Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

II

Едва только рассвело, как к зданию храма Юпитера, что на Большой площади, стали стекаться группами и в одиночку сенаторы и члены совета трехсот. Утический сенат состоял из аристократических фамилий, преимущественно из местных землевладельцев, в совет же трехсот входили крупные капиталисты и торговцы.

Сенат и совет заседали обыкновенно раздельно, но важность переживаемых событий принудила Катона собрать всех представителей города вместе. Опасность, грозившая Утике, по-видимому, глубоко волновала всех, входивших в храм. Даже на лицах убеленных сединами стариков-сенаторов можно было прочесть растерянность и затаенный страх. Гул голосов и неумолкаемый шум громким эхом разносились среди высоких колонн огромного храма Юпитера. Казалось невозможным успокоить это бурное море, клокочущее под влиянием страха, гнева и отчаяния. Но взошел на трибуну Катон своей медленной и степенной походкой, обратил свое слегка бледное и задумчивое лицо к собранию, и вдруг все замерло. Глубокие глаза Катона строго глядели из-под густых бровей, и казалось, что, пристально всматриваясь в эту сгрудившуюся толпу, он видел ее насквозь и хорошо различал, кто из граждан готов предать республику и кто будет стоять за нее до конца. Негромко, но внятно зазвучали его слова. Он призывал граждан к спокойствию и бодрости. Ведь положение очень серьезно. «Что последует за победой Цезаря? – спрашивал Катон. И отвечал: – Он отнимет земли и раздаст их солдатам, отстранит нынешних хозяев от заведования городскими делами, уничтожит гражданский порядок. Придут невежественные офицеры и грубые солдаты, будут попирать все остатки гражданской свободы и станут распоряжаться здесь, как в завоеванной стране. Вспомните, – восклицал Катон, – о ваших богатствах, о ваших прекрасных домах. Возвратясь домой, вам придется сказать женам вашим, чтобы оне оделись в рубища, а пестрые шелковые одежды, золотые украшения и самоцветные камни приготовили в добычу врагам. Приходит время, когда всесильные господа должны будут обратиться в последних рабов. Что же остается теперь делать?» Он приостановился и продолжал с силой: «Можно отказаться от дальнейшей борьбы, покориться Цезарю, но можно также еще раз вступить в борьбу с ним. Если бы граждане пришли к первому решению, то он, Катон, не сказал бы ни слова упрека: ясно, их заставляет крайняя необходимость. Но если граждане решат снова защищать свободу отечества, то Катон сам станет во главе восставших, в полной надежде на их победу. Ведь положение Цезаря не так уж блестяще: Испания отделилась от него, Рим с негодованием и ненавистью терпит иго новоявленного тирана, еще не истреблены противники Цезаря в Утике… Не следует убегать от опасностей, – заключил с жаром Катон. – Необходимо брать пример с самого врага, который жизни своей не щадил для неправого дела. Не лучше ли, при неудаче, умереть славнейшею смертью в борьбе за величайшую правду: за счастье своего отечества…»

Нумидийский царь Юба I

Сильное впечатление производили горячие слова Катона.

Едва он кончил, как граждане покрыли его речь возгласами сочувствия и радости. Многие кричали, что они жертвуют на войну свои имения, оружие и самих себя. Некоторые говорили, что они отдают всецело свою жизнь в распоряжение Катона и желают умереть, повинуясь ему как лучшему полководцу и добродетельнейшему человеку.

Мало-помалу граждане стали успокаиваться и наконец разошлись, чтобы вне стен храма Юпитера посоветоваться друг с другом и окончательно прийти к соглашению относительно дальнейшего образа действия.