Истоки инквизиции в Испании XV века

V. Заключение

Закончив наш обзор хроник о периоде Хуана II, которые все, без исключения, были написаны до эпохи инквизиции, мы немедленно замечаем некоторое сходство в их подходе к вопросу марранов. Все они, по существу, демонстрируют одинаковую тенденцию во всем, что относится к этому подходу, и для нас важно понять эту тенденцию, прежде чем мы начнем рассматривать само свидетельство.

Вне зависимости то того, кем был первоначальный автор каждого из рассматриваемых текстов и безотносительно к датам окончательных ревизий дошедших до нас рукописей, нам ясно, что все они были частично написаны или отредактированы марранами в первые несколько лет после событий в Толедо. Это, по крайней мере, справедливо по отношению к тем частям текстов, которые занимаются вопросами, связанными с марранами. Так получается, что эти документы отражают взгляды марранов в то время, и свидетельство, датированное серединой XV в., о событиях, повлиявших на жизнь марранов в Испании, о важнейших причинах марранской проблемы и — что не менее важно для нас — о средствах и методах, могущих быть использованными для ее решения.

Мы видели, что все четыре хроники показывают в той или иной степени желание подавить любое религиозное обвинение, которое могло быть выдвинуто против марранов их оппонентами, и точно так же любое упоминание о каком бы то ни было расовом оскорблении, унижении и т. п., ударившем когда-либо по ним. Оба эти вопроса — марранская ересь (иудаизм) и расовая неполноценность конверсо, которые представляли собой предмет самых яростных противоречий, когда-либо охватывавших королевства Испании, — были, таким образом, систематически загнаны во тьму, так, как будто никогда и не обсуждались. Также и вопросы большой практической значимости, которые были как бы прикреплены к этим теориям моральными или юридическими ширмами, такие как право марранов на общественные должности или даже их право свидетельствовать в суде, были тщательно устранены из этих хроник, как будто они никогда не были предметом публичного обсуждения и не повлияли сильнейшим образом на социальную жизнь Испании.

Каковы были причины для этой цензуры, навязанной всем хроникам Хуана II их марранскими авторами и редакторами? Главной причиной было, несомненно, следующее: марраны стояли лицом к лицу с кампанией поношения, которая явно угрожала их существованию в Испании, и они неизбежно искали наилучший способ прекратить эту кампанию или уменьшить ее эффективность. До тех пор, пока Толедо был генеральным штабом и центром антимарранской агитации мятежников, марраны встречали яростные обличения в свой адрес из этого источника контратакой, которая вскоре заставила их врагов защищаться. Полные решимости ответить огнем на огонь, марраны выставили на линию фронта сильнейших и способнейших людей, имевшихся в их распоряжении — Торкемаду, Картахену, Докладчика и других, они мобилизовали в свою поддержку мужественных и блестящих людей, как Лопе де Барриентос и Алонсо де Монтальво, они ответили на каждое обвинение, они выставляли напоказ любую ложь и создали мощное общественное мнение, которое было настолько враждебно по отношению к Сармьенто и его последователям, что тех стали рассматривать как изгоев не только политически, но и морально и религиозно. В течение года после мятежа марраны увидели, что их враги отступили, папа осудил и отлучил их, их лидеры были казнены или затравлены, а Толедо, как ранее Сьюдад-Реаль, явно искал расположения короны. Конечно, борьба ни в коем случае не была закончена, и марраны все еще страдали от рецидивов нападок, но самые опасные и безжалостные враги были подавлены и антимарранская кампания сдержана.

Им оставалось только преодолеть сопротивление старохристианских толедцев восстановлению статуса марранов, то есть их права на полное равенство, и это, они считали, скорее может быть достигнуто спокойными переговорами и дипломатическими усилиями, чем шумными обвинениями и контробвинениями. А точнее, они рассчитывали преодолеть трудности, с которыми они столкнулись в районе Толедо, убедив короля решительно действовать в их пользу, как он многократно делал в прошлом. Широкомасштабная кампания в их пользу оказывалась, следовательно, излишней.

Кроме того, это выглядело рискованным. Марранам было ясно, что если они пойдут в атаку, проблема их дискриминации в Толедо вместо того, чтобы уладиться, перерастет в национальную проблему, а они стремились изолировать проблему, ограничить ее географически и ужать тематически, насколько это возможно. Более того, продолжающаяся кампания в их пользу может привести к мощной контратаке и возобновлению обвинений и встречных обвинений, которые так очернили их имя. Это может втянуть их в продолжительный конфликт, результат которого невозможно предвидеть, и в любом случае снова разжечь пожар, который они с трудом сумели потушить. Они знали, что угольки этого пожара все еще тлели, кое-где пепел еще не остыл и появлялись изолированные языки пламени. Но не следует делать ничего, думали они, что может раздуть их. Вместо этого эти языки нужно притушить по отдельности.

Таков, похоже, был ход мысли марранов или как минимум их некоторых ведущих фигур в ранние 1450-е гг. Опасаясь, что чересчур энергичный ответ их оппонентам может вызвать новый взрыв, они поспешили приостановить ту воинственную кампанию, то есть тот прямой, гордый и страстный ответ, который привел к их внушительным достижениям и триумфам. Их враги были мертвы или преданы анафеме, и они хотели видеть такими же проклятыми и мертвыми их идеи. По существу, они хотели видеть весь толедский бунт — в том, что касалось их, — также похороненным и стертым из памяти людей. Они хотели оценивать это просто как эпизод, у которого не было настоящих корней в социальной жизни Испании и, соответственно, не будет продолжительных последствий и губительного эффекта. Короче говоря, они хотели судить это как выходку истории — продукт извращенного мышления, но не как общую, глубоко укоренившуюся тенденцию. Конечно, эти преступники с извращенным разумом умудрились превратить действительность в кошмар, но их успех неизбежно был кратковременен, как это обычно бывает с преступниками, и чем быстрее кошмар забудется, тем скорее восстановится нормальная жизнь. Последующие события доказали, что они ошибались, что они принимали желаемое за действительное. Но этот самообман, как мы увидим, глубоко внедрился в их ассимиляторскую психологию и соединился с более трезвыми соображениями, чтобы определить политику, которой они теперь последуют.

Эта политика ясно отразилась в опущениях и ревизиях, произведенных марранскими редакторами хроник Хуана II. Они тоже хотели стереть толедские события, во всем том, что касалось марранов, из памяти своих соотечественников, но они должны были справиться с историей мятежа, которую они нашли в исторических книгах королевства и которая была слишком связана — просто переплетена — с общим ходом событий. Поэтому они могли подвергнуть ее определенной ревизии и сделать более приемлемой для себя, и ясно, что для достижения этой цели они должны были следовать одному из двух возможных путей. Они могли сохранить отчеты о гонениях на конверсо и причины, предъявленные мятежниками для оправдания их действий, добавить опровержения этих причин, так же как и резкие порицания гонителей, высказанные папой, Торкемадой и другими авторитетами Церкви и государства. Это не привело бы их ни к какой фальсификации, но просто расширило бы историческую картину. Но они могли поступить и по-другому: опустить все нарекания на конверсо, обсуждаемые в хрониках, — они могли утаить всю историю о преследовании конверсо (что неизбежно стало бы необходимым в случае неупоминания о конверсо, связанного со всей историей). Разумеется, такая форма ревизии станет неприкрытым искажением истины. Но в их глазах историческая правда была менее важной, чем ее возможные последствия для благосостояния их группы. Они избрали, как мы видим, второй путь — и, несомненно, главным образом по вышеуказанным причинам.

Но кроме уже обрисованных главных причин, марранские редакторы были, по нашему мнению, движимы и другими соображениями, которые казались им весомыми и которые, с точки зрения морали, заслуживают уважения. Нет сомнения, они могли представить обвинения против конверсо, сопровождаемые своими собственными опровержениями и опровержениями других. Но каков был бы результат? Им был знаком секрет: с клеветой и поношениями нельзя бороться только их отрицанием, а отрицания зачастую приносят эффект, обратный ожидаемому. Редакторы-марраны, безусловно, понимали, что при царившем в то время общественном настроении опровержения могут вызвать у большинства читателей меньше доверия, чем обвинения, и что само по себе повторение обвинений через их отрицание только поможет дальнейшему опорочиванию конверсо и послужит интересам их врагов. Получилось, что, избрав путь полного освещения событий, они с легкостью могли оказаться невольными участниками поношения своего народа. А поскольку они, как мы считаем, были убеждены в невиновности марранов, они могли рассматривать подобную акцию как преступление — преступление подвергнуть невинных людей мукам дальнейшего унижения. Короче, в их глазах они стояли перед альтернативой: распространение лжи или ее сокрытие, и тогда вопрос о предпочтении стоять не мог.

Это могло быть дополнительным соображением этих историков, если не преобладающим, а в поддержку этого вывода был еще один момент, о котором мы должны помнить. Эти редакторы верили в то, что марраны, или их подавляющее большинство, были свободны от ужасного преступления ереси, но их обвинители тоже отлично знали это, и мотивы, которые побудили их преследовать марранов, были отнюдь не религиозными, а низкими и гнусными. Так зачем же выставлять напоказ ложь, чтобы потом опровергать ее правдой, вместо того чтобы говорить только правду, и причем с самого начала? Зачем представлять лживые религиозные доводы, которые заговорщики используют для оправдания своих преступлений, вместо того чтобы напрямую приписать эти преступления их истинным мотивам — жадности, зависти, политическим амбициям и преступным намерениям этих авантюристов? В таком типе рассуждения было искупительное свойство, которое, как можно предположить, руководило марранскими редакторами — или как минимум некоторыми из них в определенной мере. Их «фальсификация» записей могла, в силу общих соображений, показаться им представлением внутренней правды истории, в то время как полное и якобы правдивое изображение событий могло быть расценено ими как ведущее к непониманию, а отсюда и к искажению фундаментальных фактов.

Таковы, несомненно, были некоторые соображения, которые определили генеральный метод или тенденцию, которым следовали марранские историки, редактируя хроники Хуана II. То, что здесь имела место «страусиная» политика, вряд ли можно оспаривать, потому что за всеми этими и другими соображениями стоял упрямый, практически неуправляемый отказ марранов видеть зловещую реальность их опасной ситуации. Пряча голову в песок самообмана, они могли делать вид, что штормовой ветер, бьющий им в лицо, не существует, и враждебное движение, направленное против них, исходящее из самых недр испанского народа, было просто порождением политических авантюристов, искателей богатства и предателей, а посему оно приговорено к быстрому загниванию. Таким образом, к их нежеланию ответить на вызов прибавилась неспособность оценить факты. Активная реакция марранов на события 1449 г. — в тот самый год и вскоре после этого — была скорее исключением, чем правилом, в долгой, сложной и мучительной истории жизни марранов в Испании.