Истоки инквизиции в Испании XV века

Мы можем с легкостью понять, почему королевские судьи не спешили с вынесением своего вердикта. Поскольку все дело было построено на чистом поклепе, свидетельство должно было быть пронизано ложью, в то время как признание под пыткой не рассматривалось ими как имеющее силу и тем более как доказательство. Конверсо, конечно, знали из еврейской истории о беспочвенности обвинений в ритуальном убийстве, поэтому как могли они поддержать такую пародию? С другой стороны, они знали настроения населения, знали, что «старые христиане» внимательно следили за ними, и по этой причине они не хотели показать себя априори самочинными защитниками евреев. Может быть, они ждали какого-то дополнительного развития событий, которое могло бы помочь раскрыть истинных убийц (что, как известно, нередко случалось), или, возможно, пытались более убедительно доказать неприемлемость представленного доказательства. Эспину, в любом случае, доказательство удовлетворяло. Для него, по его словам, слышавшего эту историю незадолго перед тем, как прочесть свою проповедь, было ясно, что обвиняемые виновны и должны быть незамедлительно казнены. Итак, не дожидаясь результатов суда, он издал свой собственный безусловный приговор, объявив судебную процедуру фарсом, а судей — соучастниками преступления. Незавершенный суд в Вальядолиде послужил ему предметом для распространения кровавого навета и посланной с неба возможностью «выставить на свет» евреев как убийц христианских детей.

То, что евреи всегда с негодованием категорически отрицали это обвинение, и то, что все признания в таких случаях были сделаны под самыми чудовищными пытками, явно ничего не значило для Эспины. Ему, однако, должен был мешать тот факт, что конверсо никак не хотели сотрудничать с ним в доказательстве существования печально известного обряда. Более того, комиссия, назначенная императором Фридрихом II для определения истины насчет кровавых обвинений — комиссия, состоявшая из самых знаменитых обращенных различных стран Европы, — опровергла это обвинение как чистую фальшивку[2526]. И никто из хорошо известных испанских конверсо, начиная с Петра Альфонси, следом за ним Альфонсо из Вальядолида и до Павла из Бургоса и Херонимо де Сайте Фе, всех, кто так резко высказывался о евреях, их верованиях, их взглядах и обычаях, не сказал ни слова, из которого можно было выудить хоть малейшую поддержку этому расцветшему пышным цветом верованию. Удача, однако, была на стороне Эспины. Во время написания Fortalitium он объявил, что в его распоряжении имеется свидетельство о кровавом ритуале, которое до него не удавалось добыть еще ни одному христианину. У него имеется заявление конверсо — нет, еврея еще до его крещения! Заявление, сделанное по его доброй воле, о его присутствии на тайной еврейской церемонии, на которой был ритуально умерщвлен христианский ребенок. Разве не является это окончательным доказательством, в котором так долго нуждался христианский мир? Разумеется, такое дело заслуживает особо пристального внимания, и Эспина досконально описывает то, как это свидетельство попало к нему в руки.

«В 1456 году, — говорит он нам, — когда я находился в монастыре Сан-Франсиско в Вальядолиде, ко мне пришел еврей по имени Эммануэль, сын известного генуэзского врача… и рассказал мне, что он, распознав заблуждение еврейского народа, жаждал всей душой очиститься [от своих грехов] путем крещения. В ответ на мой вопрос, что привело его к такому двойному осознанию — т. е. заблуждение евреев и истина католицизма, — он ответил, что причиной была преступная практика, в которой христиане часто обвиняют евреев — а именно то, что они приносят в жертву христианских детей при любой возможности. И поэтому, движимый своей совестью и ревностным пылом к христианству, этот еврей сообщил мне о двух таких ужасных деяниях, об одном из которых он слышал от своих родителей, а второе видел своими глазами»[2527].

Случай умерщвления евреями христианского ребенка, свидетелем которому он был сам, — сказал он, — имел место в одном доме Савойе, на территории Генуи, четыре года тому назад, т. е. в 1452 г. «Мой отец, — рассказывает он, — привел меня в дом, где семь или восемь евреев сошлись вместе в глубокой тайне. За закрытыми дверями они поклялись скрывать все, что они собираются делать, так, чтобы ни при каких обстоятельствах они не рассказали о том, что там произойдет, ни одному живому существу, но скорее примут смерть или покончат с собой. Затем они привели маленького христианского мальчика, пожалуй, двухлетнего, поставили его в середине комнаты, принесли также посудину, в которую собирают кровь при обрезании мальчиков. Обнаженного ребенка поставили над посудиной, и четверо из этих евреев приступили к убийству следующим образом: один из них держал ребенка за правую руку, другой за левую, третий поднял его голову так, что эти трое держали его растянутым в форме креста. Четвертый, который должен был убивать, сунул в рот ребенка, перед тем как его растянули, куски ткани, пропитанные дымом, чтобы тот не кричал. Затем четвертый взял довольно длинные железные иглы (ferreos aculeos), которые жесточайшим образом воткнул в живот и легкие ребенка в направлении самых глубоко расположенных внутренностей, так, чтобы они могли проткнуть сердце. Когда этот злодей ранил снова и снова ребенка, протыкая его и вынимая иголки, большое количество крови вытекло в посудину. Когда я увидел это, содрогнулся, не мог больше смотреть и ушел в другую часть дома. Тогда мой отец подошел ко мне и сказал много разных вещей, а среди всего прочего приказал мне держать в строжайшей тайне и не разглашать никому на свете того, что видел и что увижу еще, что я должен предпочесть умереть или покончить с собой, чем раскрыть этот секрет.

Когда я вернулся с ним к месту церемонии, ребенок был уже мертв. Они взяли его тело и бросили в глубокую темную яму отхожего места, которое было в доме. Затем они смешали в посудине кровь с маленькими кусочками разных фруктов: яблок, груш и орехов, и все евреи ели эту жуткую смесь. Я тоже ел эту кровь. После того как я попробовал это, я настолько внутренне изменился, что ни в этот, ни на следующий день не мог ничего есть. Я чувствовал себя так, как будто хочу вывернуть наружу мои кишки из-за пережитого мною ужаса. Ессе, я рассказал честно вам то, что я видел, как я ел кровь сказанного христианского ребенка»[2528].

В здравомыслящем обществе такую историю восприняли бы со смесью презрения и изумления — с презрением к человеку, который пытается такими средствами снискать симпатию и поддержку себе влиятельных людей, и с изумлением по поводу причин, которые могли довести его до такой степени морального падения и извращенности мысли. Но общество, в котором эта извращенность возникла, не было нормальным, оно находилось в состоянии полного расстройства и беспорядка и, пропитанное патологической ненавистью к евреям, готово было верить любой клевете, любому самому смехотворному и немыслимому поклепу на них. Так эта мерзкая история еврейского выродка нашла себе жадных слушателей среди весьма уважаемых христиан. Эспина сообщает нам, что этот будущий выкрест повторит эту же небылицу отцу Гарсии де Воамону, епископу Луго (которому предстояло стать крестным отцом этого Эммануэля), то же самое он рассказал почтенному господину Педро Баскесу, дьякону церкви Компостеллы, и многим другим известным людям, церковным и светским, включая нотариуса короля и секретаря упомянутого епископа, а именно, Педро Мартини де Гетарию, «который все сказанное [о двух жестоких актах] изложил в письменном виде, и эти заявления были помещены в сказанном монастыре францисканцев в память о таком страшном преступлении»[2529].

И все же, в каком бы расстроенном состоянии ни находилось это общество, как ясно ни отдавали бы мы себе отчет в тяжести и необычайной сложности его болезни, мы не можем не поражаться уровню легковерия, до которого предрассудки и враждебность могут низвести мыслительные способности людей. Как и все вымышленные истории, как бы ловко они ни были слеплены, история этого потенциального выкреста из Генуи страдает очевидным изъяном, точнее, отсутствием связи с действительностью; это мыльный пузырь, который лопнул бы от первого укола. Однако ясно, что никто и не пытался его проткнуть. Предполагаемый выкрест заявил, что религиозные преступления евреев были ему настолько отвратительны, что он решил покинуть свой народ и свою веру и прийти к христианству. Прекрасно! Но почему же тогда он не раскрыл свой «секрет» ближе к дому, если не в своем родном городе, то, к примеру, в Риме, там его историю выслушали бы наивысшие авторитеты, как церковные, так и светские, которые могли бы проверить его утверждения и установить истину? Зачем понадобилось ему уехать в Испанию? Не было ли это потому, что в Италии власти могли обнаружить ложь в его рассказах и многое другое о нем лично, вещи, которые не говорили бы в его пользу? Отсутствие конкретной связи с ее источником, с местом события и замешанными в ней людьми, совершенно очевидно, является той точкой, где эта история хромает. Возможно ли, что Эспина этого не заметил? Разумеется, он сообщает нам, что позаботился о том, чтобы рассказ этого человека, соответствующим образом подписанный, был помещен в францисканский монастырь Вальядолида «в память о совершенном ужасном преступлении». Но разве это все, что следовало сделать с таким свидетельством? В конце концов, мы имеем здесь дело с ужасающим обвинением, которое часто приводило в бешенство общественное мнение на Западе, и это было первым добровольным признанием еврея в его участии в ритуальном убийстве. Не было ли обязанностью Эспины и его друзей — епископа Луго, дьякона Сантьяго и других упомянутых высоких официальных лиц и сановников — послать это свидетельство в Геную и Рим для расследования? Со времени преступления прошло всего четыре года, и само собой разумеется, что, располагая сведениями об отце этого человека, знаменитом враче, и месте предполагаемого убийства, власти в Италии могли восстановить все фазы этого кошмарного обряда и привлечь к ответственности преступников. Наверняка стоило, даже было бы необходимо, привезти этого человека в Италию, а точнее — в Геную, на место преступления, чтобы он мог способствовать расследованию и быть неоспоримым свидетелем. Но ничего этого не было сделано. Не было даже попытки отомстить за кровь христианского ребенка и очистить Геную от ее кровожадных вампиров, не была использована очевидная возможность раз и навсегда доказать истину об этом обряде, который евреи упрямо отрицают, а многие христиане тоже воспринимают просто как легенду. Почему? Явно, что-то странное, нереальное, принадлежащее к миру фантазии было связано с этой историей, даже в глазах тех, кто в нее верил. Они оставили это там, где нашли, потому что хотели там оставить, они позволили мыльному пузырю парить в воздухе, так как наверняка боялись, что любое настоящее расследование быстро уничтожит его.