Откуда взялся этот Клемент?

31

Мне было тринадцать лет, когда в Великобритании учредили Национальную лотерею, и я прекрасно помню поголовный ажиотаж, сопутствовавший первому розыгрышу. Чуть ли не все взрослое население страны, включая и мою мать, ринулось в магазины приобретать счастливый — как каждый свято верил — билет.

Еще я помню телевизионную трансляцию этого первого розыгрыша. Точнее, не столько саму программу, сколько мамино лицо, когда из лотерейного автомата выкатывались шары с числами и ни одно из них не совпадало с придуманными ею.

Помню ее предвкушение, надежду, непоколебимую веру в собственную удачу. Под конец, думаю, она ощущала себя одураченной.

Задним-то числом все понятно: умелый маркетинг маскировал ничтожную вероятность выигрыша. Но все покупатели билетов верили, что им повезет. Наверное, миллионы людей испытали те же чувства, что и моя мать.

Что не помешало им выкладывать свои кровные и на следующие розыгрыши. И продолжать делать это и по сей день.

Хоть сама я никогда и не покупала билеты, вполне представляю ощущения во время наблюдения за выкатывающимися из автомата шарами. Совпадает первое число, затем второе, потом третье. А уж когда совпадает и четвертое, напряжение наверняка становится просто невыносимым.

Я сижу на корточках в темноте и думаю, что, пожалуй, только что совпало пятое число.

— Почти готово, пупсик.

Клемент снова покачивает отвертку, и после устранения последней помехи кирпич едва заметно проседает.

— Честно говоря, — продолжает Клемент, — я даже немного нервничаю.

Его «нервничаю» и близко не описывает моего состояния.

Мне приходится напомнить самой себе причину, по которой я здесь оказалась, и что срок выплаты долга Карла истекает уже через четыре дня. Но какой же дивной иронией наполнится эта эпопея, если за все свои старания вернуть долг я еще и заполучу бонус, достаточно крупный для избавления от других своих чересчур затянувшихся отношений — с ипотечным банком.

Шестой шар мучительно близок.

Клемент берется за кирпич кончиками пальцев и тянет на себя. Тот подается вперед, примерно на сантиметр, однако потом застревает.

— Пупсик, кажется, что-то мешает с твоей стороны. Подтолкни-ка отверткой, а я снова потяну.

Гробовую тишину взрывает грохот очередного поезда, но я столь сосредоточена на операции, что едва ли обращаю на шум внимание.

Засовываю отвертку в щель и надавливаю, и Клемент снова обхватывает кирпич.

— Не так сильно, пупсик, — шепчет он.

Я чуть ослабляю нажим. Клемент покачивает кирпич из стороны в сторону, и упрямый кусок обожженной глины потихоньку подается вперед.

И продолжает смещаться наружу.

— Так, пошё-о-ол. Убери отвертку.

Кирпич торчит из стены уже почти на половину, и Клемент не прекращает раскачивать его, легонько подталкивая большими пальцами.

— Почти готово, — шепчет он, как будто, скажи в полный голос, кирпич испугается и юркнет обратно в норку.

Еще сантиметр, и Клемент опускает руки.

— Кажись, все. Один раз дернуть, и выскочит как миленький.

— Правда? — сиплю я.

— Черт, даже смотреть стремно. Конец близок, пупсик!

Я ободряюще улыбаюсь ему.

— Вытаскивайте.

Кирпич выдается уже достаточно, чтобы ухватиться за него как следует. Клемент берет его за края и переставляет ноги — на случай, если искусственный камень и вправду вылетит без сопротивления и отбросит его на спину.

— Ну, вздрогнули!

Он тянет кирпич, и тот с легкостью покидает насиженное местечко, что занимал едва ли не целый век. Без всяких церемоний Клемент отшвыривает его за плечо.

Слишком темно, и в зияющей дыре глубже пяти сантиметров ничегошеньки и не разглядеть.

— Пупсик, подсвети-ка.

Я достаю из кармана смартфон и включаю фонарик.

— Не хотите взять на себя честь? — спрашиваю я и протягиваю Клементу устройство. — Мы ведь здесь только благодаря вам.

— Не-не. Ты вкладывалась, так что и награда твоя.

Мы поворачиваемся обратно к стене, и я медленно, чтобы посмаковать момент, направляю луч фонарика в брешь.

Все эти годы тайник оставался нетронутым, и вот теперь от извлечения спрятанного золота Гарри нас отделяют считаные секунды.

Свет рассеивает мрак.

На нас таращатся шесть блестящих точек.

Уж не знаю, сколько времени обычно требуется мозгу для подачи сигнала, но явно меньше, нежели уходит у меня на ответную реакцию.

По-видимому, моя замедленность объясняется занятостью серого вещества, сводящего воедино получаемые от глаз образы. Шесть блестящих точек превращаются в три пары крохотных глазок над подергивающимися мордочками с тонкими усиками.

— Черт! — рявкает Клемент и отшатывается. — Крысы!

Теперь подключаются и мои уши и транслируют в мозг принятую информацию. Тот в конце концов завершает вычисления, и как обухом по голове на меня обрушивается осознание.

— О боже! О боже!

Мозг подает сигнал, который должен был послать еще секунд пять назад. Я отшатываюсь назад, размахивая руками и одновременно пытаясь пятиться на корточках. Какое-то мгновение тело по инерции несет назад, однако ноги неминуемо заплетаются.

Меня охватывает состояние невесомости, а вместе с ним и ужас перед предстоящим болезненным падением на грязный бетонный пол.

Мне только и остается, что смиренно дожидаться грядущего удара, но вдруг меня подхватывают за талию две лапищи, избавляя тем самым от крайне неприятной встречи с твердью.

— Спокойно, пупсик!

Мы оказываемся в позе, весьма напоминающей сцену из «Грязных танцев». Ну, или ее скверно срежиссированный ремейк. Клемент поддерживает мое откинувшееся назад тело, в то время как моя левая ступня под неестественным утлом упирается в пол, а правая нога вывернута наружу.

Положа руку на сердце, отнюдь не наслаждаюсь ситуацией.

Клемент придает мне вертикальное положение, и я опускаю правую ногу. Поворачиваюсь к нему и смущенно потупляю взгляд.

— Э-э… Спасибо.

— Да не за что. Я тоже не любитель крыс, — отвечает он. — Грязные гаденыши.

Еще секунду мы приходим в себя, справляясь с обоюдным чувством неловкости.

— Мне очень жаль, пупсик, но вряд ли этот кирпич выдолбил Гарри. Похоже, это просто крысы прогрызли раствор.

— Да разве они могут?

— Крысы способны прогрызть себе путь почти через все что угодно. За стеной, скорее всего, находится их гнездо, вот они и пробились сюда, чтобы лакомиться всяким дерьмом, которое задувает с путей.

— Что ж, здорово, — вздыхаю я. — Значит, начинаем сначала.

— Боюсь, что да.

Клемент отыскивает выброшенный кирпич и вставляет его обратно в дыру. Одна оставшаяся крыса улепетывает в темноту. Клемент колотит каблуком, пока кирпич не заходит вровень с остальными. Затем поворачивается ко мне:

— Так продолжаем?

Осталось проверить всего лишь пять линий цементного раствора, однако я отнюдь не уверена, что меня хватит даже на такую малость. Каким бы ужасным ни оказалось обнаружение крысиного гнезда, отвращает меня от дальнейших поисков другое. Это из-за невыносимого разочарования я и пошевелиться не могу.

Шесть лотерейных шаров. Шесть совпадающих чисел. Вот только я взяла и потеряла билет.

— Не могу, — хрипло отвечаю я.

Как ни старайся, а запас моей прочности, увы, исчерпан. Слишком много ударов, слишком много разочарований.

Я закусываю нижнюю губу и крепко-крепко жмурюсь. Где-то в груди зарождаются рыдания. С усилием сглатываю, пытаясь их унять.

Куда там.

В левом глазу наворачивается полная слезинка и скатывается по щеке. За ней спешит вторая, а потом и вовсе прорывает плотину, и следует сцена душераздирающего плача главной героини.

Клемент неловко приближается, и я отворачиваюсь. Ненавижу себя за проявление слабости, ненавижу за такое позорное соответствие стереотипу.

— Пупсик, да что с тобой? — Голос его едва ли громче шепота, чуть ли не нежный.

— Простите, — хлюпаю я носом, — Просто не обращайте на меня внимания. Через минуту буду в норме.

Судорожно всхлипывая, вытираю глаза изнанкой куртки.

Из тьмы протягивается рука и ложится мне на плечо.

— Не стоит извиняться.

— Не сюсюкайтесь со мной, пожалуйста. Я опять начну реветь.

— Ты уверена, что в порядке?

— Не совсем.

К горлу и вправду снова подступают спазмы. Понятия не имею, откуда берутся все эти рыдания, и отчаянно хочу их остановить.

И опять это выше моих сил.

— Иди ко мне, — велит Клемент.

Ладонь на моем плече разворачивает меня, а я даже не пытаюсь сопротивляться и внезапно оказываюсь в объятиях Клемента. Прячу лицо у него на груди и выплакиваюсь по полной.

Клемент, надо отдать ему должное, не растрачивается на бессмысленные банальности и пустые сантименты. Да от него этого и не требуется. Мне вполне уютно в его медвежьих объятиях и без всяких слов. Я чувствую, как под его шерстяным свитером размеренно бьется сердце, прямо как медленно настроенный метроном.

Через несколько минут мое дыхание выравнивается, почти совпадая с ритмичными движениями груди Клемента.

Он продолжает молчать, и меня это вполне устраивает. Я согласна стоять так и дальше, уткнувшись ему в свитер — наверное, из страха перед постыдным разбором моего безобразного срыва.

Однако выбор не за мной.

— Как ты там, пупсик?

Клемент убирает руки, и я отступаю назад и поднимаю взгляд на него.

— Все хорошо.

— Точно?

— Ага, и простите меня за это. Даже не знаю, что на меня нашло.

— За последние дни тебе многого довелось хлебнуть.

— Знаю, но все равно не стоило вот так расхлябываться.

— Не кори себя. У всех нас есть свой предел прочности, даже у меня.

Я выдавливаю улыбку.

— Даже представить не могу, что же способно вас доконать. И когда вы в последний раз плакали?

— На финале Кубка Англии в 1952-м. «Ньюкасл» забил за шесть минут до окончания матча, и мы проиграли один-ноль.

— Знаете что, Клемент? На этот раз я даже верю вам.

Он достает из кармана пачку «Мальборо».

— Выкурю сигарету и все-таки добью стену. А ты иди посиди на ступеньках, пока я не закончу.

— Я не имею права просить вас об этом.

— А ты и не просишь. Это я говорю.

Клемент сует сигарету в рот и привычным взмахом руки раскрывает свою «Зиппо».

— А можно и мне? — говорю вдруг я.

Он сначала прикуривает и лишь после этого нисходит до выражения удивления.

— Ты это серьезно? Не думал, что ты курильщица.

— Я была, очень давно. Но все равно порой тянет затянуться, особенно в стрессовом состоянии.

— Угощайся, — протягивает Клемент пачку.

Достаю сигарету и сую в рот. Клемент вручает мне зажигалку.

Кручу колесико, вылетают искры, и фитилек вспыхивает язычком желтого пламени. Я прикуриваю и глубоко затягиваюсь.

Пожалуй, именно дозы никотина мне как раз и недоставало.

С наслаждением выпускаю дым. Затем захлопываю «Зиппо» и подношу ее к свету, чтобы рассмотреть гравировку на металлическом корпусе.

— Классная зажигалка.

— Спасибо.

Я продолжаю изучать вещицу и замечаю какую-то надпись. Металл уже основательно истерся, однако текст разобрать еще можно. Я машинально читаю вслух: