Король-паук

Глава 27

Брат Жан недурно держался в седле, но любителем верховой езды отнюдь не был. Он не выносил прелатов, которые без устали охотились, словно рыцари, умели ловко гарцевать на своих длинноногих лошадях и заставляли их выделывать разные фокусы. Он всегда предпочитал неторопливый, спокойный аллюр мулов — добрых терпеливых животных, отмеченных самим Богом. На лошадях скакали цезари и воины. Мулы пробуждали в брате Жане приятные воспоминания о юных годах, когда он был скромным аптекарем в монастыре Святого Михаила в Периле.

— А теперь я снова на лошади. И снова на охоте, как епископ Мейзе. Что дальше — кто ведает? Может, от меня потребуют, чтобы я танцевал?

— Уверен, вы и с этим справились бы блестяще, господин епископ.

— Не называй меня епископом, не то я начну называть тебя кавалером и генерал-капитаном имперской провинции Дофине, господином тайным советником его королевского высочества дофина, — всё это чересчур обременит мою память. Подумать только! Все эти громкие титулы принадлежат младенцу, которого я держал на руках и поил козьим молоком!

Они ехали бок о бок, и брат Жан явно был расположен к воспоминаниям. За последние двадцать четыре часа, наполненных разного рода хлопотами и делами, им с Анри впервые выпала возможность поговорить наедине. Видимо, столь неожиданное возвышение заставило брата Жана обернуться на прожитые годы.

— И вот виски этого младенца уже седеют, а мои волосы стали и вовсе белыми. Теперь ты — генерал, а я — епископ. Неисповедимы пути Господни, Анри Леклерк. Не знаю, почему Он сделал меня епископом, но твоим положением, я надеюсь, ты хотя бы отчасти обязан моим молитвам. Молитва обладает чудесной силой, Анри, о которой многие не задумываются. Когда Бог дарует нам то, о чём мы молимся, Он тем самым благословляет нас, наша вера укрепляется, и мы обращаемся к Нему с новыми праведными мольбами. Когда же Он отказывает нам в наших просьбах, Он и этим благословляет нас, давая понять, что неправедной молитвой мы оскверняли себя. Он посрамляет нас, как посрамил Иова. Тем самым Он умудряет нас. Да, Он благословляет нас всегда и всем. — Брат Жан смущённо улыбнулся: — Как епископ я должен буду проводить службы. А ведь, знаешь, я в жизни не отслужил ещё ни единой мессы, и мне немного боязно. Паства может разбежаться в ужасе.

— Ничего, я поставлю перед церковью пару пушек и загоню всех назад, — рассмеялся Леклерк.

— Да, это было бы неплохое применение для пушек, — откликнулся брат Жан и, помолчав, добавил: — Об одном я сожалею, Анри. Я так надеялся, что смогу крестить твоих детей. Я надеялся, что придёт время, ты женишься снова...

— Так ведь я и женился, — только сейчас Анри осознал, сколь долго он не виделся со своим учителем, приёмным отцом, наставником, — на прекрасной женщине из рода Коменжей. Уже после свадьбы её отец признался, что приданое дал Людовик, но просил меня сохранить это в тайне.

Как странно и непостижимо ведёт себя порой дофин, подумал брат Жан. Он выуживает у кардинала Савойского одно приданое за другим и никакого секрета из этого не делает, сам же втайне выплачивает приданое невесты Леклерка!

— Но что до крещения, боюсь, четырёхлетнего мальчика крестить поздновато.

Брат Жан вздохнул.

— Слава Богу, мне не надо больше быть дипломатом. Это самое трудное, даже мессу служить легче. Вообрази себе, я ведь даже думал, как оградить тебя от Маргариты Салиньяк.

— Дофин опередил вас в этом. Сегодня рано утром она выехала в Прованс с рекомендательным письмом королю Рене и тысячей крон, зашитых в седельный мешок. Она осталась очень довольна.

— А как ты назвал ребёнка? Анри? Или нет, скорее Людовик!

— Но Людовик не поил козьим молоком несчастного подкидыша и не объяснял ему устройство перегонных аппаратов.

— Ну, в этом я никогда не разбирался.

— Но тогда, значит, и я не разбирался в этом, и, следовательно, новые винокуренные заводы в Дофине не должны бы работать. Но они работают, да ещё как! Многие крестьяне-бедняки разбогатели и теперь живут припеваючи. Налоги высоки, но дело процветает. Нет, своему сыну я мог дать только одно имя. Жан Леклерк преклонит перед вами колена и попросит вашего благословения, как только вы почтите мой дом своим посещением.

— Считай, что уже благословил. Так ты назвал его в мою честь! Вот она, радость, которой тайно жаждет безбрачие! Я буду у тебя сегодня же вечером, если только не понадоблюсь Людовику, что маловероятно. Не помню, чтобы он выглядел лучше, нежели теперь. У меня как у врача совсем не будет дела, — сказал брат Жан и тут же подумал: «Так ли, право?»

Во всяком случае, он твёрдо знал, в чём заключается долг врача по отношению к больному — ободрять и заставлять других следовать твоему примеру.

Людовик и вправду выглядел прекрасно. Он весь искрился энергией и весельем в предвкушении охоты в честь кардинала Савойского и подписания договора. Сам кардинал, конечно, давно ужe не ездил на охоту. Людовик обещал добыть на изерских болотах несколько шкурок горностая для его мантии. Зная, что эти зверьки на редкость подвижны и проворны, святой отец улыбнулся и заметил, что с него вполне хватит и одной, и той, наверное, придётся дожидаться на том свете.

Но Людовик никогда не пытался загнать зверя, которого можно поймать в силки, и по всей долине расставили сотни капканов на горностаев, так что принц был вполне уверен, что выполнит обещание.

Не собирался он охотиться и на кабанов, хотя они во множестве водились в тех краях. Пусть их преследуют по лесам и полям англичане, всегда говорил Людовик, ведь они занимаются этим уже не одно столетие, пытаясь доказать, что кабан не уступит по вкусу самому крупному борову. Иногда они не съедали головы, хоть они и почитались самым главным деликатесом, и вместо этого развешивали жуткие чучела над обеденными столами в своих замках и хвастались друг перед другом длиной кабаньих клыков Людовик велел рыть волчьи ямы с зубьями на дне, чтобы зверь не выбрался, и крестьяне могли полакомиться свининой. Если появлялась возможность подстрелить добычу из ружья, Людовик не отказывался и от такого способа охоты. Но вообще-то огнестрельное оружие применялось только против людей, так как дым от медленно горящего фитиля отпугивал животных, а ведь даже Анри Леклерк признавал, что порох без фитиля не подожжёшь.

Хороша была охота на волков и на оленей; охота на лис, хоть и считалась несерьёзным занятием, позволяла долго и быстро скакать на лошади, учила крепко держаться в седле и разминала ноги, терявшие силу от сидячего образа жизни. Людовик любил охотиться и на медведей, но они часто укрывались в горах, и тогда приходилось возвращаться и придумывать правдоподобное объяснение, отчего он не стал загонять их. Он был рад, что зимой они впадают в спячку. Соколиная охота — тоже чудесное времяпрепровождение и тоже позволяет долго мчаться верхом. В общем, это даже не была охота в полном смысле слова, но отпустить птицу, затем снова поймать её — в этом что-то было Да и поучительно: снимаешь с сокола колпачок — и твоя добыча становится его добычей. И ещё нужна верная собака, чтобы подобрать эту добычу. Но всё искусство тут только в том, чтобы обучить птицу — на редкость скучное дело. Когда-нибудь руки дойдут и до этого. Но пока у него не было времени, чтобы обучать других сражаться за себя.

На этот раз охотились на серну — очень осторожную и чуткую антилопу. Летом их стайки паслись в отрогах Альп, а зимой спускались в долину в поисках пищи.

Слух у них был острый, глаза зоркие, а резвость вошла в поговорку. Приблизиться к ним было очень трудно. Заслышав малейший шорох, они срывались с места и вихрем уносились прочь. На холмистой местности эти животные обгоняли лошадь и потому, спасаясь, всегда инстинктивно выбирали самые неровные пути: каменистые тропинки, на которых люди и кони спотыкались и падали. Зимой они покрывались толстым слоем серого меха и благодаря ему становились почти незаметны, замирая в тени деревьев и сливаясь с грязным снегом. Уже сами по себе эти повадки подогревали охотничий азарт Людовика и бросали вызов его искусству.

Но была и ещё одна причина, по которой Людовик так любил охоту на серн. Они обладали мягчайшей шкурой. Из неё изготовлялись самые тонкие перчатки, самые роскошные камзолы и чулки во всей Европе. Красивая, бледно-жёлтого цвета от природы, она могла, если её покрасить, приобретать различные оттенки. Всё это сулило Дофине расцвет торговли и производства и в конечном итоге процветание. Перед внутренним взором Людовика вставали целые деревни, поголовно занятые обработкой шкур серны. Он не только разрешил, но и всемерно поощрял охоту на этих ценных зверей, которых, к несчастью, нельзя было приручить и разводить в неволе. Между прочим, из мяса готовили изысканнейшие и отменно вкусные блюда, которые он мог есть безо всякой опаски.

Брат Жан не имел о сернах ни малейшего понятия. Во Франции ему доводилось слышать, что они с рождения и до смерти живут на вершинах гор, где парят орлы и лежат вечные снега. Если Людовик намеревается взобраться так высоко, то ему, конечно, нужен лекарь. Поэтому весьма естественным шутливым гоном он осведомился, нельзя ли и ему присоединиться к охоте.

Несколько удивлённый, но явно обрадованный дофин воскликнул:

— Вы принесёте нам удачу! Все теперь скажут, что французский посол присоединился к нам душой и телом. Пегас, можешь поцеловать перстень епископа.

У брата Жана не было перстня, но умный пёс, видя, как его хозяин благоволит к этому человеку, подошёл и лизнул ему руку. Охотники захохотали и захлопали в ладоши. Анри усмехнулся. Амадео Савойский вытаращил глаза от изумления: казалось, даже собаки в Дофине способны выполнять самые сложные трюки по единому слову дофина. Охота началась весело, и всё обещало её участникам удачу.

На противоположном берегу Изера, прямо напротив Гренобля в излучине, образованной резким поворотом реки к югу, стоял густой лес. Здесь росли дофинесские клёны — осенью они окрашивали здешние края в яркие цвета, лиственницы, о которых дофин проявлял особую заботу, зная, что они ценятся как строительный материал, гибкие прибрежные ивы, в зарослях которых расставляли силки на горностая, и, наконец, в той части, где равнина поначалу плавно и незаметно поднималась, чтобы затем, милях в десяти к северу, резко перейти в горные склоны Гран Шартрез, высились вечнозелёные сосны.

Раньше здесь жили только лесничие и охотники. Они добывали зверя и зарабатывали на жизнь мелкой торговлей в Гренобле. То были обеспеченный и добродушный народ, почти неотличимый от беглецов, которые не выдерживали притеснений местных баронов, и каторжан, спасавшихся от закона. Теперь эти места населяли законопослушные и трудолюбивые люди.

Они отличались трудолюбием, ибо Людовик ненавидел праздность и позаботился о том, чтобы трудолюбие приносило доход Иные охотились на серн, за шкуры и мясо которых хорошо платили; другие жгли уголь на порох для Анри, и каждый теперь обрабатывал собственный небольшой участок, выделенный по указу дофина. Закон, принятый на второй год его правления в Дофине, запрещал охоту на этих участках без позволения хозяина под угрозой штрафа в 10 франков даже для знати, впрочем, конечно, не распространялся на самого Людовика. В Европе тогда о таком и не слыхивали.