Тайна Ночи Свечей

Глава 12.1 По ту сторону боли

Горячие слезы стекали по безобразной, вытянутой морде зверя, капля за каплей опускаясь на нежные лепестки горных каренцилий. Плотный цветочный ковер раскинулся у подножия широкой деревянной лестницы, насчитывающей всего четыре полукруглые ступени. Три нижние заняли храмовые пузатые свечи, последнюю — охапка свежих полевых цветов. Сразу за ними возвышалась старинная картина, обрамлённая изящной серебряной рамой, почерневшей от времени и пыли.

Стараниями неизвестного художника живые цветы казались посланниками легкого ветерка, занесенными в подземное хранилище с полотна в причудливой раме. Мастерски проработанные бутоны горного луга, смотрелись совсем как настоящие, а сама картина представлялась окном в иной мир, куда более светлый и солнечный. Но не это маленькое чудо приковало благоговейный взгляд зверя, не из-за цветов он ронял крупные кровавые слезы. В этот самый миг на всем полотне зверь видел лишь одну единственную тоненькую беловолосую фигурку и ничего больше. Спустя столько лет он наконец отыскал ее. Вот она, всего в паре шагов — его вечно юная, улыбчивая хозяйка, стоит перед ним, как прежде, и ждет, пока он подойдет и ткнется носом в протянутую ладонь. Она не забыла, пришла за ним… И больше никто и никогда не посмеет разлучить их!

Простое холщовое платье характерного бордового цвета, подпоясанное грубой бечевкой, болезненная худоба бледных, протянутых навстречу рук и в довершение — пугающая белесость слепых глаз. Ничто из этого не могло заставить принять изображенную на портрете девушку, за одну из тех жестоких, озлобленных мастериц, которые с такой легкостью рушили чужие жизни одним лишь прикосновением к беззащитным нитям. Светло улыбающаяся с картины прядильщица, хрупкая и такая добрая, виделась совсем иной, не похожей на своих ныне живущих сестер по дару.

Не сводя с нее завороженного, преданного взгляда, зверь нерешительно двинулся вперед. Мощные лапы неслышно погружались в праздничный цветочный ковер, переставая пугать длинными когтями, а через секунду вновь показывались на поверхности, будто стремясь напомнить о силе и безжалостности своего хозяина. Достигнув первой ступени, зверь остановился. Кривые бархатные ноздри затрепетали в надежде уловить родной запах. Ничего не вышло… Зверь забеспокоился, шумно втянул воздух, раз, другой, третий, но так и не смог почувствовать запаха хозяйки. Пыльное подземное хранилище пропиталось удушливыми благовониями и неразлучными запахами старой бумаги и мореного дуба, пущенного умелыми столярами на изготовление особо прочных внутристенных стеллажей. Единственной приятной ноткой, разгонявшей затхлость огромного зала, был знакомый нежный аромат каренцилий. Но его одного оказалось слишком мало, чтобы утешить зверя, наконец осознавшего, что перед ним лишь ловкий обман двуногих, а не его любимая хозяйка.

Короткие, рваные уши поникли. Стебли и корни, пробивавшиеся из крепких позвонков наружу сквозь толстую шкуру, потускнели и повисли безжизненными плетями. Разочарованный зверь неосознанно выпустил когти, до предела впиваясь в гладкие доски пола. Алые слезы хлынули из-под сомкнутых век с утроенной силой. Зверь невесело опустил косматую голову, медленно распахнул глаза и двинулся вверх по ступеням. Его неспешные, осторожные шаги не потревожили ни единой свечи. Подойдя к картине вплотную, он тесно прижался к ногам нарисованной прядильщицы. Зверь все еще надеялся ощутить ее тепло. Он потерся боком о полотно, но так ничего и не почувствовал. В ответ на его нежность старинная картина щедро поделилась кусочками облупившейся масляной краски. Разноцветные фигурные чешуйки приставали к жесткой шерсти, слипшейся от крови, его собственной и чужой.

На полотне появились красные разводы, перепачкавшие маленькие ладони прядильщицы. С их появлением ее протянутые руки перестали казаться теплыми и ласковыми. Напротив, в их угловатых изгибах и резких линиях почудилась расчетливая жестокость и неуловимая кровожадность. Всему виной стали ленивые вязкие капли, стекавшие по тонким, искусно изображенным пальцам прядильщицы. Темные пятна погубили безмятежную гармонию чудесного плотна. На смену явилась навязчивая тревожность и сопутствующее ей дурное предчувствие. От картины захотелось отвернуться…

Не замечая перемен, зверь порывисто прильнул к подолу хозяйки в последний раз, нехотя отстранился и одним гибким прыжком преодолел все четыре ступени. Горные каренцилии, посулившие скорую встречу с хозяйкой, оказались подлыми обманщиками. За это зверь зло разметал их длинным шипастым хвостом. После чего плавно обернулся к картине, сверкнул красными, засветившимися в темноте глазами, резко вздернул голову к потолку и завыл. Так протяжно и отчаянно, что даже древнее эхо не посмело смеяться над его болью, унося печаль ввысь, под закопченный сотнями ламп потолок в первозданном виде.

Если бы не этот дикий, душераздирающий рев, так неожиданно прорезавший тишину подземелья, Ригби с высокой вероятностью мог повторить участь растерзанного смотрителя. Затуманенное ядом сознание, не сумело вовремя предупредить об опасности и он едва не потревожил горюющего монстра. От роковой ошибки спешащего шуттанца отделял лишь хлипкий невысокий стеллаж, заполненный магическими трактатами о нитях и судьбах, а также смутное подозрение в обоснованности, ранее выдвинутого предположения.

Ни один двуликий, даже самый безумный и крупный, не мог издать настолько громкий, страшный звук… Услышав вой повторно, Ригби рывком опустился на пол, замер, стараясь угомонить грохочущее сердце и одновременно постарался разведать обстановку. На его удачу под днищем орехового стеллажа обнаружилась приличная щель, сквозь которую удалось разглядеть мечущийся по полу хвост. Острый шип оставлял царапины на каменных напольных указателях и с легкостью пропарывал толстые доски, погружаясь в них, как в масло. Ригби сглотнул, приник к полу еще плотнее, но так и не смог разглядеть обладателя опасного хвоста, только сваленные неподалеку ветки и коренья. Невидимое существо оставалось на месте и не предпринимало никаких активных действий. Этим Ригби и решил воспользоваться, а также тем, что громкий вой прекрасно маскировал любой, даже самый неосторожный шорох, которым он мог бы выдать себя, сохранись в гулком помещении прежняя тишина.

«Учитесь ползать по-пластунски, господа трусы, однажды это обязательно спасет ваши ценные дипломатические жизни!» Так, кажется, орал старый отставной генерал, хватив лишнего на позапрошлогоднем королевском большом приеме? И ведь не ошибся! Выходит, зря шуттанский дипломатический корпус ополчился на старика после того, как король проникся идеей и отправил всех своих «болтунов» на принудительные полевые учения наравне с простыми солдатами.

Раньше подобные «упражнения» получались у Ригби не слишком хорошо, барахтаться на земле в пыли — это было уж слишком, зато сейчас, подстегнутый опасностью, он полз так, что любой бывалый солдат присвистнул бы от зависти, доведись ему увидеть, как господин посол проворно пятится, соблюдая все предписания идеальной «ползучей» тактики отхода.

Неподалеку обнаружилось солидное кожаное кресло, удачно задвинутое в надежный угол, образованный двумя крепкими на вид картотеками. За него-то Ригби и успел юркнуть в тот самый момент, когда хрупкому затишью наступил быстрый и весьма болезненный для хранилища конец.

До этого, спокойно сидевший зверь, так обозлился на какие-то свои звериные мысли, что не нашел ничего лучшего, как разнести ко всем ловцам, ни в чем неповинный подземный зал. Гибкие стебли с размаху проламывали, заставленные редкими книгами полки, неумолимо расправлялись со свитками и рушили все, до чего могли дотянуться. При этом сам зверь не двигался с места, продолжая выть на одной единственной, протяжной ноте. Вся его натянутая фигура, от пушистых кисточек на прижатых к голове ушах до кончика шипастого хвоста, источала такую скорбь и боль, какую не смог бы вынести ни один двуногий, окажись он хоть на миг на месте обездоленного, покинутого чудовища.

Обломки полок, столов и стульев разлетались во все стороны, с грохотом ударяясь о стеллажи и толстые железные цепи, удерживающие круглые масляные лампы. Большая часть старинных светильников, оказавшихся в поле действия живых плетей, обращалась в холодный дождь из жалящих осколков и масляных брызг, чтобы со звоном и плеском обрушиться на бедное, не сумевшее уберечь их покой, хранилище.

Ригби было дернулся в сторону выхода, запоздало сообразив, как опасно оставаться в непосредственной близости от источника столь неконтролируемой ярости, но тут же передумал. Поиски еще одной двери, выходящей на тайную лестницу, грозили затянуться, а времени и так почти не осталось. Ритуал Верховной мог завершиться в любую минуту, да и оставлять за спиной «нечто», способное на такие вспышки, явно не следовало…

Опасливо высунувшись из-за кресла, Ригби лихорадочно закрутил головой, готовый в любую секунду скрыться за широкой кожаной спинкой и ускользнуть в узкий зазор между тяжелыми тумбами. Увиденное справа, слева и впереди не порадовало. К счастью, случайный, бегло брошенный взгляд наверх, принес долгожданное облегчение. Изворотливый ум молниеносно подбросил неплохую, хоть и довольно рискованную идею, вызвавшую на лице Ригби злорадную кривую ухмылку.

Прикинув все «за» и «против», шуттанец решительно выставил ногу из-за кресла, нашарил обломок стула и очень вовремя подтянул конечность с добычей обратно. Как раз на то самое место, где еще секунду назад лежала резная деревяшка, рухнул увесистый обломок мраморного бюста.

Даже без оттопыренного левого уха и половины крючковатого носа, Ригби с легкостью узнал профиль выдающегося ученого мужа. Имя старинного философа выветрилось из его головы, как и большинство мудрых высказываний. Но это еще не означало, что он хочет получить все эти безусловно полезные знания обратно, да еще вместе с неподъемной мраморной глыбой в придачу.

Мимолетная мысль о собственной, едва не раздробленной лодыжке, покоробила Ригби. Неуважение к мыслителям древности — это еще пол беды, но ведь на месте ноги, не прояви он привычной осмотрительности, могла оказаться его светлая голова! Этого гнусного покушения невоспитанному зверю Ригби простить не мог.

Прежде чем спрятаться за креслом, он бросил острый, неприязненный взгляд в сторону покосившегося, чудом устоявшего орехового стеллажа. Разгром все набирал обороты, а зверь так и не показывался.

Скрывшись за креслом, Ригби деловито взвесил занозистый обломок в руке, удовлетворенно кивнул, медленно выдохнул и приготовился предпринять новую вылазку. Встав во весь рост, он размахнулся и со всей силы метнул искорёженную ножку стула в стекло, защищавшее особо ценные свитки от неминуемого воздействия времени. Как и ожидалось, дверца подвесного магического шкафа не выдержала меткого попадания. Вслед за раздавшимся жалобным звоном на пол посыпались мелкие блестящие осколки черного цвета.