Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Рахманинов рассказывал своим тихим, глуховатым голосом, и все слушали его с большим напряжением.

Вера Николаевна не упускала случая после каждой встречи с Рахманиновым внести в дневник свои заметки. Вот одна из них, за шестое августа 1930 года: «…Рахманинов передавал слова Толстого о толстовцах: «Это все равно, что ключи в кольце, они кажутся надетыми, а приглядишься, видишь, что им еще один оборот сделать надо, чтобы быть, где я». — Я так больше и не был у Толстого, а теперь побежал бы. Очень он меня тогда огорчил. А утешил Чехов, сказав, что, может быть, просто у Толстого в этот день было несварение желудка, вот он и кинулся…

Шаляпин, когда ехал к Толстому, очень волновался, хотя почти ничего не читал.

— Мы приехали вместе, — рассказывает Рахманинов, — Лев Николаевич сидит на площадке лестницы, а Шаляпин, расставив руки, неожиданно говорит: «Христос воскресе!»

Толстой приподнимается и холодно, со словами «Мое почтение», пожимает ему руку.

Марк Александрович (Алданов. — В. Л.) передавал, что Шаляпин очень высокого мнения о Рахманинове. Рахманинов имел, конечно, большое влияние на Шаляпина, прежде всего своей необыкновенно большой музыкальной культурой и общим развитием…

Говорит Рахманинов очень тихо, глухо. Слушать приходится с большим напряжением…»

Самым внимательным слушателем Рахманинова был, безусловно, Иван Алексеевич. Как мы упомянули выше, уже в середине двадцатых годов он набросал первые мемуарные очерки о Толстом. Но мало известно, что уже к этому времени следует отнести начало работы по сбору биографического материала о Льве Николаевиче. Так, в нашем распоряжении находятся экземпляры книги Т. И. Полнера «Лев Толстой и его жена. История одной любви. Париж. 1928». Многие страницы хранят отметки, замечания на полях, отчеркивания цветными карандашами. Бунин словно примеряет свою жизнь к жизни Толстого, свои дела и дни, свой характер и привычки — к его. Стиль этих отметок родствен стилю «Освобождения Толстого»[29].

Он без конца возвращается к произведениям Толстого, много-много раз перечитывает его книги, говорит о нем, вспоминает, восхищается.

И опять — о счастье… «Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?» — с отчаянием вопрошает Дмитрий Оленин, и Бунин приводит его слова в «Освобождении Толстого». И далее: «И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя… И вдруг ему как будто открылся новый свет. «Счастие, вот что, — сказал он себе, — счастие в том, чтобы жить для других…»

«Счастье, счастье… Счастье наше, дружок, как вода в бредне: тянешь — надулось, а вытащишь — ничего нету».

— Это что?

— Это так Платон Каратаев говорил Пьеру, — скажет героиня рассказа «Чистый понедельник», который Бунин напишет в мае 1942 года.

Эти слова он повторит многократно. Как и его кумира — Толстого, Бунина всю жизнь будут волновать мысли о счастье, а стало быть, о любви. И о противоположности счастья — смерти. Но это — тема другая… * * *

Тогда же, второго августа, Вера Николаевна занесла в дневник: «Опять Рахманинов говорил, чтобы Ян писал о Чехове. Возмущался Цетлиным: «Теперь модно поругивать Чехова».

Предложение это не случайно. Еще 10 мая 1911 года сестра Чехова, Мария Павловна, разглядев в Бунине едва ли не единственного, кто сумел бы по-настоящему хорошо рассказать об Антоне Павловиче, писала П. В. Быкову: «Вы просили меня указать вам кого-нибудь, кто бы мог написать биографию покойного моего брата, и, если вы помните, я советовала вам Ив. Ал. Бунина. И теперь советую его же и даже прошу. Лучше его никто не напишет, он очень хорошо знал покойного, понимал его и может беспристрастно к этому делу приступить… Повторяю, мне бы очень хотелось, чтобы биография соответствовала действительности и была бы написана И. А. Буниным».

________________

(Продолжение сноски со стр. 195) книги: «В мире круга земного…» (Альманах библиофила, М., 1985, вып. 19), «Звучат лишь письмена. К истории маргиналий И- А. Бунина на книге о Л. II. Толстом» («Литературная учеба», 1985, № 2)

Но тогда, как сам чувствовал Иван Алексеевич, еще не пришло время для солидной работы на эту тему. (Хотя приступ к ней был сделан еще в 1904 году. По предложению А. М. Горького Бунин написал воспоминания для коллективного сборника товарищества «Знание». Он был посвящен А. П. Чехову и вышел в 1905 году.)

…Сидя возле пальмы, шуршащей сухими листьями под легким вечерним ветерком, добегавшим порой откуда-то со стороны моря, Бунин рассказывал в далеком от России Грасе о своей дружбе с удивительным человеком — Чеховым:

— Познакомился я с Антоном Павловичем в декабре 1895 года. Случилось это, пожалуй, несколько случайно. Сидели мы с Бальмонтом в Большом Московском ресторане, что на Воскресенской площади, пили хорошее красное вино и слушали музыкальную машину, за которую владелец ресторана, знаменитый на всю Москву купец Корзинкин, угрохал сорок тысяч. Зато играла знатно!

Бунин стряхнул с папиросы пепел, внимательно посмотрел на Рахманинова, с интересом слушавшего его, и продолжал:

— Бальмонт читал свои стихи и все больше и больше собой восторгался. Читал он их и на ходу, когда мы отправились к вешалке. Здесь Бальмонт по счастливой случайности ошибся, взяв с вешалки чужое пальто.

— Господин, это не ваше пальто! — заметил швейцар.

— Тогда говори сию же минуту, чье?

— Антона Павловича Чехова…

— Врешь, я убью тебя за эту ложь на месте!

— Воля ваша, только это пальто Антона Павловича! Они всегда у нас останавливаются…

Было уже три часа ночи. Знакомство пришлось отложить до следующего утра. Мы сразу сблизились, крепко полюбили друг друга. Он настаивал, чтобы я каждый день бывал у него.

…Бунин много времени проводил в доме Чехова, стал там своим человеком. Они — Антон Павлович и Иван Алексеевич, обменивались книгами, переписывались. «Ни с одним писателем я не был в таких отношениях: мог часами, сидя вместе в кабинете, молчать, а с Чеховым мы иногда проводили так целые утра», — это из посмертной книги «О Чехове». Она выйдет в 1955 году в Нью-Йорке, и окончательную редакцию ее подготовят Марк Алданов и Вера Николаевна.

И еще из этой книги: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!» — писал Антон Павлович сестре.

Материал для этой книги Бунин собирал чуть не полвека. После встреч с Рахманиновым он припомнил и записал сценку, свидетелем которой когда-то был:

МОСКВА

У Лубянской стены, где букинисты, их лавки, ларьки. Толстомордый малый, торгующий «с рук» бульварными и прочими потрепанными книгами, покупает у серьезного старика-букиниста сочинения Чехова. Букинист назначил двенадцать копеек за том, малый дает восемь. Букинист молчит, малый настаивает. Он лезет, пристает — букинист делает вид, что не слушает, нервно поправляет на ларьке книги. И вдруг с неожиданной и необыкновенной энергией:

— Вот встал бы Чехов из гроба, обложил бы он тебя по……!Писал, писал человек, двадцать три тома написал, а ты, мордастый…, за трынку хочешь взять!

16-Х-ЗО. Грас, А. М.[30]

Антон Павлович живо интересовался А. М. Горьким. Бунин вспоминал: «Расспрашивал Антон Павлович меня и о первом представлении пьесы Горького «На дне» и об ужине, который стоил 800 рублей и что за такую цену подавали?

Я, изображая Горького, говорил:

— Рыбы первым делом и какой-нибудь этакой, чорт ее дери совсем, чтобы не рыба была, а лошадь.

Чехов очень смеялся, а особенно замечанию профессора Ключевского, который был беспечно-спокоен, мирно-весел, чистенький, аккуратный, в застегнутом сюртучке, слегка склонив голову на бок и искоса, поблескивая очками и своим лукавым оком, мы стояли рядом, и он тихо сказал:

— Лошадь! — Это, конечно, по величине приятно. Но немножко и обидно. Почему же непременно лошадь? Разве мы все ломовые?»

В 1900 году, когда Бунину было тридцать лет, Чехов подарил ему свой портрет с надписью: «Ивану Алексеевичу Бунину с восторгом и благоговением». А ведь Антон Павлович не дожил до расцвета бунинского таланта, не увидал лучших его творений! Но с удивительной проницательностью разглядел его блестящий дар.

…В 1931 году в Москве вышли «Литературные воспоминания» Н. Д. Телешова. Обращаясь памятью к своей последней встрече с Чеховым, он писал:

Чехов сказал слово, «которое резнуло меня и которое не хочется сейчас повторить.

— Умирать еду. Все кончено… Поклонитесь от меня товарищам вашим по Среде… Хороший народ у вас подобрался…

А Бунину передайте, чтобы писал и писал… Из него большой писатель выйдет… Так и скажите ему это от меня. Не забудьте». * * *

В то лето он очень много работал, написал целую серию коротких рассказов — они вошли в книгу «Божье древо» (1931 год).

Его трудолюбие заразило всех домочадцев. Даже Вера Николаевна уселась за воспоминания — не без влияния М. И. Цветаевой, с которой находилась в переписке. (Известно 48 посланий Марины Ивановны.)

«Дорогая Вера Николаевна,

Я все еще под ударом Вашего письма. Дом в Трехпрудном — общая колыбель — глазам не поверила. Первое, что увидела: малиновый бархат, на нем альбом, в альбоме — личико. Голые руки, открытые плечи. Первое, что услышала: «Вера Муромцева»… Я росла за-границей, Вы бывали в доме без меня, я Вас в нем не помню, но Ваше имя помню. Вы в нем жили как звук».

«Вера Муромцева» — мое раннее детство…» — так писала Цветаева 5 мая 1928 года. Письмо касалось дома известного историка Д. И. Иловайского, который «не собирательный дедушка, как «дедушка Крылов» или «дедушка Андерсен», а самый достоверный, только не родной, а сводный» (Цветаева).

Письмо, упомянутое выше, заканчивалось весьма многозначительно: «Вера Муромцева». «Жена Бунина». Понимаете, что это два разных человека, друг с другом незнакомых. (Говорю о своем восприятии, до Вашего письма.) — Пишу «Вере Муромцевой», ДОМОЙ.

Свои воспоминания Бунина назвала «У Старого Пимена», в которых она рассказывала: «Старым Пименом» мы в шутку окрестили дом всем известного историка Дмитрия Ивановича Иловайского, лично которого знали очень немногие.

В одном из Пименовских переулков, близ Малой Дмитровки, за высокими воротами стоял двухэтажный особняк, позади которого находился тенистый сад.

…Я стала бывать у Иловайских еще гимназисткой, подружившись с их дочерью Надей, четырнадцатилетней девочкой с длинной каштановой косой».

Вера Николаевна безуспешно пыталась опубликовать «Пимена» в «Последних новостях». Из этого ничего не получилось: Милюков с вежливым отказом вернул материал автору. Тогда она отправила его в еженедельную газету «Россия и Славянство» (Париж), в котором он вышел в свет 14 февраля 1931 года.

Цветаева последовала примеру Веры Николаевны и тоже написала об этом — «Дом у Старого Пимена», посвятив воспоминания «Вере Муромцевой, до меня воскресившей Старого Пимена, не посвящаю — возвращаю».

И она передала 71-страничную рукопись, обернутую в синюю школьную тетрадочную обложку с таблицей умножения на последней стороне, Вере Николаевне.

Вера Николаевна бережно хранила сей дар до самой своей смерти, а Цветаева воспоминания опубликовала в «Современных записках» (1934 год, № 54). * * *