Не меньше, чем барон

— Софика, умоляю тебя — помоги мне! — вдруг срывающимся, заполошным голосом шепчет Амалья, когда они остаются наедине.

Следует так же отметить, что всего лишь за мгновенье до произнесённых слов Амалья воровато оглядывается, вздрагивает, тянется своими беленькими пальчиками к запястью Софики, но отдёргивает руку даже раньше, чем успевает коснуться. Глаза Амальи бегают, словно она чувствует себя чуточку виноватой и возможно даже пристыженной.

Софика даже на секунду теряет дар речи. Чтобы Амалья да обращалась к ней с такими отчаянными интонациями?!.. Чтобы что-то могло привести её в такое состояние?!.. Софика думает, что это весьма интересно.

— Сегодня ночью в парке поют тамеринки — это ученицы старших курсов вокального отделения иберского музыкального училища, — поясняет Амалья чуть смущённо, и на слове «тамеринки» какая-то болезненная зависть проскальзывает на мгновенье на её хорошеньком личике. — Ты смелая и крайне везучая. С тобой мне не так страшно было бы сбежать их послушать.

Софику все эти слова о тамеринках не особенно впечатляют. Видит леди-создательница — Софика с гораздо большим удовольствием заявилась бы к Гесиму и, возможно, Джеку, если тот соберётся коротать сегодняшнюю ночь в квартирке Гесима. Но отказать Амалье в столь необычной просьбе просто выше сил Софики! Это даже любопытно — что хорошенькая куколка Амалья готова решиться на маленькое преступление, лишь бы послушать каких-то там девочек из училища.

К тому же, если намечается выступление в парке, возможно там будет что-нибудь вкусненькое — и так как на Софике не окажется корсета (а кто может заставить её его нацепить, раз уж она идёт, можно сказать, самостоятельно и определённо тайком?), она сможет съесть столько, сколько пожелает.

Только вот — что поделать с Руфиной? Та ни за что на свете не отважится выпорхнуть ночью из окна своей спальни ради нескольких часов приключений и никогда не захочет «потакать возмутительным наклонностям» своих младших сестёр, покрывая их вылазку (она и дневную-то вылазку Софики к Гесиму согласилась прикрыть только оттого, что Софика пообещала сестре пакетик леденцов). И ведь это Софика проживает в отдельной комнатке — а Амалье-то нужно будет как-то не разбудить Руфину!..

Должно быть, мысли о Руфине отражаются на лице Софики чересчур очевидно даже для обычно не слишком наблюдательной Амальи.

— С Руфиной я всё улажу. И с тётушкой тоже, — заявляет Амалья как-то несколько холоднее и жёстче, чем можно от неё ожидать. — Не беспокойся об этом. Только скажи — ты ведь согласна?

Не сказать, что Софика беспокоится всерьёз из-за того, что обо всём может узнать Руфина и — из самых лучших побуждений, что по мнению Софики не может служить оправданием — растрезвонить об этом всем взрослым в округе. В конце концов, уж её-то репутации в глазах мачехиной кузины едва ли хоть что-то способно повредить ещё больше. Мачехина кузина, должно быть, скорее поверит в то, что магия может исчезнуть или существующие миры слиться просто так в один, нежели в то, что среднюю из сестёр Траммо может хоть что-то исправить.

Софике скорее любопытно, как именно Амалья собирается это провернуть. Сама она вполне готова просто сбежать ночью через окно — как поступала уже не раз. Но разве Амалья отважится на нечто подобное? Разве она не побоится спуститься по толстой ветке дерева посреди ночи, когда любой шорох за пределами пансиона может заставить мачехину кузину забеспокоиться?

Но горничные приводят к сёстрам Траммо Констанцию, и разговор о способах небольших побегов из пансиона мачехиной кузины Софике приходится отложить до лучших времён. Кивнуть напряжённой и взволнованной Амалье она, впрочем, вполне успевает. Амалья тут же довольно улыбается.

Всех троих девушек из пансиона мачехиной кузины возникшая не пойми откуда третья горничная ведёт в комнату, уставленную изящными диванчиками, расположенными вплотную к стенам — там уже оказываются шесть девушек в таких же старомодных платьях для чаепития. Только у одной из них платье сиреневое, как и у Софики. И у всех — громоздкие, высокие причёски, как у Констанции и Амальи, которые Софика не может считать хоть немного привлекательными.

Некоторые из девушек кажутся донельзя взволнованными. Наверное, столь же взволнованными, как и перед вчерашним шестым балом или перед театральным представлением. Софике даже интересно становится — а что играли они? Какую из многочисленных сказок, считающихся подобающими для воспитания настоящих леди из стайки тоненьких девчонок?

Софика хочет было познакомиться с кем-то из девушек из других пансионов (поболтать, обсудить какие-нибудь глупости и просто мило провести время), но общаться с ней никто не хочет. Все стараются как можно больше отстраниться. Хотя в глазах каждой из шести девушек мелькает смутное узнавание. И весьма очевидная неприязнь вперемешку с плохо скрываемой завистью.

Не может же этого быть из-за какого-то чёрного шестобального платья!..

Констанция как-то высокомерно усмехается. Софика никак не может понять, на кого это высокомерие направлено — на неё или на шестерых незнакомых девчонок, — и оттого не знает, стоит ли ей злиться на Констанцию.

В комнату вводят ещё трёх незнакомых Софике дебютанток. Одна из них обладает весьма яркой внешностью — внушительным ростом, крайне смуглой кожей, очень жёсткими курчавыми волосами и довольно-таки высоким лбом. Что, вкупе с огромным — сиреневым, а не голубым — платьем выставляет её в несколько смехотворном свете. Девушка эта, впрочем, не кажется хоть сколько-нибудь смущённой. И даже — хоть чуточку взволнованной.

Горничная — ещё одна, то бишь, уже четвёртая, что встречается Софике в Левентроу — хлопает в ладоши и просит приглашённых дебютанток построиться по парам, прежде чем отправиться на встречу с монаршими особами, что «уже ожидают в серебряном зале». Софике надлежит встать — как и двум другим девушкам в сиреневых платьях — в самом конце столь торжественной процессии.

Софика решает занять место рядом с темнокожей высокой дебютанткой, которая кажется ей самой необыкновенной из всех здесь присутствующих. Во всяком случае, как кажется Софике, взгляд её гораздо более дружелюбный, чем у кого-либо ещё.

Амалья же встаёт вместе с Констанцией — второй парой.

Королева и кронпринцесса встречают всех приглашённых на чаепитие дебютанток в огромном зале с гладкими белыми колоннами, зеркальными стенами и красивыми серебряными или посеребрёнными канделябрами. Лицо у кронпринцессы напудрено и напомажено, и так она кажется несколько старше, чем казалась в театре. Впрочем, пудры на нём всё равно куда меньше, чем на лбу и щеках статной, величественной королевы, лицо которой напоминает восковую маску.

В этом зале уже стоят шесть крошечных столиков, пятнадцать изящных кресел с низкими спинками и одно кресло — с высокой резной. Это кресло — с высокой спинкой — стоит за стоящим дальше всего от Софики столиком. К другим столикам, стоящим как бы полукругом, относятся по три кресла с низкими спинками. Все они поставлены таким образом, чтобы сидеть в них лицом к тому человеку, что будет располагаться в высоком кресле.

Должно быть, кресло с высокой спинкой подготовлено для кронпринцессы Эденлии — во всяком случае, именно такая мысль кажется Софике самой логичной.

Софика вслед за другими дебютантками приседает перед королевой и кронпринцессой в глубоком реверансе, перед придворными дамами в напудренных париках и ужасно широких платьях (даже шире, чем платья Софики, Амальи и Констанции) — в менее глубоком реверансе, перед прочими дамами — в книксене. Вроде бы даже ничего не путает. Она ведь, Софика, вполне способна перепутать реверанс с книксеном, даже если рядом с ней их попеременно будет делать Амалья.

Королеве дебютанток не представляют. Она — вместе с важными дамами в напудренных париках и широких юбках — уходит прочь почти сразу же, после того, как церемониймейстер громко объявляет все её титулы. Дебютантки сразу после этого дружно склоняются в глубоких реверансах.

Из всех присутствующих в зале вскоре остаются лишь шестнадцать человек — двенадцать дебютанток, кронпринцесса Эденлия и три довольно-таки взрослых дамы, пусть и в несколько более скромных одеяниях, нежели дамы, ушедшие вслед за королевой.

Представленные к чаепитию девушки подходят к кронпринцессе Эденлии, называют свои имена и целуют подставленную белую руку с изящными ноготками. Конечно же, в первую очередь к кронпринцессе подходят те девушки, которые одеты в голубые платья. Очередь до тех, которым довелось сегодня прийти в Левентроу в сиреневых, подходит крайне долго.

Кронпринцесса каждой из дебютанток улыбается и каждой что-то тихонько говорит, после чего следует глубокий реверанс от польщённой дебютантки и в некоторых случаях какие-то благодарственные слова.

Амалья шагает к кронпринцессе четвёртой — сразу после Констанции. Кронпринцесса Эденлия, заслышав её имя, улыбается особенно ласково и что-то говорит в ответ (несколько дольше, чем трём предыдущим девушкам), на что Амалья лишь с улыбкой кивает и торопливо приседает в глубоком реверансе.

Софика подходит самой последней — после темнокожей высокой девушки (Александры Манно, как успевает расслышать Софика, прежде чем та тоже наклоняется над рукой кронпринцессы). У Александры довольно-таки низкий голос, и она не выговаривает букву «р», что кажется чуточку забавным.

— Софика Траммо, — звонко называет себя Софика, когда наступает её очередь, и прикладывается губами к мягкой белой руке.

— Ходят слухи, что вами очарованы едва ли не все мужчины Мейлге! — ласково улыбается Софике кронпринцесса Эденлия. — Не знаю, так ли это. Но барон Сиенар — уж наверняка.

Сердце у Софики начинает биться чаще, и она вмиг оказывается чересчур взволнованной, чтобы быть в состоянии хоть что-то на это ответить. Софике кажется, что щёки у неё, должно быть, заалели, а шея и лоб, напротив, стали слишком уж бледными. Она и про глубокий реверанс-то почти забывает! А когда вспоминает, может сделать лишь книксен. На большее у неё не хватает сил.

— Я счастлива познакомиться к каждой из вас! — ласково улыбается кронпринцесса Эденлия после того, как ей названы имена всех её сегодняшних гостий. — Смею выразить надежду, что наше знакомство окажется для вас столь же приятным, как и для меня.

Софика всё ещё стоит рядом с ней. Только то, как недовольно поджимает губы одна из придворных дам кронпринцессы, заставляет её вспомнить, где она находится и, после слов кронпринцессы, кое-как выполнить треклятый реверанс, после которого надлежит отойти к одному из столиков.

К тому, за которым сидят девушки в сиреневых платьях, разумеется.

На удивление, чаепитие даже оказывается вполне сносным — во-первых, сам чай Софика находит довольно вкусным (и, к тому же — остывшим, что Софике приходится крайне по вкусу), во-вторых кронпринцесса предпочитает разговоры о лошадях и кошках разговорам о модных новинках сезона или погоде, а в лошадях и кошках выросшая в деревне Софика разбирается чуточку лучше, чем в модных туалетах, в-третьих, голос у кронпринцессы оказывается самый чарующий на свете. Не то чтобы Софика не заметила этого раньше.