Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

ГЛАВА I

Прошло два с лишним года. И с Буниным случилось то, что ни тогда, ни позже никто толком объяснить не умел — он вновь остался у разбитого корыта.

Девятого мая 1936 года он записал в дневник: «…Чудовищно провел 2 года! И разорился от этой страшной и гадкой жизни».

На следующий день: «…Да, что я наделал за эти 2 года… Агенты, которые вечно будут получать с меня проценты, отдача Собрания сочинений бесплатно — был вполне сумасшедший. С денег ни копейки доходу… И впереди старость, выход в тираж».

Вернувшись после своего стокгольмского триумфа в Грас, Иван Алексеевич решил приобрести «в вечное пользование» «Бельведер». Хозяин запросил за него сумму, которая была лишь чуть больше десятой части премии.

— Хватит платить посезонно, — рассуждал Бунин в кругу домочадцев. — Себе дороже станет! Вот купим «Бельведер» и заживем как душа пожелает.

Но вскоре его настроение переменилось:

— Негоже русскому писателю быть… домовладельцем. Может, еще откроем москательную лавку? Или укрепим вывеску «Торговля колониальными товарами»? За виллу — налог плати, ремонт делай: забот — полон рот! Нет уж, пусть у самого Рукье[35] голова болит за его развалюху. Будет с нас, не дети у нас, а дети будут — сами добудут!

Так и не стал Бунин «домовладельцем».

А деньги между тем быстро таяли. Сразу же после получения премии в Париже был создан комитет помощи нуждающимся литераторам, которому лауреат сразу передал сто тысяч франков, затем еще двадцать тысяч.

Кроме того, не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не обращался к лауреату с просьбой о помощи. И он почти никому не отказывал. Заходила старая писательница. Усиленно шамкая и метая земные поклоны, произносила:

— Вы уш прошштите меня, рот штыдпо открыть — шубы выпали, а новые вштавить не на што.

Затем являлась молодая пара, собиравшаяся под венец. Из их слов выяснялось, что они «земляки», родились в Воронеже, как и Иван Алексеевич. Теперь у них нет денег на свадебное путешествие.

Бунину всех было жалко. Он давал писательнице «на шубы», молодым — на путешествие. Год спустя встречал эту же писательницу, и она также шамкала, а Куприн как-то рассказывал про «молодую чету», которая была его земляками — «пензенскими» и которая пыталась у него, бедняка, выпросить деньги.

— Вы, дорогой Иван Алексеевич, так быстро вылетите в трубу, — увещевала его Цетлин. — Вы должны жить на проценты с капитала, который следует вложить в солидное, прибыльное предприятие.

Деловой авторитет Цетлин для Бунина был великим. Он готов был жить «на проценты». Приняв вид бизнесмена, осведомлялся:

— Вы можете мне рекомендовать предприятие с хорошими дивидендами?

— Я пришлю к вам братьев Мендельсонов. Это деловые люди. Они вам помогут.

И вот на рю Жак Оффенбах появились братья с музыкальной фамилией — симпатичные, рослые, с веселыми темными глазами на крупных лицах. Вскоре выяснилось, что они родились в начале века в Одессе, и это еще больше расположило к ним Бунина, любившего этот город и его обитателей.

Выпив по второй рюмке анисовой и закусывая зернистой икрой, братья осведомились:

— Скажите, мы очень похожи на идиотов? Если мы похожи не очень, так вкладываем ваши деньги в беспроигрышное дело «Бруль и К⁰» — производство нижнего белья. Вы, простите, без нижнего белья кого-нибудь видели? Нет, не видели, потому что нижнее белье нужно всем. Так что, заметано! Мы себе немножечко нальем? Спасибо! За то, чтобы ваши дети имели родителей-миллионеров!

Ни веселых братьев, ни своих денег Бунин больше уже не увидел. Мария Самойловна тяжело вздыхала:

— Виновата, ошиблась! Может, заявим в полицию? Бунин махнул рукой: «Ищи ветра в поле!»

Зинаида Шаховская, хорошо знавшая Ивана Алексеевича, писала в своих воспоминаниях: «Бедность Буниных была удивительна. При умении и малой доли практичности денег Нобелевской премии должно было хватить им до конца. Но во времена «жирных коров» Бунины не купили ни квартиры, ни виллы, а советники по денежным делам, видимо, позаботились больше о себе, чем о них. Все письма Бунина в эту эпоху вопиют о бедности и нужде, об обмане издателей, о нерадивых адвокатах…

Немалую сумму отдал он собратьям, а тут налетела туча новых почитателей, появились и опекуны. В денежных делах Бунины были беззащитны, а опекуны — легкомысленны или вероломны…

Что книги Бунина на иностранных языках продавались плохо — это участь многих лауреатов. Сама тематика Бунина, его художественная, но не соответственная новым веяниям проза в чужом мире оказались неприбыльными. Издатели же — не филантропы, они поддерживают книги (и писателя) только тогда, когда с самого начала видят, что те могут стать бестселлерами».

…Тем временем продолжали поступать письма с просьбами о помощи. Надежда Тэффи пустила по городу остроту: «Нам теперь не хватает еще одной организации — «Объединения людей, обиженных И. А. Буниным»[36]. Так что Бунин не только вновь остался бедняком, но и нажил себе еще и кучу недоброжелателей. * * *

Не все ладно было и дома. Если прежде общая бедность сплачивала семью, то нынешнее богатство ввергало ее в распад. В обход лауреата многие обращались за помощью к Вере Николаевне. Та пыталась помогать, но Иван Алексеевич был против сего сепаратизма.

— Ты. Вера, бросаешь деньги на ветер — за неделю раздала неизвестно кому две тысячи. Больше от меня ничего не получишь! — выговаривал ей Бунин.

Еще 10 марта 1934 года Вера Николаевна жаловалась в письме Цетлин: «Дорогая Мария Самойловна, каждый день хочу писать Вам и каждый день проходит зря. И все от нездоровья… Здешний доктор определяет у меня от всего пережитого (сегодня год, как я узнала о смерти папы) полное расстройство всех внутренних секреций… Вообще я чувствую к Вам настоящую благодарность за все Ваше отношение к нам, а в особенности к Яну. Действительно, нужно особенно ценить друзей «в счастье», ибо они реже даже, чем в несчастье… Вы очень всем нам помогали в очень нелегкое время. Я очень ценю людей, которые умеют понимать, что нужно в данное время человеку, и у Вас это редкое качество есть.

Огорчения у меня не проходят и большие и меньшие. Последний брат мой серьезно болен. Всякий исход возможен, как он мне сообщает в последнем письме.

Меньшие — это то, что предвидела я, когда просила Комитет (помощи от Бунина. — В. Л.) устроить так, чтобы хоть немного денег было в моем распоряжении… Ведь всякую сумму можно распределить так или иначе, и распределить так, что несколько самых близких людей оказались «за бортом». И кроме того, внушили Яну, что он Бог знает что натворил… Он в последнее время послал еще 1700 франков. И мне это очень тяжело, так как порой я знаю, что «творить» и можно и нужно. Приходится иногда мне исхищряться очень, что тоже утомительно. Собирать по сантимам, что не в моем характере, так как личных сумм я не имею, а Ян только дает мне лишь на что-нибудь и лишь на меня. И жаловаться на это нельзя. Рассказываю это Вам лишь потому, что Вы были «скромным наблюдателем» в начале всей этой затеи и, как мне кажется, сочувствовали моей просьбе к Комитету дать в распоряжение мое некоторую сумму, чего Комитет не сделал, а устранив меня, еще укрепил в сознании Яна, что я только о том и думаю, чтобы пустить его по миру.

Ну, да на нет и суда нет. Простите, что я об этом пишу Вам.

Но новость у нас одна: радио, чудесный. Это вносит большое развлечение в нашу тихую однообразную жизнь, правда, несколько улучшенную по сравнению с прошлой.

Сейчас у нас гостит Кирилл Осипович Зайцев[37]. Он написал очень интересную книгу о творчестве Яна. Мы слушали ее четыре вечера… Ян очень поправился. Опять стал прежним, даже лучше. От радио его трудно бывает оторвать, особенно по вечерам, когда уже все в постели, и я слышу, что он один приплясывает, слушая, какой-нибудь фокстрот или шансонетку… Ваша Вера Бунина».

Как видим, ничего удивительного не было в том, что уже очень скоро Бунин «разорился от этой страшной и гадкой жизни». И если даже русские не могли взять в толк подобное разорение, то французов оно повергало в шок.

Приведу пример, относящийся к послевоенному времени — концу 1949 года. Русские писатели, знавшие об ужасном положении Ивана Алексеевича, обратились к французским собратьям по перу с просьбой помочь ему. Те собрали приличную сумму для писателя с мировым именем. Деньги передали известному французскому литератору Анри Мембре.

И вот тот появился в доме номер один по улице Жака Оффенбаха. То, что увидел француз, потрясло его воображение. Вот как он сам рассказывает об увиденном: «Знаете, я даже растерялся. Обстановка самая убогая. Но у Буниных сидела толпа людей, кто на чем мог, и все что-то пили и закусывали. Я подумал: ведь на такое количество гостей этих денег хватит ненадолго, а второй раз собирать нельзя». И правда, эта помощь стала каплей в океане нужды.

Но иностранец, видимо, не знал обычая русских людей: пригласить всякого к столу, кто в дом пришел. Иначе разве можно чувствовать к самому себе уважение?

Когда Бунину приходилось отвечать на вопрос, как он растратил «почти миллион», то он искренне удивлялся:

— Разве русский интеллигент умел когда-либо деньги считать? Увы, и я такой же! * * *

Оставалось еще нечто такое, что продолжало колебать устои бунинского дома. Речь идет про «удочерение» (так официально назывался этот акт при поездке в Стокгольм) Галины Кузнецовой.

Вопрос этот весьма деликатен, но, пиша (!? — Д.Т.) биографию Бунина, обойти его нет возможности — уж слишком вошла она в жизнь писателя. Более того, прослеживая отношения Ивана Алексеевича к Галине, отчетливо выявляешь важную черту его характера — доброе отношение к людям. Хотя пристрастие к одним больно переживается другими… Однако из песни слова не выкинешь!

Вот что писала Вера Николаевна в начале 1940 года А. В. Бахраху: «…Ведь вот уже скоро 33 года, как я отказалась от жизни по своему вкусу, связав свою жизнь с жизнью Ивана Алексеевича, человека очень оригинального. Двадцать лет я прожила с ним в большой душевной близости, силясь слить наши желания, стремления — все воедино, а затем поняв, что это невозможно, стала искать иных путей.

Почему невозможно? Если вы читали Лику, там есть ответ. Я, конечно не Лика, и он — не вполне Арсеньев, но если женщина не живет честолюбием и другими приятными сторонами творческого человека и хочет отклика на свою внутреннюю жизнь, хочет внимания к своей личности, то от творческого человека она никогда этого не получит. Такой человек жаден, ему все мало, он любит брать от всех, а дает себя только в творчестве, а не в жизни.

И вот тринадцать лет я уже ищу и, пожалуй, нашла, нашла Бога и очень рада той свободе, которая (я говорю о внутренней) особенно легко приобретается рядом с творческим человеком. Это мое освобождение ничуть не нарушает дружбу — мои уши всегда готовы выслушать, но я уже не страдаю от того, что есть области жизни, которые интересны только мне…»

Это письмо многое вместило между строчек: оно ясно говорит о том, точнее, о той, которая, по мнению Веры Николаевны, мешала ей «слить желания» с мужем. Богоискательство ее продолжалось тринадцать лет — ровно столько, сколько лет назад волевым решением Бунина в дом была введена Кузнецова. Можно представить, как ущемлено было самолюбие Веры Николаевны!