Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

V

Поздно ночью 14 марта 710 года (от осн. Рима) к одному из лучших домов Рима, принадлежавшему племяннику Катона Утического Марку Бруту, стали подходить неизвестные люди.

Шли они поодиночке, незаметно, озираясь, и лица их тщательно были закутаны плащами. Бесшумно, точно тени, проскальзывали они через маленькую калитку в ограде дома и, казалось, таяли среди густых деревьев роскошного сада.

У самого входа неизвестных людей встречал поджидавший служитель. Отвесив поклон, он сопровождал поздних гостей на террасу, а затем, указав на дверь во внутренние покои, возвращался обратно на свое место. Войдя в обширное помещение, каждый из приходивших снимал повязку, и только тогда, при ярком свете огней, можно было различить лица таинственных людей. Это были представители римской молодежи из числа тех, которые не могли примириться с единовластием Цезаря и страстно ненавидели его. Здесь были Гай Кассий, Децим Брут и другие. Гостей встречал сам хозяин, Марк Брут, – гражданин, имя которого произносилось с таким же уважением, как и имя погибшего Катона.

Марк Юний Брут

Высокий, худощавый, с тонкими чертами слегка бледного лица, Марк Брут напоминал своею внешностью Катона. Обворожительная ласковость и мягкость обращения невольно привлекали к нему всех, с кем ему приходилось встречаться. Но какая-то странная нерешительность и застенчивость чувствовались во всей его фигуре, во всяком его движении.

Он сердечно приветствовал всех приходивших, и не заметно было в нем того волнения, которое сразу же бросалось в глаза при взгляде на всех присутствующих. Особенно волновался Гай Кассий. Ни одной секунды не мог он стоять спокойно, и, как вулкан, выбрасывающий огненную массу, бросал он горячие слова, воспламеняя слушателей, окружавших его: «Тиран требует короны, такой короны, пред ослепительным сиянием которой склонились бы все народы, в том числе и римские граждане, – страстно, почти шепотом говорил Кассий. – Нет, этому не бывать! Не состоится тот поход на парфян, с которым связывают лживые жрецы царскую корону Цезаря. Завтра мартовские иды. Мы совершим свой долг перед отечеством!..» И при этих словах Кассий нервно схватил рукоятку меча. Внезапно отворилась дверь, все вздрогнули. Вошел Требоний, последний из ожидавшихся сегодня на собрание. Он поздоровался с товарищами и стал сообщать им последние городские новости. Он узнал из достоверных источников, что Цезарь лишил звания трибунов Марула и Флавия за то, что они арестовали и посадили в тюрьму тех темных личностей, которые на последнем празднестве приветствовали его «царем» и украшали диадемами его статую. При этом Цезарь позволил себе нанести оскорбление трибунам, называя их глупыми людьми и тупицами.

Все глубоко возмущались, слушая новости Требония: так чтит Цезарь священную и неприкосновенную личность народного трибуна! Эти новости еще более возбудили негодование присутствующих. Они тесным кольцом окружили Марка Брута и стали подробно обсуждать и распределять обязанности на завтрашний день. Сегодня необходимо было еще решить вопрос, не следует ли включить в число заговорщиков Марка Туллия Цицерона. Метелл поддерживал эту мысль ввиду огромного влияния Цицерона на римское население. С Метеллом соглашались и другие заговорщики. Но Брут высказался решительно против: Цицерон уже не находил в душе своей сил, чтобы открыто встать против тирана. Он льстивым притворством старался заслужить благоволение Цезаря, и не без его участия вплетаются все новые и новые цветы в венок величия и славы Цезаря. «Нет, Цицерон здесь не у места», – закончил Брут. После этого все единогласно присоединились к мнению Брута. Однако единодушие царило недолго. Пылкий и гневный Кассий потребовал, чтобы вместе с Цезарем пал также Антоний, его приспешник, с презрением глядящий на народ и на республику. Предложение Кассия встретило сочувствие у многих. Но опять Брут не дал разгореться страстям. Спокойно и решительно он заявил, что никакие убийства не могут быть допущены, кроме смерти Цезаря, которую он заслужил, как тиран, пренебрегал законами, как губитель республики. Никому не было охоты спорить с Брутом, надо было торопиться, к тому же все чувствовали, что слишком велика была ответственность перед завтрашним днем, чтобы вносить раскол в общее дело. Закончив переговоры, заговорщики молча подали друг другу руки и стали расходиться. В глазах у всех светилась твердая решимость. Только на лице Брута появилась вновь скромная застенчивость и казалось, что все происходившее кругом совершенно не касалось его. Один за другим выходили заговорщики по знакомой тропинке, тщательно кутаясь в плащи. Пугливо глядели они кругом, прислушиваясь к каждому шороху.