Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1

§ 39. Накануне культурного кризиса

В Германии культурный кризис молодого поколения уже совершился, порою даже с чрезмерною, катастрофическою быстротою; в Австрии же появились только предвестники кризиса. Слишком сильна была еще инерция густых еврейских масс, слишком крепки и непроницаемы пласты старой культуры, для того чтобы туда могли проникнуть веяния нового времени. Вдобавок в самом густом центре австрийского еврейства, в присоединенных польских провинциях, незадолго до начала просветительного движения успело утвердиться в корне враждебное ему новое религиозно-мистическое движение: хасидизм, полонивший умы больших масс, полный боевой энергии и необычайной силы сопротивления. Вот почему в Австрии над пластами традиционной культуры мог в эту эпоху нарасти только очень тонкий слой новой культуры, занесенной сюда из соседней Германии.

Берлинские веяния прежде всего почувствовались в Вене, среди его привилегированных евреев. В начале XIX века здесь возник как бы филиал «берлинского салона» в доме богатого негоцианта, получившего титул барона, Натана Арнштейна, жена которого Фанни была дочерью берлинского банкира Даниила Итцига. В блестящем салоне баронессы Фанни Арнштейн сходились представители еврейского и христианского общества Вены; здесь богатые и образованные евреи, не избавленные, однако, от титула «терпимых», сближались с австрийскими чиновниками, писателями и художниками. В годы освободительной войны против Наполеона баронесса Арнштейн проявила в своей филантропической деятельности пламенный немецкий патриотизм. Падение Наполеона она приветствовала как начало возрождения «обоих ее отечеств», Пруссии и Австрии. Во время последовавшего затем Венского Конгресса в ее салоне часто собирались дипломатические представители различных государств Европы. Случаи крещения в высшем еврейском обществе были, однако, в Вене реже, чем в Берлине, как ни пламенно желали этого стоявшие у власти австрийские клерикалы. Император Франц в декрете от 1810 года объявил, что «крестившийся еврей может немедленно потребовать для себя всех прав, которые предоставлены прочим подданным». В Вене не было еще того идейного сближения между образованными евреями и христианами, которое часто приводило к крещениям в Берлине. В небольшой еврейской колонии австрийской столицы не народился еще тот класс космополитической интеллигенции, откуда в то время исходили лозунги полного слияния вплоть до крещения.

Однако более здоровая еврейская интеллигенция постепенно нарождалась. При всех своих отрицательных сторонах, так называемые «Иозефинские школы» (общеобразовательные или «нормальные» школы, декретированные Иосифом II) принесли свою долю пользы. Многие еврейские юноши в Вене, Богемии и Моравии переходили из этих школ в высшие учебные заведения Вены и Праги и готовились здесь к свободным профессиям. Правительство покровительствовало этим пионерам высшего образования: еврейским студентам давалось право жительства в Вене до окончания университета или академии художеств. Конечно, пропитанное полицейским духом австрийское правительство позаботилось о том, чтобы «терпимые» студенты находились под строгим надзором полиции, которая должна была следить, все ли они снабжены особыми разрешениями на жительство в столице и не скрываются ли между ними люди, которые пользуются привилегией студенчества не для целей обучения. Наплыв евреев в Венский университет был так значителен, что нижнеавстрийское правительство сочло нужным распорядиться, чтобы профессора допускали абитуриентов лишь после строгого экзамена, для того чтобы излишек их направлялся в Пражский и другие провинциальные университеты (1802—1803). Евреи изучали преимущественно медицину, так как профессия врача была им по традиции доступна; но когда один из первых евреев окончил в Праге юридический факультет, возник вопрос: можно ли допустить его к адвокатуре? В Государственном Совете противники доказывали, что еврею нельзя давать звания доктора прав, так как это означает и подготовку его по каноническому праву, что не к лицу нехристианину. Ведомство юстиции доказывало, что евреев не еледует допустить к адвокатуре, так как они «не верноподданные и сами считают себя иностранцами»; австрийский закон не вполне доверяет даже их свидетельским показаниям в суде, а народу будет неприятно видеть еврея в суде в роли адвоката. Тем не менее император Леопольд склонился к мнению либералов и утвердил резолюцию о допущении к адвокатуре евреев, кончивших юридический факультет со званием «доктора гражданского права» (Doctor juris, civilis).

Немецкая культура пустила первые свои ростки в Богемии. Влияние берлинского просвещения сказалось в старой общине Праги, где пионерами его явились члены образованной семьи Ейтелес. Три поколения из этой семьи характеризуют рост просвещения среди выходцев пражского гетто. Дед, Ионас Ейтелес (1735—1806), готовился к раввинскому званию, но затем увлекся естествознанием, изучал его в германских университетах и прославился своими научными трудами по медицине на латинском языке. В виду заслуг Йонаса как руководителя еврейской больницы в Праге правительство разрешило ему заниматься медицинской практикой также среди христиан (1784). Сын его, Барух (1762—1813), писал уже книги на обновленном еврейском языке в духе берлинского просвещения, был сотрудником журнала «Меасеф» и за свое вольнодумство подвергался, преследованиям со стороны ортодоксов. Сын же этого просветителя, Игнац Ейтелес (1783—1843), был юристом и выдающимся публицистом, который писал на немецком языке статьи в защиту эмансипации евреев, а также книги по эстетике и литературной критике. К группе просветителей принадлежал и писатель-педагог Петер Беер (1758—1838) из Праги. В те годы, когда Герц Гомберг насаждал немецкую грамоту в Галиции полицейскими способами, Петер Беер делал то же самое в Богемии более мирным путем, ибо здесь не встречал такого сопротивления, как его галицийский сподвижник. Он писал для школ учебники по еврейской истории и религии, а также статьи на еврейском и немецком языках в «Меасеф» и «Суламит». Позже он написал научно малоценную книгу по истории еврейских религиозных сект (Geschichte, Lehren und Meinungen aller religiösen Sekten der Juden. Band I—II. Brünn, 1822—1823), где поместил обличительную главу о современных хасидах и цадиках.

Более оригинальным представителем обновленной еврейской литературы в Австрии был известный языковед и стилист Иегуда-Лейб Бензеев. Уроженец Кракова, Бензеев на родине тайно занимался запретными науками, а затем, побывав в Берлине и Бреславле, открыто выступил среди сотрудников вольнодумного «Меасефа». Он поставил себе целью создать орудие для возрождения библейского литературного языка, испорченного раввинским стилем. Для этой цели были написаны им две капитальные книги: полная грамматика еврейского языка («Talmud leschon iwri», Breslau, 1796) и обширный его лексикон («Ozar haschoraschim», Wien, 1807). То было необходимое дополнение к библейскому комментарию мендельсонианцев («Биур») и имело ту же цель: положить в основу новой литературы Библию вместо Талмуда. Бензеев шел еще дальше «биуристов» в рационалистическом толковании Библии: он первый осмелился опубликовать «Введение в Библию» (Mewo lemikrae kodesch, Wien, 1810), с некоторыми элементами библейской критики, заимствованными у известного немецкого ориенталиста Эйхгорна. Большая часть литературных трудов Бензеева была написана и издана в Вене, где он провел последние десять лет своей жизни, в качестве корректора еврейской типографии Шмидта (он умер в Вене в 1811 г., 43 лет от роду). Жизнь в столице Австрии, вдали от родных галицийских обскурантов, давала Бензееву возможность писать, не опасаясь преследований. Однако и здесь порою одолевал его страх перед ревнителями правоверия. На просьбу одного из своих галицийских друзей — выступить с обличением хасидизма в печати Бензеев ответил (1808), что боится задеть хасидов, ибо они могут отомстить ему сожжением других его книг во всей Галиции. «Впрочем, — добавляет он, — мы должны быть благодарны этим ханжам (хасидам), ибо, не будь их, не было бы нам житья от сторонников раввинизма. Когда два вора ссорятся, честный человек получит то, что у него украдено. Хасиды нападают на раввинистов, а эти на хасидов, и дьявол вертится между ними, а нас (просветителей) пока оставляют в покое».

Горечь бессилия слышится в этих словах. Слабы еще были пионеры просвещения среди косных масс галицийского еврейства, преклонявшихся перед своими вождями, учителями явной и тайной Торы, раввинами и цадиками. Раввинизм еще властвовал в Богемии, Моравии и Венгрии, где в больших общинах действовали выдающиеся его представители, столпы строгого правоверия (Иехезкель Ландау и его преемники в Праге, моравский областной раввин Мардохай Беннет в Никольсбурге, Моисей Софер в Пресбурге и др.). Среди талмудистов иногда появлялись люди, признававшие пользу светских наук, но и они боялись «просвещения», то есть влияния этих наук на религиозные убеждения. Так, уроженец Литвы, живший потом в Галиции и Венгрии, Пинхас Илия Гурвиц, напечатал в Брюнне в 1797 г. популярную энциклопедию естественных наук («Сефер га’брит», второе дополненное издание в Жолкиеве, 1807), но счел долгом в виде противоядия прибавить к своей книге вторую часть, где доказывал вред философии и спасительное действие раввинской традиции и мистической каббалы. Никольсбургский талмудиет Авраам Требич, осмелившийся написать краткую «Хронику войн, происходивших в Австрии, Пруссии, Франции и Англии от 1741 до 1801 года, с присовокуплением происшествий в еврейской жизни» («Корот га’иттим», Брюнн, 1801), счел нужным оправдываться в предисловии в том, что он «отвернулся от божественной Торы и занялся суетными делами сего мира»: ведь и прежние хронисты, как авторы «Иосиппон», «Цемах Давид» или «Шеерит Израель», были благочестивыми людьми и не видели ничего дурного в составлении летописей. Окаменелый раввинизм еще допускал некоторую терпимость к светским наукам, при условии полного их подчинения религиозной традиции; но воинствующий хасидизм видел опасность в самом малейшем отвлечении ума в сторону познавания мира и природы, которые можно было созерцать только в волшебном свете учения Бешта и его преемников, святых цадиков.

В Галиции хасидизм с конца XVIII века захватывал все новые позиции и покорил себе почти все общины, кроме нескольких крупных цитаделей раввинизма (Львов, Краков, Броды). Цадики экзальтировали массу, одни своим «чудотворством», другие своим подвижничеством и святою жизнью. Старейший из галицийских цадиков Элимелех Лизенский оставил после себя группу выдающихся учеников, продолжавших его дело в разных местах. Развитая им теория культа цадиков имела огромный практический успех. Каждый заботится о себе, а цадик обо всех — таков был завет святого мужа, успокоивший души тысяч верующих. Хасид, борющийся за свое существование среди враждебного мира «гоим», теперь не одинок, не беззащитен: он имеет постоянного ходатая перед Богом, влиятельного посла в небесах. Нужно только душою прилепиться к цадику, безгранично в него верить — и спасение придет само собою. Спасение действительно приходило, если не реальное, то субъективное, в силу психологического закона, по которому сильная вера превращает в реальность то, во что страстно хочется верить. Близкий к народу, всем доступный и вместе с тем связанный с иными мирами, цадик утолял боль страждущих душ; он был духовником и исповедником простого человека, а в моменты всенародной опасности штурмовал небо своими молитвами. В последние два десятилетия XVIII века величайшею опасностью для слепой веры был ее противоположный полюс: просвещение, насильственно насаждавшееся правительством Иосифа II и его преемников при помощи таких еретиков, как Герц Гомберг. И тут цадик явился спасителем в беде. Народ создает в своей фантазии героя, святого мужа Лейба Сореса из Подолии, ученика «великого магида» из Межирича, и посылает его на борьбу с австрийским императором, насадителем безбожных школ. Чудом «кефицат гадерех» (преодоление пространства) Лейб Сорес, по народной легенде, скачет из Подолии или Галиции в Вену и невидимкой проникает в царский дворец. Тут он грозно требует от императора отмены декретов о школах и о наборе рекрутов, а когда тот не соглашается, бьет его и колет ножом; окружающие никого не видят и, когда император зовет на помощь, разбегаются в ужасе, думая, что их господин помешался и галлюцинирует. Должно же было случиться, что в 1790 г. одновременно умерли император и боровшийся с ним цадик, и тут создается легенда: между противниками произошла последняя схватка, кончившаяся по воле Божией смертью обоих. Еврейский Самсон погиб, но погубил и филистимлянина. Само собою разумеется, что последовавшее гораздо позже закрытие еврейских «нормальных» школ и смягчение рекрутчины были прямым следствием могущественной интервенции цадиков в наивысших сферах, перед престолом царя небесного.