Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Вот и смаковал Иван Алексеевич дорогой напиток, и нисходило умиротворение на его истерзанную душу. * * *

Ранним утром 14 июля Бунин отправился к морю. Хотелось побыть одному, отвлечься от тяжелых мыслей и гнетущей неопределенности жизни. Он глядел безотрывно на светло-голубую даль, легкие и ужасно высокие облака, ему на душу сходило какое-то новое и счастливое чувство. Всякому горю есть предел, и наступает час, когда тяжесть сменится успокоением и надеждой.

Вернувшись домой, он стал перебирать стихи, сохранившиеся от недавней черной минуты, когда он уничтожил многое из написанного в последний год-два. Лист бумаги завалился за ящик стола и по этой причине уцелел. По странной случайности, стихи были очень близки его сегодняшнему настроению:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет — Господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

14. VII.18 * * *

«…Жизнь берет свое, — записала в дневник Вера Николаевна 23 июля 1919 года. — После Петровок очень много свадеб среди простого народа. Не довольствуясь гражданским браком, идут венчаться в церковь. Попадаем и мы на свадьбу. Жениху, сыну умершего друга Яна, 19 лет, невесте — 20. Когда их уговаривали подождать, они возражали: «Мы столько уже пережили, сколько раньше в 30 лет не переживали. Что еще дальше будет? Нужно пользоваться теперь всякой минутой, к тому же у нас хотят реквизировать комнату, вот мы ее и займем!»

Вера Николаевна надела лучшее свое платье, нарядился прилично случаю и Иван Алексеевич. Народу набралось изрядно. Бунина молодые вначале стеснялись, но он был так мил и прост, что вскоре вполне освоились, и если он чем выделялся среди других гостей, так своей веселостью и остроумием. Он сыпал шутками-прибаутками, и старички со старушками, без которых на Руси ни одна свадьба не обходится, уже ласково называли его «Лексеич».

Выяснилось, что Бунин — самый большой знаток свадебных обрядов. Он живо рассказывал, как гуляют молодые в Центральной России, какие песни поются.

— Лексеич, ты б сполнил сам чего свадебное, — попросила его соседка. Молодые тоже стали просить.

— А что, могу! — Иван Алексеевич поднялся из-за стола, обернулся к молодым, и чистым, сильным голосом взял высокую ноту:

Что не ластушка, ни косатинькая,

По полю летает,

Сизокрыленькая к земле припадает…

Она гнездышка своего,

Милая, не знает.

Застольная разноголосица моментально стихла. Иван Алексеевич, вдруг переменив напев, перешел на веселое, игривое:

Уберите-ка светец,

Пусть гуляет молодец!

Пару веничков связать,

Уголечки подпахать.

Он выкинул затейливое коленце и обратился к девчатам:

— А теперь вы, красавицы, подхватывайте! Ну, дружнее!

Подпашите угольки,

Не марайте башмачки, —

вступили девчата.

Иван Алексеевич подошел к голубоглазой красавице с толстой русой косой — сестренке невесты, низко поклонился, приглашая ее выйти в круг. Она пошла, застенчиво опустив голову и стесняясь всеобщего внимания. Взяв ее за руку, Иван Алексеевич продолжил, а молодые и старые подхватили старинную свадебную песню:

Башмачки козловые,

Чулочки костровые…

…Чуть не до дома провожали хозяева дорогих гостей — Лексеича и Веру Николаевну. Разошедшийся Лексеич наставлял:

— Хозяйство вести — не бородой трясти! Да и насчет поколения уж постарайтесь, дело нужное. Старалась двоечка — так будет троечка! У кого детей много, тот не забыт от бога.

— Приходите еще, пожалуйста! — просили молодые, и глаза их светились благодарностью. В лучах заходящего солнца ярко искрились в ушах невесты сережки с небольшими бриллиантами — подарок Буниных, вынутый из тайного свертка на печи.