Не меньше, чем барон

Софика не хочет сейчас ничего говорить Амалье. Руфине, пожалуй, она почти готова рассказать чуточку больше — пусть едва ли когда-нибудь сумеет решиться рассказать обо всём, — но уж точно не легкомысленной Амалье, которая никогда не отличалась излишней вдумчивостью. И умением хранить хотя бы собственные тайны. И Софика с усмешкой думает, что Руфина, быть может, и бывает ябедой, но, в отличие от Амальи, хотя бы всегда знает, что говорит, и может сохранить некоторые нюансы в секрете, если считает их открытие и вовсе неподобающим.

— Есть в жизни вещи много важнее сладостей и пикников! — отрезает Руфина почти сурово, и обходит кровать Софики, чтобы вновь приняться расшнуровывать сестрицын корсет.

— Конечно, есть! Разве хоть кто-нибудь может с этим поспорить? — улыбается ей в ответ Амалья с самым легкомысленным видом. — Балы, нарядные платья и театр гораздо важнее!

Софика совершенно неизящно фыркает и слышит едва различимое покашливание за своей спиной. Но дышать определённо становится намного легче — и теперь можно снять корсет совсем. Софика так и поступает, а затем, снова поднявшись с постели, подходит к платяному шкафу, чтобы достать оттуда старенькое однотонное платье с множеством чернильных пятен на юбке и рукавах.

— Следующая важная новость — нас пригласили завтра в театр! — улыбается Амалья хитро-хитро, и выражение её хорошенького личика делает его похожим на лисью мордочку. — Но тётушка строго-настрого запретила вам говорить, кто именно, раз вам было так неинтересно это услышать, что вы обе так поспешно ушли!

Софика мысленно повторяет себе, что определённо не будет думать об этом приглашении от Тобиаса хотя бы до завтрашнего утра — иначе настроение её определённо испортится снова, и ей даже не удастся нормально выспаться. В конце концов, разве есть прок думать о том, что не приносит в данный момент радости, пьянящего чувства предвкушения?

— К тому же, — усмехается Амалья, столь чинно шествуя до своей кровати, что это кажется откровенно смехотворным не только Софике, но и Руфине, — благодаря своему терпению я первая смогла прочесть письмо, которое нам прислал папенька — матушка родила сегодня ночью крошечную хорошенькую девочку.

Софика смотрит на Амалью с недоверием и некоторым беспокойством — роды у мачехи должны были случиться только через месяц, — но радость от неожиданной новости захлёстывает её почти с головой. Мачеха родила ночью! И — девочку! Это известие радует Софику несколько сильнее, потому что она почти наверняка знает, как Гесим мог бы отнестись к рождению брата.

Впрочем, беспокойство Софики, если уж говорить начистоту, связано ещё и с тем, что она несколько опасается, что родной ребёнок мачехи легко сумеет вытеснить из сердца этой женщины саму Софику. А если уж не вытеснить, то хотя бы серьёзно подвинуть и лишить позиций любимого ребёнка, которому порой позволяется гораздо больше, чем остальным. Беспокойство это скребётся и копошится маленькой мышкой в её душе. И подобное беспокойство легко может лишить сна и кого-то гораздо более сильного человека, нежели Софика Траммо.

О, нет! Софика не собирается об этом даже думать! В конце концов, не глупо ли семнадцатилетней барышне, почти невесте, сравнивать себя с едва появившимся на свет младенцем? Да и для мачехи она совершенно точно останется всё той же Софикой, сколько бы родных детей не появилось на свет.

Ведь просто не может быть иначе! Воображение Софики даже не может себе этого нарисовать!

Она собирается с мыслями, чтобы ответить Амалье, слишком долго, и не успевает заговорить первой:

— Она нам не матушка, — глухо отзывается Руфина, и Софика видит неподдельную боль на её лице. — И теперь мадам Траммо едва ли будет до нас четверых дело, раз уж у неё есть собственный ребёнок.

У Руфины дрожит голос и трясутся руки. Она выглядит совершенно отрешённой и потерянной, и Софика смутно припоминает, что примерно такой Руфина и выглядела в день объявления мачехой и отцом новости о скором прибавлении — только вот тогда она старательно вымученно улыбалась, не желая портить никому праздник.

Мысль о том, что они — Руфина и Софика — схожи гораздо больше, чем просто внешне Софику в первый миг почти оглушает. И мысль о том, что Руфина боится оказаться нелюбимой, боится, что её место в чьём-то сердце окажется вытеснено кем-то другим, заставляет Софику совсем иначе взглянуть на старшую сестру. Руфина умеет чувствовать и способна на нарушения правил, если считает это действительно необходимым. Софика почти удивлена этому, немного восхищена и определённо благодарна.

— Какая ты злюка, Руфина, право слово! — хмурится Амалья, совершенно по-детски надувая губы. — Матушка воспитывала нас как своих, к тому же, эта крошечная девочка — наша сестрёнка! Разве нам не следует радоваться её рождению?

— Руфина из нас единственная помнит нашу родную матушку, — встревает в разговор Софика прежде, чем Руфина успевает что-нибудь ответить. — Немудрено, что она не хочет называть кого-то так же.

Голубые глаза Амальи округляются от изумления. Она смотрит на Софику совершенно странным взглядом, словно пытается понять, всё ли хорошо у неё с головой, а потом Амалья с совершенно обескураженным видом плюхается — совершенно неизящно, что обычно ставится в укор Софике, а не ей — на свою кровать.

Руфина же снова смотрит на Софику с благодарностью. Не в первый раз за последние два дня, и это несколько необычно и словно бы неправильно. И уж определённо смущает.

— Да вы спелись за те две ночи, что провели в комнате без меня! — возмущается Амалья, и по её интонациям и лицу едва ли возможно понять, наигранное это возмущение или нет, но Амалья тут же широко улыбается, и вопросы об искренности возмущения отпадают как-то сами собой. — Как думаете, как могут назвать малышку? Ужасно любопытно — как? Ведь имя станет известно лишь через неделю — до той поры никто не станет ничего объявлять...

Руфина присаживается на кровать Софики. Та, в свою очередь, присаживается на пол у платяного шкафа, подложив ноги под себя. Амалья радостно хлопает в ладоши и, сбросив домашние туфли, забирается на кровать с ногами.

— Не думаю, что мачеха успеет выбрать имечко всего лишь за неделю! — отзывается Софика несколько более небрежно, чем следует. — Она порой целыми днями колеблется между пудингом и сливовым вареньем!

Амалья хихикает. Руфина тяжело вздыхает и закатывает глаза. А Софика вдруг думает, что не променяла бы сестёр и брата ни на что на свете. И где-то в глубине души жалеет, что не может сейчас поболтать с Гесимом — Софика почти предвкушает свой следующий побег, который осуществится, когда мачехина кузина снова решит запереть её в комнате.

— Мне нравится имя Корделия! — с улыбкой вздыхает Амалья. — Оно такое красивое! И сразу понятно, что так не могут звать кого-то заурядного!

Софика сразу представляет себе, как должна выглядеть и каким характером должна обладать девушка с именем Корделия Траммо — ведь по поверьям Мейлге имя и его звучание определённо оказывали влияние на характер. Представленное Софике, пожалуй, нравится. Она улыбается и мысленно записывает имя «Корделия» в список имён, которые ей нравятся.

— Слишком незаурядные имена мадам Траммо, кажется, не желает давать, — бормочет Руфина неуверенно. — Она всегда считала корнем всех зол, приключавшихся с Гесимом, его чрезмерно незаурядное имя.

Да, с этим нельзя было не согласиться. Софика вздыхает. Мачехе никогда не нравилось имя «Гесим» — и она старательно избегала его, придумывая всё более изощрённые и привлекательные для Гесима прозвища, на которые он соглашался отзываться. Редкие для Мейлге «Руфина», «Софика» и «Амалья» она отчего-то не считались мачехой такими уж неподходящими и неправильными.

Софика задумывается, как в таком случае могут назвать младшую девочку Траммо, и образ Корделии исчезает из её воображения, уступив место непонятным, нечётким очертаниям кого-то другого.

— И, ты хочешь сказать, что поэтому нашу сестрёнку могут назвать Энн, Элизабет, Кэтрин или Эммой? — возмущению Амальи, кажется, нет предела, и на этот раз возмущение определённо не театральное. — Не проще ли и вовсе тогда назвать Шарлоттой, Матильдой или Мари — эти имена и вовсе встречаются на каждом углу!

— Как будто есть что-то плохое в имени Матильда — так звали нашу матушку! — вспыхивает от ярости Руфина, и Софике вдруг думается, что если сёстры и не подрались вчера за ужином, то такими темпами определённо подерутся сегодня.

— А вот Шарлотта Траммо — совсем не звучит! — поспешно встревает в обсуждение Софика. — А у нашей мачехи всегда был неплохой вкус.

Амалья даже кривится от этого сочетания. Но во всяком случае отвлекается от опасного для обсуждения имени «Матильда». Они обе — Руфина тоже — отвлекаются. И Софика, пребывающая в недостаточно бодром настроении духа для того, чтобы разнимать драку, с облегчением переводит дыхание.

— Тогда, быть может, Реджина? — нерешительно спрашивает Амалья после некоторой паузы. — Я слышала, что в Ибере это вполне популярное имя, но в Мейлге оно достаточно редкое.

Софика качает головой — это имя ей отчего-то совершенно не нравится. Реджиной, думается Софике, должны звать девушку с поистине королевскими манерами. А Софика совсем не желает, чтобы её младшая сестра оказалась такой. Руфина же пожимает плечами. Амалья кажется чуточку обиженной и раздосадованной, но старается не подавать вида, хотя губы у неё начинают дрожать совершенно так же, как и у Руфины в минуты расстройства.

Софика, устав сидеть на холодном полу, неторопливо поднимается с пола и делает несколько шагов к своей кровати, на которую торопливо забирается, садясь рядом с Руфиной. Та кивает ей и чуть-чуть подвигается в сторону, давая Софике добраться до подушки.

— Мне, вообще-то, пожалуй, больше всего нравится Мари Траммо, — шепчет Руфина задумчиво, а потом тяжело вздыхает, и пряди каштановых волос падают ей на лицо. — Но едва ли отец захочет называть так просто...

Амалья хмурится, а Софика кивает головой, думая, что имя «Мари» могло бы устроить мачеху — одну из её сестёр, кажется, звали Мари, и мачеха, кажется, могла бы захотеть назвать и свою дочь так, — однако едва ли понравится отцу, который всегда старался выбирать для своих детей самые необычные и редкие имена в Мейлге.

— Может быть, подошло бы Илона или Изабель? — спрашивает Софика, усаживаясь на кровати поудобнее и снова поджимая ноги под себя. — Или, на крайний случай, Зоя или Иоланта?

Руфина поворачивает голову и улыбается. Волосы её, утром собранные с висков и закреплённые на затылке, совсем растрепались, а платье несколько смялось, и Софика думает, что платье определённо стоит снять сейчас. Переодеться, пока мачехина кузина не заявилась в их комнату и не наказала Руфину за неаккуратность. Что было бы весьма несправедливо.

— Изабель Траммо — звучит довольно мило и изящно, — соглашается Руфина с Софикой, на что Амалья фыркает и хохочет в голос. — Изабель — довольно редкое имя, но в то же время оно красивое и не слишком необычное.