Не меньше, чем барон

Софика ошарашенно выпускает из рук почти схваченный бокал, ставя его на ближайший обнаруженный поднос — кажется, на тот, что с тарталетками. Ноги едва слушаются Софику, а на языке вертится столько слов... Которые отчего-то совсем не спешат с него слетать.

Кажется, Софике хочется что-то возразить, возмутиться бесцеремонным вмешательством... Но...

Мысль о том, что Амалья знает о некоторых нюансах пребывания Гесима дома, выбивает Софику из колеи. Заставляет Софику чувствовать себя благодарной великодушию Амальи, не растрепавшей об этом отцу и мачехе. А чувствовать благодарность к Амалье — слишком уж непривычно, чтобы это можно было счесть хоть сколько-нибудь приятным.

— И ты никому-никому не рассказывала об этом? — недоверчиво хмурится Софика, словно желая найти в словах младшей сестры какой-нибудь подвох. — Да я в жизни не поверю, что ты могла наябедничать на кого-нибудь и упустила такую прекрасную возможность!

Софика прекрасно помнит, как проносила тайком от отца и мачехи в комнату Гесима довольно большую кружку с чаем да зелье от головной боли. А чуть попозже — кусок сладкого пирога или тарелку с печеньем. Гесим в эти дни обычно оказывался совершенно невыносим, а позже умасливал успевшую обидеться Софику столичными безделушками да ничего не стоящими заклинаниями.

Гесим всегда пьёт после ссор с отцом, с грустью и каким-то затаённым раздражением думает Софика. А ссор с отцом Гесим никогда не может избежать, если находится хоть малейший повод. Немудрено, что он не слишком-то любит приезжать домой — делает это, по его собственному признанию, лишь ради неё, Софики Траммо. О, если бы только отец не был так бесчувственен, так суров к Гесиму!.. Скольких бы проблем можно было бы избежать!

— А что толку-то? — как-то слишком уж равнодушно пожимает плечами Амалья. — Я не Руфина, чтобы ябедничать без всякой пользы!.. Предвосхищая твой следующий вопрос о пользе моих слёз и доносов из-за твоих выходок — если я убедительно плакала из-за того, что ты залезла на забор и порвала платье, которое в заштопанном виде перешло бы ко мне, матушка шила мне новое!

Софика от удивления не может произнести ни слова. Она только и способна, что смотреть на Амалью округлившимися от шока глазами и беззвучно раскрывать и закрывать рот. Словно рыбка — вспоминается отчего-то некстати. Кажется, так в подобном случае говорят?..

— Не смотри на меня так! Изящные или уж хотя бы новые вещи — моя большая слабость, — со вздохом, словно раскаявшись в своих проступках, продолжает Амалья, теребя свои светлые локоны. — Терпеть не могу обноски. Особенно, если платья до меня носишь ты, уж прости великодушно!

Да, пожалуй, эти слова не могут не заставить Софику улыбнуться — она прекрасно помнит, как Амалье покупали прелестные соломенные шляпки и довольно-таки миленькие платьица светлых тонов ещё в ту пору, когда ей только-только исполнилось пять лет.

В это же время главными качествами, которым должны были обладать платья, в которые одевали Софику, всегда была немаркость и прочность, то бишь — способность выдерживать всевозможные испытания, которым могла подвергнуться одежда активного, любознательного ребёнка, сующего нос всюду, где только происходит нечто любопытное. Руфину, однако, хоть она никогда не была такой неряхой как Софика, тоже до недавних пор одевали гораздо скромнее Амальи.

— Кажется, я должна на тебя разозлиться! — усмехается Софика, когда к ней, наконец, возвращается дар речи.

— Но ты не злишься, ибо моя — быть может, не самая хорошая для брелиакенки — причина кажется тебе гораздо более понятной и даже простительной, нежели внутренняя порядочность, к которой ты всегда относилась с изрядной долей предубеждения! — пожимает плечами Амалья и чуть приподнимает подбородок, что её светлые локоны вздрагивают. — А ещё, зная эту причину моих доносов, со мной ты почти всегда сможешь сторговаться, а с нашей добродетельной умничкой Руфиной — не договоришься никогда в жизни.

Ответ сестры Софику, пожалуй, радует. Пусть она едва ли и может довериться каким-либо договорённостям с Амальей. Амалья, всё-таки, остаётся всё той же двуличной и плаксивой Амальей, готовой сдать ближнего своего с потрохами при первом же удобном случае.

Та, между прочим, просит Софику не отходить слишком уж далеко от того места, где они стоят, не пить ничего, что подают на сегодняшнем вечере — ибо, раз на мероприятии нет незамужних девушек, едва ли можно будет найти что-то безалкогольное — и, по возможности, не слишком привлекать к себе внимание, памятуя об их незаконном положении на выступлении тамеринок, прежде чем убежать куда-то в сторону сцены.

Проходит, должно быть, каких-то пять минут, и Софика совсем теряет Амалью в разноцветной движущейся толпе. Впрочем, Софика не считает это поводом для какого-либо беспокойства — Амалья, когда ей это необходимо, способна найти дорогу в любой ситуации. И уж тем более — в те моменты, когда ей что-то действительно бывает нужно.

Договорённость с Амальей — ну, скорее, правда, требования младшей сестры, чем полноценную договорённость — Софика почти что соблюдает, подхватывая с подносов лишь тарталетки да прочие закуски. От пирожных сегодняшней ночью она решает отказаться, памятуя о недоступности в данный момент воды или хотя бы сока.

На барона Тобиаса Сиенара Софика Траммо натыкается — скорее даже наталкивается — как раз около одного из подносов — на этом подносе стоят просто изумительные тарталетки с паштетом, которых Софика съела уже три штуки. Немного подумав, Софика хватает ещё две — стоит же хоть чем-то себя порадовать, раз приходится помирать со скуки, слушая чужое пение!

Присутствие Тобиаса в первую минуту шокирует Софику, но затем она — вполне вовремя — вспоминает, что его дом — дворец, если уж выражаться совсем правдиво — находится совсем неподалёку от этого парка. Совсем неудивительно, что он решил послушать пение иберских девиц. Такое событие — как говорит Амалья — не слишком-то часто встречается, чтобы пропустить его, когда есть все возможности пойти.

Тем более, что Тобиас не выдал ей ночного приключения с Джеком, которое можно было посчитать гораздо более пикантным, нежели просто концерт каких-то там тамеринок. Да и вообще Софика вполне склонна Тобиасу доверять — в конце концов, он ещё ни разу этого доверия не предал.

Софика пропускает Тобиаса к подносу с тарталетками, отойдя несколько в сторону, а мгновением позже сама с наслаждением впивается зубами в одну из оказавшихся у неё тарталеток.

Тобиас предлагает Софике отойти к обвитой какими-то цветами лестнице в верхнюю часть парка. В ту самую, куда ускакала теперь Амалья. Софика покорно идёт туда. У лестницы, в конце концов, оказывается вполне недурно. Разве чуточку более шумно, чем хотелось бы Софике, успевшей доесть и вторую тарталетку.

— Ваша младшая сестра, оказывается, тоже весьма решительная особа! — мягко и низко смеётся Тобиас, а в ответ на недоумённый взгляд Софики поясняет свои слова: — О, Софика, я в жизни не поверю, что вы выбрались сюда ради оперной музыки! Вы ведь терпеть её не можете и начинаете скучать уже спустя пять минут!

У Тобиаса на ухе какая-то царапина, достаточно свежая, чтобы получить её раньше сегодняшнего утра, а вид в целом гораздо более уставший, нежели обычно. Впрочем, глаза у Тобиаса всё равно добрые и смеются, и Софика не в состоянии задумываться долго о чём-то ещё.

Софика усмехается. Она прекрасно помнит тот вечер в театре — вечер, когда Тобиас сделал ей то волнующее предложение — и думает, что, пожалуй, он прав — она заскучала гораздо раньше, чем на сцене начало что-то происходить. Нет никакой нужды напоминать ей об этом. Сейчас при воспоминании о том вечере Софика не чувствует ни боли, ни огорчения.

— Вы, кажется, неплохо меня узнали за время нашего знакомство! — улыбается Тобиасу в ответ Софика, опираясь поясницей на каменные перила лестницы. — Мне даже обидно, что я не столь наблюдательна!

В памяти вдруг всплывает подслушанный сегодня разговор герцога Синдриллона с маркизом, обладателем крайне неприятного голоса, и каким-то ещё господином. Этот разговор совершенно вылетел из Софикиной головы за время подготовки к ночной вылазке с Амальей, но теперь снова пробуждается в её сознании.

Об услышанном сегодня в королевском дворце Софика — отчего-то шёпотом — рассказывает Тобиасу почти захлёбываясь словами. Он слушает молча, не перебивая. Лицо его становится очень серьёзным и из глаз его вмиг исчезают те искорки смеха, что делают его доброжелательным и благообразным.

— Умеете же вы оказаться в нужном месте! — замечает Тобиас, словно чуточку с укоризной, когда Софика оканчивает свой рассказ. — Признаться, в этот раз мне стоит этому порадоваться.

Она лишь кивает, не зная, насколько это уместно, а потом долго-долго молчит, не зная, что ещё можно сказать в подобной ситуации. Он тоже долго ничего ей больше не говорит.

— Иберцы, похоже, обожают оперу! — вздыхает Софика, когда, чуть заскучав, решает снова привлечь к своей персоне немного внимания. — Раз уж они даже гастролируют в Мейлге...

Софика водит носком своего левого ботинка по земле, силясь нарисовать на земле что-то более-менее осмысленное. Получается не слишком. Вероятно, оттого, что в парке недостаточно светло. Или, быть может, ботинки у неё, всё-таки, не слишком пригодны для подобного развлечения. Не то что те, что были дома.

— Вообще-то, в Ибере гораздо больше уважают не слишком популярный у нас балет — астарнские веяния и всё такое, — замечает Тобиас, и голос у него снова становится несколько насмешливый, а на недоумённый взгляд Софики он снова мягко смеётся. — Клятвенно обещаю сводить вас — и ваших дорогих сестёр, разумеется — в самое ближайшее время.

Софика думает, что это будет вполне кстати. Желательно — после восьмого или даже девятого бала. Ближайшие несколько дней она и без того не сможет даже выдохнуть свободно, не мчась куда-нибудь в одном из пошитых для неё парадных платьев! С завтрашнего дня Софику Траммо — и, справедливости ради, стоит добавить, как и Амалью, Констанцию, Арабеллу и некоторых других девочек — ждёт череда пикников, театральных представлений и всяких художественных выставок, от которых к седьмому балу уже начнёт тошнить.

Софика даже малодушно желает нарваться на какое-нибудь наказание, из-за которого ей запретят всё это посещать! Только вот едва ли мачехина кузина когда-нибудь решится на такое — скорее уж в оставшееся время с Софики не будут спускать глаз.

— Вы прочтёте письмо от меня, если я вам его пришлю? — интересуется вдруг Тобиас словно несколько неловко, и это заставляет Софику вздрогнуть от неожиданности и определённо заинтересоваться происходящим. — И каким образом вам лучше его передать?

Она кивает, прежде чем задуматься о том, как ей будет проще подвезти письмо — вероятно, оно совсем не предназначено для глаз мачехиной кузины, которая обязательно посмеет сунуть нос в корреспонденцию для кого-либо из своих воспитанниц. И этот факт кажется Софике весьма прискорбным.

И откуда только пошли эти дурацкие правила, не позволяющие девушкам самим распоряжаться своими переписками, выбором платья или свободным временем? Какой изверг их придумал? Софика с удовольствием выскажет этому человеку всё в лицо, если только когда-нибудь его встретит лично!