Атаманова казна

– Кто ты, сын мой? За кого молиться теперь неустанно? – священник разобрал поводья и уже был готов к дороге.

Туманов быстро просматривая найденные у солдат документы, ответил:

– Молитесь за Россию, отец. Мы все её дети.

– Мудрые слова, Божий человек. Отец Алексий, милостью Божьей священник местного храма, – представился он.

Пока приводили в чувство девушку, выяснилось, что священник ехал с Троицкого в Кутему, откуда намеревался отправить племянницу, гостившую у него с лета, в Казань. Но дорогу в лесу перекрыли люди в шинелях и с винтовками, их с племянницей высадили, ну а остальное известно. Открывшей глаза барышне Туманов представился, несколько замешкавшись:

– Серафим…Картузов, Чистопольский лесопромышленник.

– Анастасия. Ветрова. Спасибо Вам, Серафим. Вы наш спаситель, всю жизнь буду молиться за Вас.

Туманов было смутился искренности девушки и неискренности своей, но ситуация требовала действий и он завернул отца Алексия обратно в Троицкое, настоятельно рекомендовав переждать неспокойное время без подобных поездок. Сколько бы оно ни продолжалось. В свою очередь, священник убедительно попросил дать ему возможность оказать гостеприимство, и пригласил нынче же быть у него дома в Троицком. Зная, что Троицкое стоит на Чистопольском тракте, к которому он и держал путь, Туманов пообещал.

Троицкое оказалось небольшим селом с каменным храмом, о сорока дворах, невдалеке от тракта. За околицей бежала речка Кичуй, в версте виднелся лес, по малочисленности населения тут было относительно тихо и спокойно, не смотря на близость тракта. Туманов постучал в двери дома священника уже в сумерках. Был приятно удивлён радостным взглядом Насти и радушным гостеприимством отца Алексия. Матушка уже была оповещена о всех перипетиях сегодняшнего дня, и накрывая стол успевала бросать полные почтения взгляды на избавителя и спасителя, в статусе которых Туманову отныне предстояло пребывать. Небольшое, но добротное хозяйство имело во дворе аккуратную баньку, труба которой исходила маревом созревшего пара, под навесом сарая мычала корова, лошади хрупали сеном – мир и уют, непостоянство которых мешало полностью отрешиться сознанию от действительности. Тем не менее отец Алексий чуть ли не силой завёл гостя в баню, наделив дубовым и березовым вениками, и почётным правом гостя снять первый пар, и Туманов решил не обижать хозяина. Знатная была банька у батюшки, пар лёгким и духовитым, час с лишним вылетел в трубу, забрав усталость и напряжение последних дней, на душе стало легко и беззаботно, словно и не было никакой войны. Отдохнув на крылечке, под звёздным и прохладным небом, Туманов с удивлением обнаружил свою вычищенную и отутюженную кем-то одежду, на которой не осталось и следа крови, которой по неосторожности он испачкал её в последней схватке. Быстро привёл себя в порядок и скоро сидел за столом, млея от горячего душистого чая, блинов и пирогов. Давно так не сиживал.

Приход отца Алексия теперь был не большим, хотя посёлков с русским населением было в нём не мало: Кузейкино, Ивановка, Малый, Большой да Драгунский Батраш, Гулкино тож. Но в храм теперь ходили не все, и не постоянно.

– Отдалился народ русский от Церкви, – скорбно сетовал хозяин, – Остался и без Помазанника по маловерию своему, если-ж и от храмов отвернётся, отвергнет Господь милость и благоволение свое…

Поговорили о новостях, из которых стало ясно, что фронт у Бугульмы всё же есть, белые кое-как держат оборону, а красные стягивают силы для прорыва, время от времени пробуя противника на слабину. По тракту на восток тянулись прибывающие части красной армии, тыловые обозы, в обратном направлении двигались повозки с ранеными и конфискованным имуществом. Последнее крайне настораживало хозяев, наивно полагавших, что новую жизнь будет можно как-то устроить не ломая до основания старую. Ходили смутные слухи о расстрелах и раскулачивании, об отделении церкви от государства, о лишениях и трудностях предстоящей зимы. «Красный террор сюда ещё не добрался» – сделал вывод Туманов, и ему стало жалко этих гостеприимных людей, не способных принять тот факт, что никогда уже их жизнь не станет прежней, а какая их ждёт – одному Богу известно. И не помочь им, ничем и никому.

– Одна надежда, на войска Народной армии.

Да пусть хоть чешские отряды наведут порядок, куда же это годится: солдаты, защитники грабят мирное население. Как разбойники. Ты можешь объяснить, сын мой, кого и от чего они защищали сегодня там, в лесу?

Туманов не стал ему говорить, что по документам, которые он привычно изъял, обыскивая убитых, выходило, что двое грабителей были красноармейцами, один с чешского батальона, и ещё один с Народной армии Комуча. Видимо, все дезертировали со своих частей, такой получился у них «Интернационал», объединённый общей целью и интересом. Сказал совсем другое.

– Оружие, отец Алексий, делает плохого человека хуже, а хорошего лучше. Вот вы грабителя по лицу ударили, и это правильно – добро должно уметь постоять за себя не только правдой, но и кулаками. Сим победиши. – Туманов улыбнулся помрачневшему священнику.

Молчавшая до сего момента Настя, с воодушевлением поддержала его:

– Как вы ловко их всех раскидали, Серафим. Бац, бац… Я такого не видела никогда, даже на кулачных боях в Казани… – и смутилась от того, что без разрешения встряла в разговор. Но всё же добавила – Мне кажется, вы не совсем лесопромышленник. У вас выправка видна, и ножом вы управляетесь вон как…

Туманов внимательно смотрел на притихших вдруг собеседников, и наконец проговорил:

– Настя, и вы, отец Алексий, послушайте, что я вам скажу: никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминайте о том, что произошло с вами сегодня. Ничего этого не было. Хорошо это запомните, очень прошу вас. И меня вы тоже не встречали и не видели. Вашим гостеприимством я злоупотреблять не стану, рано утром я уеду, не сочтите за невежливость, но дела ждут.

Затянувшееся молчание за столом было красноречивым свидетельством тому, что хозяева восприняли его совет серьезно.

Туманов поблагодарил за ужин и удалился в выделенную ему комнатку. Уехал он ночью.

Направление теперь держал вдоль Чистопольского почтового тракта, на Юго-восток, памятуя, что фронт около Бугульмы превратил тракт, по сути, в рокадную дорогу. Свой новый маршрут проложил через Юлдашево, откуда и собирался выдвинуться на Солдатскую Письмянку. В населенные пункты не заезжал, стараясь держаться вдоль проселков по левому берегу Кичуя. Не раз встречал обозы красных, везущих изъятые у населения продукты то в сторону фронта, то в сторону Казани. Он уже знал, что это называется новым термином – продразвёрстка, так же знал, что население воспринимало это крайне болезненно, множа и без того не редкие ряды недовольных. Не единожды в пути ему довелось быть свидетелем откровенного грабежа населения такими вот обозами. Если на въезде в село или деревню стояли пикеты красноармейцев, а в самих поселениях стоял гвалт, собачий лай и мычание скота – значит там шла она, продразвёрстка. Всё это тщательно обходил стороной, справедливо полагая, что времени у него не так уж много, а встревание не в свои дела задержит его ещё более. Второго октября он добрался до Юлдашева.

Идущий по следу