Друзья и герои

Алан выслушивал всё это серьезно и сочувственно и подтверждал, что пятая колонна вконец распоясалась. В самом деле, британские войска покинули Флорину, но это, скорее всего, был спланированный ход. По его мнению, бояться было нечего. Британия еще сражалась.

Люди принимали его утешения, понимая, что он старается как может, но знает не больше их самих. Они сердечно благодарили его и удалялись в поисках других источников информации.

Один из англичан, Плаггет, рябой, со щетинистыми усами и с голосом пронзительным, словно у терьера, отреагировал хуже других. Принглы раньше его не видели. Он работал на английскую компанию, но был женат на гречанке и в основном общался с греками. Теперь же он, подобно остальным, вышел на улицу в надежде узнать, что происходит. Соображения Алана он отверг сразу же.

– Я в это не верю, – заявил он. – Выглядит это всё неважно, а на деле, полагаю, еще хуже. Мне это всё не нравится. Что теперь будет с нами? И зачем сюда приехали наши ребята? Отступить без единого выстрела! К чему это всё? Наворотили дел, а нам теперь расхлебывать. Без единого выстрела! Весь город об этом говорит.

Его жена стояла рядом, явно стыдясь поведения мужа.

– Если об этом говорит весь город, значит, слухи исходят от пятой колонны, – сказал Алан.

– Вы обманываете себя, Фрюэн. Пятая колонна не так уж и велика. Мы сейчас навещали в больнице родственника жены. Его прислали с полевого склада. Говорит, там настоящий хаос.

Наконец Алан и Принглы, сами нуждаясь в утешении, добрались до «Зонара». Танди спрятался внутри кафе, спасаясь от ветра. С ним были Якимов и Бен Фиппс. Неподалеку от них устроилась компания англичанок, среди которых восседали миссис Бретт и мисс Джей. Завидев Алана, миссис Бретт вскочила на ноги и бросилась к нему:

– Есть новости? Говорят, наши ребята сбежали. Скажите мне правду. Я англичанка, я всё вынесу!

Алан сочувственно глядел на нее сверху вниз, пока она повторяла:

– Я не боюсь. Нет-нет, совсем не боюсь. Если положение затруднительное, так мне и скажите.

Улучив паузу в ее речи, Алан медленно и четко произнес:

– Это запланированное отступление. Стратегический ход. Они решили укрепить линию Олимпа.

Миссис Бретт издала ликующий вопль.

– Я так и знала! Я всем говорила, что так и есть! На линию Олимпа можно положиться, не так ли? Там же австралийцы!

Она вернулась к подругам, твердя, что всё в порядке и волноваться не о чем, но держалась при этом чересчур уверенно – как и положено англичанке, которая ясно видит грядущую катастрофу.

Бен Фиппс смерил ее мрачно-одобрительным взглядом и спросил у Алана:

– У вас были причины так утверждать?

– Надо сохранять надежду.

– То есть так ничего и не известно?

– Ничего. А вам?

– Ничего. Возможно, мы уже ничего и не узнаем. Нас могут держать в неведении, пока сюда не явятся немцы. Так произошло в Салониках. Там был польский лагерь, и им ничего не сообщили. Кому-то из англичан удалось сбежать в последнюю минуту, но поляков никто не предупредил. С нами может произойти то же самое.

– Сомневаюсь, – сказал Алан.

Однако все они боялись, что их застанут врасплох. Инстинкт велел им держаться вместе. Если кому-то из них удастся что-то узнать – сразу узнают и остальные. Если их захватят, то, по крайней мере, не поодиночке. Даже Гай не искал, чем отвлечься, признавая, что им оставалось только ждать.

Хотя никто, кроме Якимова, уже не питал иллюзий касательно Танди, всё же именно Танди выступал в роли их связующего звена. По крайней мере, у него был богатый опыт эвакуации. Даже Фиппс признавал, что Танди в этом деле мастак. Если кому-то и удастся сбежать, то это будет он; возможно, остальным удастся за ним последовать.

Менее чем через неделю после отъезда Чарльза Гарриет увидела, как в Афины возвращаются первые английские солдаты. Прибыло два грузовика; они остановились перед гостиницей, которую реквизировали под нужды армии, но пассажиры даже не попытались выйти.

Гарриет подошла к ним, полагая, что они-то должны знать, что происходит. Заднюю стенку кузова первого грузовика опустили, и было видно, что внутри лежат мужчины – на полу, прислонившись к мешкам, свесив головы. Казалось, что они пребывают в подобии транса.

– Откуда вы приехали? – спросила Гарриет. – Есть ли новости?

Ей никто не ответил.

У двоих головы были перевязаны грязными бинтами. Через некоторое время один из них поднял взгляд и посмотрел куда-то сквозь Гарриет. Она поспешно отступила. Они были совершенно измотаны, но дело было не только в этом. От них пахло поражением – очевидным, как запах гангрены. Они выглядели так безнадежно, что Гарриет чуть не расплакалась.

Прохожие неодобрительно смотрели на новоприбывших. Еще совсем недавно британских солдат провожали песнями, цветами и смехом. Теперь они вернулись – в таком отчаянии, что вокруг них клубилось марево смерти, подобно ледяной дымке вокруг айсберга.

Собирался дождь, и над холмами змеились набухшие от влаги черные тучи. Ветер трепал деревья, и на мостовой среди пыли и обрывков бумаги кружились белые и розовые лепестки.

Из гостиницы вышел какой-то офицер, и к нему обратился по-английски пожилой господин из толпы:

– Нам ничего не говорят. Мы хотим знать, что происходит.

– Не вы одни, – ответил офицер и подошел к грузовику. – Давайте двигайтесь!

Солдаты кое-как поднялись и вылезли из грузовиков, двигаясь словно старики. Пока они шли, кто-то положил руку на плечо одному из раненых. Тот сбросил ее – не раздраженно, но так, словно вес чужой руки был для него неподъемным.

Они зашли в гостиницу, но Гарриет так и осталась стоять на мостовой, не помня уже, куда шла. Она оставила Гая в книжном магазине на площади Конституции, чтобы обойти аптеки в поисках аспирина. Теперь аспирин был позабыт. Она побежала обратно на площадь: у нее были все доказательства того, что катастрофа свершилась. Гай был поражен ее видом. Поначалу она не могла говорить, а когда попыталась описать увиденное, то разрыдалась. Он обнял ее. Его тепло, воспоминания о том, как храбро он держался, пока их дом сотрясался от выстрелов, их взаимная нужда друг в друге – всё это захлестнуло Гарриет. Она прижалась к нему.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– Я знаю, – ответил он беспечно – так же, как и в первый раз, когда она произнесла эти же слова в поезде, идущем в Бухарест.

Она вдруг разгневалась и вырвалась из его рук.

– Нет, не знаешь, ты ничего не знаешь! Ничего!

Он поймал ее за руку и укоризненно сжал.

– Я знаю больше, чем ты думаешь.

– Возможно.

Она сердито вытерла глаза, как ребенок, которому пообещали новую куклу взамен разбитой, и он не может решить, что важнее: потеря или надежда на возмещение.

– Пойдем, тебе надо выпить, – сказал Гай, подхватил ее под руку и повел прочь.

На протяжении дня в город прибывали всё новые грузовики с солдатами, отупевшими от усталости. Поначалу прохожие при виде них замирали в недоумении. Потом стало ясно, что слухи оказались правдой. Битва была проиграна. Англичане отступили. И всё же люди продолжали толпиться на улицах, ожидая хоть какого-то объяснения. Должно же быть сделано объявление. Их страхи будут развеяны. Но никакого объявления не было. Афиняне уже не в силах были терпеть неизвестность. Катастрофа произошла: они увидели ее своими глазами.

В сумерках Алан сказал, что хочет выгулять собаку, – его тянуло прочь из города, оцепеневшего от столкновения с реальностью. Он предложил доехать на автобусе до побережья и прогуляться до Турколимано.

В отличие от остальных, Бен Фиппс пребывал в восторженном состоянии, поскольку только что чудом избежал гибели. По пути из Психикона он попал под обстрел и вместе с еще несколькими людьми укрылся в дверном проеме. Два бомбардировщика спикировали, словно летучие мыши, и принялись стрелять по дороге, усеяв ее пулями. Никто не пострадал, и, когда самолеты улетели, Бен выбежал и поднял одну из пуль, завернув ее в носовой платок: она была еще горячей. Теперь он не в силах был говорить ни о чем другом, кроме своего приключения, и на пляже вытащил из кармана пулю и подбросил ее в небо.

– В меня стреляли из пулеметов!

Его восторг забавлял Алана, который наблюдал за ним так же, как за игрой Диоклетиана.

– Вы не пошли на войну, но она явилась к вам сама, – заметил Алан. – Чего еще желать журналисту?

К вечеру облака разошлись, открыв ало-лиловую закатную панораму. Когда цвета поблекли, над морем поднялся нефритово-серый туман, который словно светился изнутри, напоминая о долгих летних сумерках. Алан принялся рассказывать об островах и о предстоящих днях на пляже.

С наступлением темноты они добрались до Турколимано, пребывая в ностальгической меланхолии.

– Нас лишили рая, – сказала Гарриет.

– Он еще вернется, – ответил Алан. – Даже война не длится вечно.

Они пробирались по разрушенным взрывом улицам, перелезая через горы кирпичей и досок. Им нужно было найти автобус, который шел из Пирея. Завидев лучик света, пробивавшийся между светонепроницаемыми шторами, они остановились, радуясь укрытию. В крохотном кафе, освещенном свечными огарками, стояло несколько простых столов. Хозяин, в одиночестве сидевший в дальнем углу, поприветствовал их так мрачно, что на фоне всеобщей тишины стало казаться, будто они угодили в царство мертвых.

В последние несколько дней мужчины завели привычку рассказывать лимерики и анекдоты и обсуждать жизнь в целом, постепенно напиваясь до полного забытья. В такой тесной компании чувство опасности отступало, и иногда о нем удавалось забыть. Устроившись в кафе со стаканами греческого бренди, они попытались вспомнить хоть один анекдот или стишок, который еще не рассказывали.

– Расскажите ту историю, которую вы вспоминали, когда мы познакомились, – сказала Гарриет Якимову. – Про крокет.

Якимов улыбнулся себе под нос, довольный такой просьбой, но не торопясь ее исполнять. Он опять остался без средств к существованию, и ему покупали выпивку окружающие, однако он не желал возвращаться к тяжкому труду конферансье. Опустив тяжелые бледные веки, он заглянул в свой стакан, – тот оказался пуст, – подвинул его и спросил:

– Как насчет капельки бренди?

Гай окликнул хозяина, и перед Якимовым поставили бутылку. Тогда он удовлетворенно вздохнул и заявил:

– Ну что же, крокет!

Этот рассказ насмешил всех в Бухаресте. Но здесь, в темном уголке на краю потерянного мира, он казался просто уморительным. Каждый раз, как Якимов слабым голосом повторял слово «шары», его слушатели хохотали до умопомрачения, пока наконец не сползли со стульев, всхлипывая от смеха. Хозяин потрясенно наблюдал за ними: он никогда еще не видел, чтобы англичане так себя вели.

Когда им не удалось припомнить более ни одной истории, они умолкли, заново ощущая тишину разрушенного города.

После долгого молчания Алан сказал:

– Как-то раз, когда я ночевал в палатке на поле битвы в Марафоне, ночью меня разбудил звон мечей о щиты.

Казалось, что он признается в чем-то, о чем не заговорил бы в обычное время, и окружающие, впечатленные, поверили ему. Бен сказал, что вырос в Кинтоне[85] и часто слышал, что местные фермеры отказывались выходить на Эджхилл[86] ночью.