Не меньше, чем барон

И колкие, неприятные слова кажутся Софике скорее смешными и забавными — потому что она едва ли может усмотреть в них хоть толику смысла.

— Разве в обществе, в котором у приличной девушки нет иных путей к успеху, кроме выхода замуж, а знакомство с женихом возможно лишь на танцах или на пикниках, забота о своей красоте и партнёрах по танцам не должна считаться всячески достойной похвалы? — улыбается Софика, спокойно и уверенно глядя на мачехину кузину, что, должно быть, вполне может расцениваться как самая настоящая дерзость. — Не кажется ли вам, что это, по крайней мере, было бы справедливо?

Та кривится.

И Софике вдруг думается, что мачехина кузина похожа на цаплю — длинношеяя и тощая, словно палка. И эта цапля смотрит на неё, Софику, как на ядовитую лягушку, которую не может ни проглотить без вреда для собственного здоровья, ни отпустить с миром. Лягушка эта не даёт цапле покоя, и оттого она чувствует к маленькому созданию едва ли не ненависть.

— Это вы-то — приличная девушка? — теперь в голосе мачехиной кузины слышится неприкрытая насмешка. — После того, как нарушили все приличия и на первом же балу отправились танцевать?

Софике хочется рассмеяться ей в лицо, высказать все мысли, что появились в голове о такой бессмысленной, дурацкой традиции, и хочется улыбнуться при мысли о том бале, о танцах с Тобиасом и о его взглядах, которые тогда показались ей что-то значащими. Улыбнуться грустно, возможно, — Софика никак не может решить. Но она сдерживает себя и старается лишь смотреть на мачехину кузину спокойно и прямо, не показывая лишних эмоций. Старается держать себя серьёзно и достойно — Софика не уверена, что в противном случае эта грымза предпочтёт делать вид, что с Софикой вообще невозможно о чём-либо разговаривать. И Софика всей душой лелеет своё твёрдое намерение выдержать этот разговор с бесстрастностью, достойной самой королевы.

— Вертихвостке вроде вас место в каком-нибудь дешёвом провинциальном театре, — цедит сквозь зубы мачехина кузина. — А вашу Руфину и вовсе не следовало присылать в город из деревни — она слишком проста и неуклюжа для того, чтобы блистать на балах или посещать салуны. И зачем я только согласилась на это, поведясь на уговоры вашего батюшки?

Намерение — вероятно, не настолько твёрдое, как казалось минуту назад — держать себя достойно и серьёзно растворяется, словно сахар в стакане с горячей водой — ярость закипает в крови, а в голове не остаётся хоть сколько-нибудь спокойных мыслей. Злость берёт над Софикой верх почти мгновенно — как обычно с ней и бывает в подобных случаях.

— Не смейте говорить так о Руфине! — кричит Софика так яростно и громко, что мачехина кузина даже отшатывается от неё. — О ком угодно — обо мне, если считаете нужным — но только не о ней! Она — самая умная из нас и единственная истинная леди в стенах этой обители лицемерной добродетели, чтобы вы о ней не думали! Вам следует радоваться тому, что она здесь, потому что иначе я и Амалья впутались бы в стократ больше неприятностей, а не называть её простушкой просто потому, что ей чужды все эти ужимки и хлопанье ресницами!

Мачехина кузина не сразу находится, что ответить. Она смотрит на Софику широко раскрытыми глазами и то открывает, то закрывает рот, словно все силы вдруг покинули её тело. У мачехиной кузины вид почти что испуганный — должно быть, от того, как громко прокричала свои слова разгневанная Софика.

И проходит, кажется, не одна минута до того момента, когда мачехиной кузине удаётся взять себя в руки и снова скорчить то презрительное выражение лица, которое было до того.

— На следующие два бала вы не пойдёте вовсе, Софика Траммо! — ледяным тоном объявляет мачехина кузина, и Софика почти не чувствует злости из-за наказания, которое кажется ей скорее смехотворным, чем действительно обидным и несправедливым. — И, как только вы и ваши сёстры вернётесь из театра, вы будете отселены от сестёр в отдельную комнату, чтобы не могли портить ни одну из них своим влиянием!

Дверь за мачехиной кузиной с грохотом захлопывается, а Софика остаётся в одиночестве. Теперь она больше не может сдерживать хохота. Да и не старается, по правде говоря.

До самого вечера Софику никто не беспокоит. Даже сёстры — те посещают множество скучных и едва ли необходимых уроков, и появляются на втором этаже лишь после ужина, на котором, как и на обеде, Софика предпочла не присутствовать, несколько трусливо решив, что следует пока держаться подальше от мачехиной кузины. Во всяком случае, пока следующая глупая случайность, приключившаяся с Софикой, не станет ярче брошенных слов.

У Амальи поистине сияющий и цветущий вид — она явно вовсю предвкушает сегодняшнее представление, о котором знает пока лишь то, что смотреть его они, сёстры Траммо, будут в главном театре — его так же именуют королевским — Мейлге, самом роскошном и удивительном театре всего мира.

У Руфины вид не столь сияющий, но определённо воодушевлённый — в руках она держит какую-то толстую книгу и чуть менее толстую тетрадь, всю исписанную мелким аккуратным почерком. Софика с усмешкой замечает — последним уроком перед ужином была литература, и Руфине, должно быть, удалось упросить учителя одолжить ей одну из тех безумно скучных книжек с пафосными высказываниями, которых Софика всегда остерегалась не меньше, чем открытого огня, когда танцевала в кринолине.

— Ты, Софика, совсем лентяйка! — восклицает Руфина чуточку возмущённо. — Эти уроки нам даны совсем не просто так — они призваны делать нас лучше и совершеннее. А ты пропускаешь их!

— Я бы сама их пропустила, не повисни в воздухе меч непременной расплаты за подобную небрежность! — тяжело вздыхает Амалья, подскакивая к своей кровати и принимаясь разглядывать платье. — Так несправедливо учиться, когда голова занята лишь предстоящим спектаклем!

Софика фыркает, а лицо Руфины принимает недовольное выражение. Пару секунд Руфина будто серьёзно размышляет о чём-то, а потом вздыхает и зовёт слуг, чтобы те помогли им одеться и причесаться.

Почти одетой Софике — ей остаётся лишь натянуть на руки тёмно-синие шёлковые перчатки и обуться — расчёсывают и заплетают волосы в косы, укладывая их вокруг ушей, а потом в тугой узел на затылке. Руфину и Амалью одевают и причёсывают точно так же — они втроём смотрятся вместе скорее как школьницы, а не как барышни, которых уже выводят в свет.

Софика не знает пока, кажется ли ей это забавным или оскорбительным. Она решает, что стоит оставить это на потом — она, Софика, в любой момент сможет признать любой из вариантов верным. А сейчас она совсем не готова об этом думать.

Впрочем, Софика определённо считает, что волосы Руфины следовало зачесать как-то иначе — возможно, распустить. Или завить. Или хоть каким-то образом прикрыть её плечи, не оставляя их почти обнажёнными. Руфина смотрится немного нелепо — в отличие от Амальи, которой наряд безусловно к лицу, или Софики, которая тоже не имеет причин жаловаться на выбор костюма для похода в театр.

— Мы совсем одинаковые в этих платьях! — смеётся Амалья, натягивая на руки перчатки. — Даже забавно, что нам, в кои-то веки, не вплели в косы разные ленты и что наряды у нас тоже совсем-совсем одинаковые! Мы даже, наконец-то, смотримся сёстрами!

Амалья сверкает, как начищенный чайник, и совершенно не замечает никого вокруг. Амалья рада походу в театр — именно это было её основной целью с момента прибытия в столицу. И она определённо собирается провести сегодняшний вечер как можно увлекательнее.

Руфина со вздохом достаёт из прикроватной тумбочки театральный бинокль и на слова Амальи никак не реагирует. Она становится вдруг какой-то чересчур взволнованной — и то и дело бросает на Софику обеспокоенные взгляды, и Софика не в силах понять, о ком из сестёр беспокоится сейчас Руфина больше всего.

— Поторопитесь же, барышни! — слышится из коридора нетерпеливый, раздражённый голос мачехиной кузины. — Коляска барона Сиенара уже подана к нашему крыльцу! Порядочным леди не пристало заставлять джентльмена ждать!

Они выходят из спальни и торопливо спускаются по лестнице, от волнения или от близости мачехиной кузины совсем не разговаривая друг с другом всё время до входной двери.

Внизу, не поднявшись даже на одну ступеньку, стоит Тобиас в довольно вычурном и причудливом костюме, и Софика может лишь изо всех сил сдерживаться, чтобы не расхохотаться при виде его.

— Мадам! — перед тем как выйти из дома приседает в реверансе Амалья, и личико у неё самое кроткое на свете.

Мачехина кузина может лишь прошептать растроганно сдавленное «о, дитя!» и поцеловать Амалью в лоб. Она даже не шепчет привычные перед балами и пикниками наставления о манерах и чести.

Амалья легко и изящно спускается по ступенькам — она словно летит, а не идёт — и потом приседает в реверансе перед Тобиасом и говорит ему что-то своим нежным голосочком, и с его помощью забирается в коляску.

— Мадам! — степенно произносит Руфина, когда та приседает в не столь изящном, сколь у Амальи, реверансе.

Мачехина кузина сухо кивает ей, не удостаивая даже словом. Руфина спускается по ступенькам осторожно и деловито, стараясь не запачкать длинных юбок и не запутаться в них. Тобиасу она тоже делает реверанс, а потом слышится звучное «барон», сказанное её голосом. И Руфина тоже оказывается в коляске — она садится рядом с Амальей и что-то тихонько шепчет ей на ухо.

— Мадам! — всё же не может удержаться от хихиканья из-за костюма Тобиаса Софика и тут же путается, сделав мачехиной кузине книксен, а не положенный в таком случае реверанс.

Мачехина кузина делает вид, что собирается её поцеловать в щёку, а сама вцепляется в локоть Софики с такой силой, что той становится почти невыносимо больно. И Софика почти готова дёрнуться от неё, чтобы вырваться из этой неприятной стальной хватки.

— Ведите себя прилично, я вас умоляю! — почти шипит мачехина кузина Софике в ухо, прежде чем снова нацепить на себя улыбку и отпустить локоть воспитанницы.

Софика спускается с лестницы проворно и недостаточно аккуратно. На последней ступеньке — нижняя ступенька раза в два уже своих сестёр — Софика спотыкается и весьма неуклюже падает в объятья вовремя среагировавшего Тобиаса. И она не сразу может вдохнуть, почувствовать горячие — даже сквозь ткань или, быть может, ей лишь так кажется — руки на своей талии.

Сообразив, что участь испачканного платья и разбитого носа её миновала, Софика хихикает — даже скорее хрюкает, судя по звуку — и несколько неуклюже высвобождается из объятий. Не без доли сожаления, впрочем. По позе силуэта мачехиной кузины в дверях Софика догадывается, что это происшествие ей обязательно припомнят.

— Кажется, я терпеть не могу туфли на каблуках! — доверительно шепчет Тобиасу она, снова хихикая. — Особенно, если меня кто-то торопит или одёргивает!

Тобиас Софике улыбается мягко и ласково, и смотрит на неё словно видит в ней гораздо больше, чем забавную провинциальную девочку. Мысль эта вдруг отрезвляет затрепетавшую было от удовольствия и восторга Софику. Она тут же одёргивает себя — Тобиас видит в ней Еву, баронессу Сиенар, женщину, которую любил и, должно быть, превозносил, раз уж он так смотрит, но не Софику Траммо, непосредственную и, возможно, нередко совсем глупую. И улыбка на мгновенье сползает с лица Софики, когда она забирается с его помощью в коляску.