Король-паук

Глава 25

Брат Жан спал, спала госпожа де Салиньяк, спал кардинал Савойский, сон охватил гору Гран Шартрез, сон сковал своими цепями долину, в которой лежал Гренобль. Лишь дофин Людовик не мог себе позволить роскоши сна.

От стремительного подъёма на гору и затем спуска вниз у него звенело в ушах. Если лечь, звон превратится в пульсирующую боль, которая сольётся с биением сердца. Ни один лекарь, даже брат Жан, не смог бы объяснить этого явления, ведь все врачи знают, что кровь не циркулирует в теле, ещё Эразистрат семнадцать веков назад учил, что в артериях не кровь, а ветер. И никто за тысячу лет не решился изучить человеческую плоть, чтобы убедиться в обратном. А уж брат Жан и подавно не отважится.

Так что, расположившись в кресле у яркого огня, защитив от сквозняков голову фетровой шляпой и завидуя псу Пегасу, который устроился у самого камина и похрапывал, как все здоровые собаки (по гибким линиям его тела время от времени пробегала дрожь, словно он в своём зверином сне преследовал несчастного зайца), Людовик молча и через силу размышлял.

Отношение Франции понятно — неохотное согласие. Французы не одобряли, но и не могли воспрепятствовать союзу. С этой стороны Людовику опасаться нечего. Отношение Савойи — благосклонное. Но как далеко простирается эта благосклонность, дофин не знал. И, пока он не выяснит позицию кардинала Савойского — сдержанно благосклонную, определённо благосклонную, весьма благосклонную либо безоговорочно благосклонную, — он не сможет понять, много это или мало — двести тысяч крон, в которые он оценил свою дружбу. Принимая во внимание то, что не отцу, а ему придётся выплачивать приданое Иоланды, пожалуй, всё-таки маловато. Ещё до завтрашней встречи необходимо определить сумму, которую можно запросить и действительно получить.

Будь дофин похож на типичного крупного феодала, будь кровь, что струилась в его жилах (что бы там ни говорил Эразистрат и его последователи!), попроще, да что там, если бы ему было доступно простое благо ночного покоя, он решил бы дело при ярком свете дня, а не ночью, в тоскливые часы бессонницы, на которую сам себя обрёк. Он устроил бы турнир в честь представителей обеих сторон. Он задал бы великий пир с вином, менестрелями, бродячими артистами и учёными медведями — в соседних Альпах водилось много проворных и сообразительных медведей, да и волков, и других хищников. А после празднества, когда все придут в доброе состояние духа, он начал бы переговоры, и пусть себе кричат и пререкаются, пока не придут к какому-нибудь соглашению. Это был феодальный стиль — красивый, куртуазный и традиционный. Это был сдержанный стиль англичан. В ещё большей степени это был блестящий стиль Бургундии.

Но Людовику он не подходил. Дофин избегал всего неожиданного и непредусмотрительного: не любил громких голосов, был одержим страстью к порядку. Имелась к тому же ещё одна, более важная причина. Долгие раздумья привели его к открытию нового способа управления, о котором государи, более приверженные старине, и помыслить не могли. Мало того, чтобы властитель обеспечивал порядок, он должен представать перед подданными как олицетворение порядка, в каждом своём деянии, — от принятия указа до малейших деталей его исполнения.

Союз будет заключён. Но важно, чтобы он был заключён в покойной обстановке, без лишних споров. На церемонии подписания договора будет присутствовать вся высшая знать Дофине. Нельзя допустить, чтобы они возвратились в свои замки с ощущением, что у Людовика возникли трудности или что он пошёл на уступки кардиналу Савойскому. Надо поставить их перед свершившимся фактом и разъяснить, что всё это — к их же благу, как дофин уже однажды сделал это, избавившись от губернатора в первую же неделю своего правления. Кропотливая и тайная подготовка велась бессонными ночами, которые были одновременно и проклятием и благословением Людовика. Она заставляла смотреть на все деяния Людовика с благоговением, как на неизбежность, противостоять которой бессмысленно.

Под утро он задремал в своём кресле.

С восходом солнца явился цирюльник. Людовик вознёс краткую молитву святому Луке, покровителю цирюльников, лекарей и кровопускателей, чтобы на подбородке не осталось порезов, которыми он обычно бывал испещрён после каждого бритья. Цирюльник не был слишком искусен в своём деле, и всё же лучшего в Дофине не нашлось; он был жизнерадостен, предан и, в благодарность за то, что Людовик, высоко ценивший ремесло цирюльников, позволил им объединиться в гильдию, развлекал своего господина, рассказывая подхваченные на лету обрывки дворцовых сплетен, которые, будь они даже совсем незначительны, всегда занимали дофина. Тем утром цирюльник, как бы между делом, сообщил, что кардинал Савойский уже поднимается.

— Его преосвященство немолод, — заметил Людовик, — и, как правило, встаёт рано. Но это совсем не значит, что ты должен брить меня второпях.

У дверей в покои кардинала Людовик увидел слугу, который держал серебряный поднос с завтраком для господина. Из-под алой салфетки вырывался пар. По запаху дофин определил, что на подносе были фазан, конченая рыба и подогретые хлебцы. «Приятно, должно быть, обладать таким отменным пищеварением в семьдесят два года», — подумал дофин. Сам он ограничился небольшой тарелкой куриного бульона и яйцом всмятку, не приправленных даже солью и перцем, хотя и то и другое было ему по вкусу, особенно благоухающий пряным ароматом перец, это чудо Востока, некогда завезённое в Европу крестоносцами, лакомство всё ещё редкое и дорогое (платили за него просто — мера перца за меру золота).

Людовик втянул запретный запах, вздохнул, улыбнулся и пожал плечами. Хорошо уже и то, что ему не семьдесят два года.

— Позволь мне самому угостить моего высокого гостя, — обратился он к слуге, — а ты, мой добрый савойяр, подойди поближе и убедись, что я не подсыпал твоему господину никакой отравы.

— Монсеньор, у меня и в мыслях не было ничего подобного! — Неужели? Что же ты тогда так уставился на поднос?

Такого рода обхождение было, мягко говоря, несколько неожиданным, и слуга терялся в догадках, что бы оно могло означать.

Однако кардинал, увидев в дверях дофина с завтраком, расплылся в довольной улыбке. Он был выбрит, одет и, завершив длительную церемонию пробуждения ото сна, сидел, откинувшись на спинку кресла.

— Монсеньор чрезвычайно любезен. Сомневаюсь, что даже папа Николай в Ватикане, — благослови его, конечно, Господь, — может похвастать такой предупредительностью к себе. Вам вовсе не было нужды так утруждать себя ради меня.

Люди обычно наиболее податливы в тот час, когда они только что поднялись и не успели ещё наметить планы на день. Первые литеры, нанесённые на девственно чистую доску, — всегда самые чёткие. Именно их Людовик и хотел нанести.

— Я полагал, что будет справедливо и разумно известить ваше преосвященство, — дружелюбно начал Людовик, — о том, что мне самому только что сообщили: в Дофине прибыло французское посольство. Полагаю, нам стоит заранее всё обсудить, чтобы выступить перед гостями объединёнными силами.

— Проклятье, — проворчал кардинал, — они наверняка будут возражать.

— Полагаю, это более чем вероятно, ваше преосвященство.

— Меня это не остановит, — произнёс кардинал, отрывая ножку фазана, сверкнув изумрудным перстнем и с аппетитом вгрызаясь в неё, — меня ничто не остановит.

Людовику, однако, показалось, что зелёные лучики, исходившие от камня, преломились так, словно пальцы собеседника задрожали.

— Вы думаете, король Карл может помешать нашим планам?

— Сейчас — нет. А потом будет уже поздно. Я уверен, что больше всего отца раздражает замужество Иоланды. Боюсь, он Откажет ей в приданом. Но счастье всегда превыше денежных расходов. Я сам с удовольствием выплачу её приданое.

— Вот это воистину королевский жест, — отозвался кардинал Савойский.

— Я, впрочем, думал, что вы можете вычесть соответствующую сумму из своего взноса при подписании договора.

— Гм, — задумчиво протянул кардинал и тут же добавил: — Но, конечно, конечно. Прекрасный способ разрешить дело. Счастье, как вы сказали, превыше денежных расчётов. Но мы как будто ещё не договорились о размерах этого взноса.

Это был не вопрос. Кардинал, отнюдь не новичок в заключении разного рода сделок, приготовил сюрприз. Недаром у него имелось в запасе шестнадцать внуков, и каждый из них — ценная пешка в дипломатической игре. Брак Амадео и Иоланды, пусть даже тайный, уменьшит угрозу Савойе со стороны Франции. Но что мешает ему извлечь из договора дополнительную выгоду, выдав ещё одну из своих внучек за самого Людовика, благо тот овдовел.

— Я полагал бы справедливой сумму в... — начал было дофин.

Но кардинал остановил его:

— Давайте не будем сосредоточиваться только на деньгах, монсеньор. Мне известно, что несколько лет назад — неисповедимы нуги Господни — вы лишились госпожи дофины. Но со временем рана затянется, боль утраты утихнет, и вам придётся подумать о новой супруге, которая даст наследника королевскому дому, особенно когда корона перейдёт к вам.

Людовик пристально посмотрел на кардинала. Такого оборота событий он совершенно не ожидал.

— У меня есть внучка, — пояснил святой отец, — набожная, здоровая и благоразумная девочка, стыдиться которой не пришлось бы ни одному королю. Принцу Пьемонтскому она доводится сестрой. Брак Иоланды с принцем и ваш брак с этой девочкой навеки освятят и укрепят союз Дофине и Савойи.

Людовик лихорадочно соображал. Похоже, кардинал заинтересован в союзе сильнее, чем предполагал принц.

— Я не помышлял о новой женитьбе, — искренне ответил он, — и, говоря откровенно, в душе запретил себе её. Мысль, что другая займёт место Маргариты...

— По удачному стечению обстоятельств, — сухо перебил его кардинал, — она ещё слишком юна и не скоро сможет занять место Маргариты.

— Сколько же ей лет?

— Ей... — кардинал колебался, — ей семь лет. Но для своего возраста она на удивление рослая, и, думаю, созреет рано.

— Ясно, — сказал Людовик. Разница в возрасте составляла всего двадцать один год, что в королевской фамилии отнюдь не было редкостью. Вообще говоря, нежный возраст принцессы бросал совершенно иной свет на всё предприятие, освобождая ею от болезненной примеси чувств, — внучка кардинала становилась всего лишь ещё одной выигрышной картой в весьма много обещающей дипломатической игре.

— Разумеется, я готов проявить максимальную гибкость в вопросе о приданом, — добавил глава савойской церкви.

Людовик немилосердно завысил цену.

— Учитывая процветание Савойи, — начал он, — и учитывая также немалые доходы, которые приносит вашему преосвященству ваше положение, принимая во внимание, наконец, моё намерение, при всей моей бедности, обеспечить приличное приданое за Иоландой (я отнюдь не обязан этого делать), я счёл бы что-нибудь около пятисот тысяч золотых крон справедливым вознаграждением.

Кардинал выронил крылышко фазана.

— Что?! — завопил он. — Полмиллиона золотых крон?!