Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Но, — продолжала она, склонившись ближе к Бунину, — я кое-что организую сейчас для вас в Америке. Надо только вам, Иван Алексеевич, написать прошение. Вот адрес…

Он глядел на ее белые, мягкие руки с тщательно наманикюренными широкими плоскими ногтями, державшими синий листок бумаги, с отпечатанным на нем типографским способом каким-то текстом. Он помнил, что он русский дворянин и негоже ему, не обойденному судьбою и щедро награжденному ею, кланяться какому-то неведомому фабриканту по производству пива или подтяжек. И еще он хорошо знал, что эти люди владеют миллионами потому, что умеют считать не только тысячи долларов, но и несколько центов, и сроду они на ветер не пылили ни одного из них. За что же теперь они готовы отдать неведомому для них русскому писателю тысячу-другуго?

У него был ясный и зоркий ум, но это был ум художника, мало чего смыслившего в махинациях и интригах. И он был постоянно угнетаем своей бедностью, которая выглядела оскорбительной на фоне чужого богатства. Он помнил, что на рю Жак Оффенбах второй месяц не плачено за квартиру, а в этой квартире живут еще трое, которых он кормит.

И, тяжело вздохнув, он взял синий листок, чтобы на официальном бланке какого-то благотворительного учреждения просить как милость «материальную поддержку русскому беженцу». * * *

«Пришли деньги из Америки. Ян успокоился». (Дневниковая запись Веры Николаевны 14 мая 1930 года.)