Теневой Танцор

Глава 17. Иллюзии

Гермиона не пришла той ночью к профессору. Она вообще больше не встречалась с ним взглядом. Проведя остаток каникул в библиотеке, она надеялась не только свести до минимума возможные столкновения с Северусом, но и вытравить все запретные мысли из своей головы. Но строчки на страницах плясали в такт сердцебиению, а руны нелепо смазывались, когда помимо воли перед глазами возникали воспоминания о единственной ночи, навсегда изменившей ее взгляд на мир.

Тем утром, пользуясь его тактично предложенным халатом, еще не до конца осознавшая все произошедшее, Гермиона торопливо накинула на себя в ванной комнате помятую одежду и — куда там! — даже не оценив интимность момента, заспешила в башню Гриффиндора. Она хотела — она получила, но ни неловкости, ни эйфории от того, что было между ними ночью, не ощущала, слово какая-то часть ее сознания выключилась из реальности. Поцелуй, подаренный Снейпом на прощание, вызвал дрожь во всем теле и тянущую боль в груди, но никак не развеял туман в ее голове. Только позже, стоя в туалетной комнате перед большим зеркалом, Грейнджер по-новому взглянула на свое отражение. Внешне в ней ничего не изменилось, но внутри произошла революция: она стала женщиной. Его женщиной. И понимание этого, наконец, заставило ее наполниться ликованием, а сердце затрепетать в груди. Это была лучшая ночь в ее жизни.

Но сказке не суждено было длиться долго.

В запретной секции библиотеки ее встретил вовсе не тот чуткий и внимательный мужчина, который заставлял ее хныкать от желания и стонать в тишине подземелий, а холодный, исполненный разрушительного равнодушия человек, который легко рассказывал о своих преступлениях и называл себя чудовищем.

Снейп был прав: Гермиона раньше ничего не знала о нем. И тем больнее было камнем сорваться с неземной высоты, на которую ее поднял любовник. Дело было даже не в наслаждении, которое Северус дарил ей, дело было в рвущемся на части сердце, которое отзывалось тоской на каждое движение мужчины.

Воспоминания об их близости превратились в самую настоящую пытку.

Гермиона остервенело терла ладонями губы, пытаясь отогнать мысли о поцелуях Снейпа, краснела, вспоминая бесстыжие прикосновения его рук и давилась рыданиями, когда понимала, что все произошедшее она теперь должна была считать одной огромной ошибкой.

Должна была, но не могла.

Она простила ему собственную стертую память, оправдав его обстоятельствами, она наплевала на красочные картинки его безжалостных убийств, встававших перед глазами и оживавших во снах: Снейп, напевая себе под нос какую-то идиотскую, леденящую кровь песенку о трех каплях прекрасного яда для глупых беспечных людей, с дьявольской усмешкой на губах наблюдал, как смешно дрыгаются в предсмертной агонии конечности Каррингтона. Она вытравила эти мысли из своей головы, цепляясь якорем за свою нелогичную, пугающую до дрожи веру в то, что Северус больше не тот монстр, который много лет назад совершил убийство. Что он сбился с пути и отчаянно нуждается в помощи, и что есть только один способ спасти душу этого человека: отдать всю себя без остатка и молиться… нет, верить, что он исцелится до конца.

Но все усилия пошли прахом, когда стало понятно, что изменились декорации, а не суть. Он так и не наигрался в Бога за прошедшие шестнадцать лет, он все так же считал возможным вершить человеческие судьбы: будь то жизнь и смерть или право на воспоминания.

Но как бы ни старалась Грейнджер, она никак не могла считать ошибкой ночь, в которой длинные тонкие пальцы ее профессора оставляли жгучий след на ее коже, ласкали, терзали, доводили до исступления. Так неоднозначно, так запретно, так сладко. Что угодно, только не это.

Дни сменяли друг друга, однообразные и серые, словно волокна тонкой паутины, укрывшие саваном страницы календаря. Начался последний семестр учебы, и на горизонте зловещей тенью замаячили экзамены, а Гермиона пыталась заставить себя жить так же, как жила предыдущие пять лет: ходить на занятия, с головой погружаться в чтение и беззлобно отчитывать мальчишек за беспечность. Ни история магии, ни зельеварение больше не вызывали в ней желание посвящать им по пять вечеров до конца года, и гриффиндорка записалась на факультативные занятия по Чарам и Древним рунам. МакГонагалл не высказала по этому поводу ни удивления, ни огорчения, и староста сделала вывод, что уроки конспирации от Снейпа не прошли даром.

К чести профессора, его отношение к Гермионе ни на йоту не изменилось. Он почти не замечал ее на занятиях, изредка с недовольным видом комментировал зазубренный ею текст теории. И лишь то, как он иногда пристально на нее смотрел и отводил взгляд, стоило только девушке повернуться, не давали забыть о том, что произошло между ними.

Как не давали об этом забыть и ночи, превратившиеся для нее в один нескончаемый кошмар.

Ей снился Северус. Пьянящие горячие губы, изучающие ее тело, открывающие ей такое наслаждение, о котором она раньше могла только мечтать. Обжигающее, грязное, развратное скольжение, вырывающее из приоткрытых губ стоны. Напряжение, словно сжатая до предела спираль, скопившееся в теле и мечущееся в поиске выхода. Ей каждую ночь снилась эта сладкая пытка, выжимающая досуха и оставляющая после себя лишь горькое послевкусие одиночества и тоски.

Гермиона почти чувствовала, как сходит с ума.

Ко всему прочему, у Гарри очень не вовремя проявилась удивительная проницательность. Одержимый своими подозрениями, он стал замечать изменения в настроении не только Малфоя, но и Гермионы. Оставалось только благодарить Мерлина, что в отношении нее Поттер если и строил догадки, то хотя бы не высказывал их вслух.

С Гарри происходило что-то странное, и на первый взгляд изменения шли ему на пользу: ни приступы лунатизма, ни вспышки гнева больше не повторялись, Поттер стал лучше держать себя в руках, вот только в глубине его глаз затаилась угроза, холодный расчет и мстительность, которые никогда не были присущи импульсивному, несдержанному Гарри. И это пугало.

Но стоило только Поттеру провести весь день в компании Грейнджер в библиотеке, как льдинки в его глазах оттаивали, а сам он снова казался беззаботным четырнадцатилетним юношей, не отмеченным печатью тревог о возрождении Волдеморта. А наутро все становилось как раньше. Гарри — чужой и отстраненный, Гермиона — раздавленная предательством собственного тела.

И больше всего гриффиндорку пугало то, что голос разума в ее голове звучал все глуше и неувереннее, уступая место напрасной надежде. Гермиона боялась признаться самой себе, что по уши влюбилась в своего профессора. И влюбленность эта взросла в ее сердце из тонкого ростка восхищения, окропленная состраданием и возделанная желанием помочь. И ровно в ту секунду, когда тонкие и удивительно мягкие губы Снейпа коснулись ее губ, неясное притяжение превратилось в ее душе в нечто большее. Всего один недоверчивый взгляд его черных глаз, единственное нежное, невинное касание чутких пальцев Северуса к ее губам запустили вереницу коротких ударов тока, пробудивших в ней зависимость от этого мужчины.

Поцелуи с Крамом даже отдаленно не напоминали то, что испытала Грейнджер, когда вдыхая горький травяной запах зельевара, прижималась щекой к его груди. И пока лучшая ученица шестого курса пыталась решить уравнение с неизвестной переменной своих чувств, она была обречена на провал.

Поэтому созревшее интуитивно решение совершенно не устраивало аналитическую часть Гермионы, обремененную моралью и принципами, гордостью и самомнением, совершенно не желающую признавать, что для нее прошлое Северуса не имело больше никакого значения.

Но сердце сильнее разума, и однажды оно без спроса привело Гермиону вовсе не в библиотеку. Она стояла посреди коридора на шестом этаже в восточном крыле замка и смотрела на неприметную дубовую дверь с резной аркой, преграждающую путь в маленькую башенку, которую много лет подряд посещала только профессор МакГонагалл, чтобы составить список детей, зачисленных в школу.

— Аллохомора, — прошептала староста, и замок отозвался тихим щелчком.

Гермиона вытащила из кармана мантии лист пергамента и карандаш, легко коснулась их волшебной палочкой, и те зависли в воздухе, ожидая дальнейших указаний. Она не была уверена, что ее вычисления верны, но, быстро перелистав плотные страницы книги на двенадцать лет назад и увидев ажурные вензеля на заглавии «1980 год», поняла, что оказалась права. Всего два имени выделялись из длинной вереницы знакомых, рядом с каждым из которых стояла отметка о прибытии в Хогвартс: Уизли, Малфой, Корнер, Долгопупс, Голдштейн, Паркинсон и Поттер.

Карандаш аккуратно вывел на листе: Рассел Боу, София Морган.

Не уверенная до конца, зачем ей понадобилось помогать Снейпу, Гермиона сложила пергамент и крадучись направилась к выходу.

Она почти смирилась с его прошлым, но не желала произносить вслух то, что испытывала, думая о преступлениях Снейпа. Потому что сказать об этом — все равно, что расписаться в циничном предательстве всех своих принципов, всей шкалы ценностей, в соответствии с которой она выстраивала свое отношение к миру.

И это было слишком тяжело.

* * *

Это было слишком тяжело. Ловить ее затравленный взгляд, слышать ее срывающийся взволнованный голос, когда она, уткнувшись в парту глазами, пересказывает параграфы учебника, которые остальные бараны в классе даже не открывали перед уроком. С бесстрастным видом слушать в учительской трели МакГонагалл о том, что такая любознательная девочка, как Гермиона Грейнджер, снова сменила факультативы для углубленной подготовки к Ж.А.Б.А. и, судя по ее усталым глазам, снова днюет и ночует с книгами в обнимку.

Было невыносимо видеть Гермиону, сидящую в самом дальнем и тихом углу библиотеки и беззвучно плачущую, пытающуюся соскрести со своих губ его — чертового Северуса Снейпа! — поцелуи.

«Ты проклят! — отчаянно кричал он сам себе. — Ты разрушаешь все, что тебе дорого! Каждая женщина рядом с тобой обречена на страдания. Ты и Гермиону сломал своей любовью!»

Сильную, гордую, преданную. Переломил хребет пополам, обрушив на нее всю тяжесть правды: Гермиона отдала свою невинность не исправившемуся грешнику, а жестокому Пожирателю смерти. Он знал, ведь он знал, что все так и случится, так почему же он не уберег ее?

«Жалкий несчастный эгоист!»

И Северус даже не опровергал свои жестокие мысли. Он действительно был эгоистом. Он получил то, о чем мечтал, но знал, что получил это незаслуженно. И воспоминания о любви и невинности, которые он украл у едва повзрослевшей девушки, не грели его холодное сердце, а наоборот лишь усугубляли коктейль из чувства вины и отвращения к самому себе.

Чудовище медленно умирало, лишенное тепла своей красавицы. А ведь раньше он считал сказки развлечением для наивных дураков! И вот, докатился…

Тем утром он честно рассказывал Гермионе о своем прошлом лишь потому, что был уверен в том, что она отреагирует спокойно на темные страницы его биографии. И как же было больно увидеть в ее глазах ужас. Снейп видел в воспоминаниях Грейнджер, что смерть Каррингтона ее не шокировала. Да, вызвала отвращение, неприятие, но не шок. Она была готова к тому, что Северус в своем прошлом не был хорошим мальчиком. И, казалось бы, что может быть хуже убийства живого существа? Для зельевара смерть взрослого от смерти ребенка ничем не отличались: ниже падать некуда, это самая грязь и мерзость человеческих поступков. Но для нее все обстояло иначе.