Не меньше, чем барон

— Интересно, что за цветы были на моей детской рубашечке! — улыбается она Амалье, делая ещё один кривой стежок, превращающий букву «S» отзеркаленное подобие буквы «Z».

Впрочем, Софика оглядывает неудавшуюся букву и решает, что вполне сойдёт и так. Хватит с мачехиной кузины и того, что Софика — почти даже добровольно, так как активного несогласия выражено не было — села за самое скучное и отвратительное занятие, которое только можно выдумать.

Должно быть, на детской рубашке Софики было что-то настолько же очевидное и неоригинальное, как и у многих — розочки, сирень, лилии, маргаритки, фиалки или тому подобное. У девочек обычно чередовали эти пять цветков. В том или ином количестве или цвете.

Мальчикам на рубашках обычно вышивали лютики, ландыши, резеду, подсолнухи, цветы персика и опять же надоевшие Софике розочки. Опять же — в тех или иных количестве и сочетаниях.

Всё это, должно быть, означает нечто вроде «добродетельности», «скромности» или «послушания». Во всяком случае, если Софика правильно понимает, как это должно работать.

Софике, пожалуй, из этого перечня больше всего нравятся подсолнухи, лютики и маргаритки. Но едва ли на её детских рубашечках можно будет найти первые два цветка. Единственное, Софика искренне надеется, что там не окажется роз, которые смертельно надоели ей ещё в мачехином садике, в котором так любит вечерами сидеть Амалья.

— Насколько мне известно, у матушки хранятся все наши детские рубашечки — думаю, ты знаешь, что перечень используемых в вышивке растений рассылается всем родственникам и знакомым, — усмехается Амалья, наклоняясь чуть ближе к Софике. — Наша матушка, конечно же, разбирается в языке цветов — пусть нас ему и не учила. Наша... родная матушка не имела ни малейшего понятия о том, какой цветок что означает.

Буква «Т» у Софики выходит ещё более кривой. Ножка так и вовсе кажется скорее извивающейся змеёй, в то время как перекладинка определённо перекосилась и с одной стороны кажется чересчур длинной. А, дёрнув случайно рукой, Софика и вовсе умудряется сделать на нитке совершенно неуместный в данной работе узел, при виде которого мачехина кузина, должно быть, схватится за голову. Но... Не распускать же всё это безобразие!.. Софика не уверена, что когда-нибудь сумеет сделать всё лучше.

А ещё Софика с досадой думает, что завтрак был бы сейчас как раз кстати — и крайне жаль, что им позволят покинуть эту безумно раздражающую чистую комнатку только перед самым обедом. Это обстоятельство не может не внушать ей ещё большей неприязни к мачехиной кузине.

— Так вот, я как-то видела наши детские рубашечки, пусть свои и не положено видеть до свадьбы, — продолжает Амалья, продолжая ловко орудовать иголкой. — На моих вышиты мальва, гортензия и белая роза. Что крайне забавно, ибо на языке цветов мальва означает амбиции, гортензия — холодность и бессердечие, а белая роза — скрытность (помимо всех остальных значений, которыми обладают белые розы).

На мгновенье Амалья замолкает, любуясь узором на своей подушке. Получается действительно премило — у Амальи, когда ей хватает на то терпения и желания, самые нежные и старательные руки. Обычно, правда, куда больше терпения у Амальи к исправлению собственных ошибок в музицировании.

У Софики уже урчит в животе, и она раздражённо втыкает в платок иголку. Мысль о том, что придётся ждать ещё несколько часов, не меньше, внушает ей искренний ужас и большую нелюбовь к их мымре.

— На Руфининых — лаванда (набожность, кажется, если не ошибаюсь), маргаритка (непорочность и скромность) и клевер (кажется, усердие), — Амалья бросает на учительницу взгляд и, заметив, что та сейчас гораздо больше увлечена помощью Татьяне, тайком подсаживается чуть ближе к Софике. — На рубашках Гесима — пурпурная гвоздика (своенравие), тигровая лилия (гордость), мальва, как и у меня, и рута (раскаяние, как, думается мне, ты уже знаешь). На твоих, если мне не изменяет память — одуванчики (кокетство), жёлтый мак (успех) и жёлтая лилия (легкомыслие). Как по мне, всё это звучит крайне забавно.

Софика думает, что, когда они осенью вернутся домой, стоит ей непременно узнать у Амальи, где именно лежат их детские рубашечки, чтобы залезть в этот сундук, как только представится такая возможность. Будет крайне забавно их увидеть.

И, возможно, стоит сообщить Гесиму о цветах, которые подобрали ему. Нет. Непременно стоит! Он, должно быть, сочтёт это совпадение весьма пророческим и оттого крайне смешным. Гесим, когда отец не доставал его нравоучениями, всегда обладал неплохим чувством юмора. Неплохим его, правда, наверное делало совпадение с чувством юмора самой Софики.

— Как по мне, наша мать понимала в языке цветов довольно-таки много! — несколько громче нужного фыркает Софика, чем обращает на себя внимание учительницы — Кажется, она угадала с каждым цветком на наших детских рубашках!

Амалья равнодушно пожимает плечами, словно показывая перед учительницей свою незаинтересованность в болтовне с сестрой, и переходит к украшению подушки бахромой. Для неё Амалья выбирает светло-розовые нитки, которые чаще всего используются для подобных целей юными барышнями. Цвет весьма подходит.

Подошедшая к сёстрам учительница весьма одобрительно кивает на Амальино вышивание и предлагает в следующий раз выбрать другой — новомодный — способ украшения подушки — вышивку бисером. Стежки Софики учительница благоразумно предпочитает не замечать.

Амалья воркует с учительницей так ласково и послушно, что Софика думает, что её саму вот-вот начнёт от этого тошнить. Впрочем, стоит заметить, что учительница решает не делать Софике замечание из-за разговоров за рукоделием, что уже можно посчитать некоторым успехом.

— Я её — нашу родную матушку — вообще не помню, так что не могу судить, каких именно судеб она для нас желала! — как только учительница отходит в сторону, Амалья тяжело вздыхает, словно стараясь объяснить нечто очевидное упрямому ребёнку. — Но мой крохотный жизненный опыт подсказывает мне, что редкая мать хочет, чтобы её дитя было упрямым, бессердечным или легкомысленным.

Подушка Амальи оказывается закончена, и она встаёт со своего места, чтобы показать её учительнице и взять в руки и пролистать очередной журнал для рукоделия, выбрать на столе учительницы линованную бумагу в крайне мелкую клеточку со всякими цветными символами, получить отрез специальной ткани и целый набор разноцветного бисера.

За это время Софика — слишком уж заскучавшая и засмотревшаяся в не зашторенное окно — успевает сопоставить все насторожившие её сегодня события в относительно стройную цепочку. И то, как Амалья почти истерично поглядывала на свои карманные часы во время их вылазки, и то, как она торопилась, и жёсткий тон, которым Амалья запретила Софике закрывать окно в их спальни, и то, с какой готовностью она принялась говорить о платьицах и рубашечках для Виолетты, когда заслышала шаги мачехиной кузины, и... И то, как перешёптывалась она со своими подружками...

— А ты ведь обо всём знала!.. — с укоризной шепчет Софика, на ухо Амалье, когда та возвращается на своё место. — Знала о том, что наша мымра не будет спать этой ночью! И что Жюли достанется!

— Спорить не буду, знала, — покорно признаётся Амалья, равнодушно пожимая плечом. — Что с того? Она мне не сестра и даже не подруга, чтобы мне терзаться муками совести за то, что я не стала покрывать её бестолковую выходку!

Софика уверена, что дело тут не только в «не покрывать». Софика почти знает наверняка, что Амалья — одна из тех, кто придумал этот подлый, гадкий план, кто знал время, в которое кто-то из девочек донесёт мачехиной кузине об отсутствии Жюли в спальне.

— Её ведь могут исключить!.. — эта мысль кажется привязавшейся к подруге Софике почти нестерпимой.

Ей хочется наброситься на Амалью и высказать всё, что она думает о подобных поступках. Это даже хуже всего, что Амалья обычно делает. Это хуже того ябедничества, в котором она всегда была повинна. Это — самая настоящая подлость, которую Софика ничем не может объяснить или оправдать.

— Не исключат! — беспечно фыркает Амалья. — Скорее на пару недель или даже на месяц отстранят от всех светских мероприятий! Её тётка финансирует этот пансион, знаешь ли... Крайне глупо её исключать даже из-за такой проделки. Она, в конце концов, всё-таки никого не убила и не покалечила. Помнишь, как-то раз Гесим как-то сильно избил своего одноклассника — как там его звали?

Софика не знает, к чему Амалья припомнила тот случай. Софике только хочется заметить, что тогда и самому Гесиму — всегда безумно вспыльчивому и даже отчаянному — крайне сильно досталось. Уже от отца. И что Гесим потом едва ли не целое лето не перемолвился с отцом и словечком, показательно игнорируя само его существование, что отца злило, должно быть, ещё больше самого поступка.

Софика помнит, что мачеха тогда едва ли не плакала, что поздним вечером попросила Софику тайком отнести Гесиму горячее какао и булочки с кремом, а потом тихонько вымыла чашку и тарелку. Воспоминания об этом — об отце, конечно же, а вовсе не о мачехе — Софику приводят едва ли не в ярость.

И она определённо не понимает, для чего же Амалье было это вспоминать.

Ярость, впрочем, утихает достаточно быстро. Быстрее, чем Софика от себя ожидала, по крайней мере.

— А ведь на её месте могла оказаться я!.. — почти удивлённо осознаёт она, снова поворачиваясь к Амалье.

Та кажется не менее удивлённой Софикиным предположением. И одновременно несколько уязвлённой подобной мыслью. Даже обиженной. Амалья даже поджимает недовольно губы и хмурится.

— Не могла, — жёстко отрезает Амалья несколькими мгновениями спустя, когда, кажется, несколько отходит от невольно причинённой Софикой обиды. — Ты — моя сестра, не забывай. Я сделаю ради вас всё, что не будет противоречить моим интересам.

Всем своим видом отвернувшаяся в сторону Амалья показывает, что совершенно не желает больше ничего говорить, и Софика от неё отстаёт. Она даже удосуживается закончить инициалы на злосчастном платке, который — Софика случайно успевает подслушать разговор неподалёку — необходимо будет подарить кому-то из родных. Софика решает, что выбрать стоит мачеху. Или Гесима.

Отец, уверена Софика, будет не слишком рад в очередной раз увидеть, что в этом женском занятии его вторая дочь до сих пор не продвинулась дальше нескольких неровных стежков, тогда как у Амальи с Руфиной будет возможность показать едва ли не произведения искусства.

Из комнаты для рукоделия воспитанниц выпускают лишь перед самым обедом — как и было обещано.

Софика успевает и закончить своё вышивание, и поглазеть в окно, и даже немного подремать. Работы — к вящему неудовольствию средней из сестёр Траммо — теперь надлежит показать мачехиной кузине, которая едва ли удержится от язвительных комментариев при виде кривых «S» и «T».

— Занимайтесь усерднее! — строго говорит почти каждой девушке мачехина кузина, придирчиво оглядывая работу. — Вот эти стежки — никуда не годятся.

По мнению Софики — не слишком-то заслуживающему внимания — все эти вышивки совершенно безупречны. Ей нравятся подушки, нравятся шали — да каждая работа, которую она видит. Софика уверена, что подобное не стыдно было бы продать на любой ярмарке. Если бы воспитанницы пансионов могли продавать свои работы на ярмарках, конечно же.