голову не придет, что подобное может произойти с твоей собственной дочерью, и уж тем более в ее доме.

Понятия не имею, что ей ответить. Штука в том, что любой мой ответ потребует пересказа всей истории, с самого-самого начала. А это будет все равно что объяснять необъяснимое.

— Прости, мама.

— Все хорошо, милая. Тебе не за что извиняться.

Голос у мамы звучит устало, и внезапно до меня доходит, какой же измотанный у нее вид. Через что бы мне ни пришлось пройти за последние восемь дней, моя бедная мамочка выглядит так, словно все эти тяжкие испытания она переносила вместе со мной.

— Мама, ты в порядке? Мне на тебя смотреть больно.

— Да со мной-то все хорошо, милая, не беспокойся обо мне. Это тебе нужно поправляться.

— Буду стараться.

— И я скажу полицейским, чтобы подождали до завтра.

— Полицейским?

Мама прикусывает нижнюю губу, и это явный признак, что она ляпнула не подумав.

— Да, милочка, они… Э-э, им все не терпится поговорить с тобой. Просили уведомить сразу же, как ты придешь в себя.

— Но зачем?

— Ах, да ничего особенного.

Но мне ли не знать, когда моя собственная мать пытается лгать.

— Мама? Чего им надо?

— Да ей-богу, милая, беспокоиться не о чем.

Ее попытка развеять мою тревогу настолько же несмелая, насколько и тщетная. Когда тебя уговаривают не беспокоиться, обычно это свидетельствует как раз о том, что беспокоиться есть о чем.

— Боже, мама, выкладывай!

Разумеется, выкладывать ей не хочется, но она прекрасно знает, что я не отстану.

— Тот мужчина, э-э…

— Да мама!

— У тебя на кухне нашли мужчину.

— Что?

— И, боюсь, он умер.

— Что? Какой еще мужчина?

— Честное слово, милая, не знаю. Мне ничего не рассказывали.

— Но ведь что-то да должны были сообщить!

— Да почти ничего. Только то, что он среднего возраста.

— Как он выглядел? Что с ним произошло?

— Вот правда, не знаю. Честно-пречестно.

Мужчина средних лет, мертвый. И никаких признаков Клемента за восемь дней.

Аппарат рядом с моей койкой вдруг заходится сигналом тревоги. Я начинаю задыхаться, мама же, похоже, только и в состоянии, что ошарашенно таращиться на меня. Сердце мое вот-вот выскочит из груди, что только усугубляет панику.

Мы смотрим друг на друга круглыми глазами. Страхи у каждой свои, но боль одна.

Распахивается дверь, и ворвавшаяся медсестра сгоняет маму с койки. Затем она отключает сигнал тревоги и берет меня за запястье.