Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

III

Немного спустя Катон получил подробные известия о битве при Тапсе от самого Сципиона и Юбы. Они сообщали, где находятся, и просили немедленных распоряжений. Катон задержал гонцов, намереваясь дать ответ тогда, когда он ознакомится с решением граждан. Сенат и сочувствующие ему граждане не заставили себя долго ждать: они постановили взяться за оружие. Некоторые граждане решили отпустить на волю рабов и составить из них ополчение. А между тем в совете трехсот царила большая нерешительность. Практический расчет и неуверенность в будущем брали верх. Намерение отпустить рабов на свободу вызвало в них величайшее раздражение. Ведь рабовладение приносило им большие выгоды, их торговые обороты в ближайший момент сильно пострадали бы от дарованной рабам воли. Торговля и без того уже сократилась наполовину. «Почему это, – говорили советники, – мы должны в Утике защищать то, что Катон и Помпей проиграли в Италии? С какой стати мы, порабощенные Римом, должны своим рабам давать свободу? Зачем, наконец, жертвовать своими головами, когда нет никакой надежды одолеть Цезаря?» И многие думали: «Не лучше ли добровольно отдать себя в руки победителя и выдать ему упрямцев?..»

Когда Катон узнал о настроении совета трехсот, он отправил гонцов к Сципиону и Юбе и просил их держаться как можно дальше от Утики. В это же время сенаторы и близкие друзья предупредили его, что совет трехсот держит себя вероломно и хочет искупить свою вину перед Цезарем выдачей важнейших сенаторов, а быть может, и самого Катона.

Тогда, пренебрегая опасностью, один, без всякой свиты, явился он среди членов совета в тот момент, когда там вопрос о переходе на сторону Цезаря решен был бесповоротно в утвердительном смысле. Появление Катона ошеломило собрание. Но председатель собрания не потерялся и обратился к Катону с краткой и взволнованной речью. Он говорил: «Нельзя судить граждан за то, что они не Катоны, что они не обладают Катоновым духом; надо жалеть об их слабости, но надо и понять их в этих тяжелых обстоятельствах, когда погибает все их добро, когда плачут их жены и дети. Сейчас нет иного исхода, как идти к Цезарю и просить у него помилования. и, само собою разумеется, – вкрадчиво добавил он, – что прежде всего и больше всего надо просить о снисхождении к Катону. Если Цезарь эту их просьбу отклонит, тогда все граждане будут сражаться за Катона до последнего дыхания».

Горько усмехнулся Катон, услыхав последние слова. Он поблагодарил собрание за доверие к нему и сказал, что тем людям, которые считают себя побежденными или виновными перед Цезарем, надлежит немедленно просить у него прощения. Что же касается его, Катона, то он не считает себя побежденным или виновным, потому что всю свою жизнь он руководился в своих поступках только добродетелью и справедливостью…

В глубоком и тягостном молчании слушали члены собрания Катона и почтительно расступились перед ним, когда он проходил мимо них, гордый и сумрачный.

Едва Катон появился на улице, как один из граждан известил его, что, по слухам, Цезарь с войсками уже направляется к городу.

Катон усмехнулся и произнес: «Увы, он идет на нас, как на доблестных мужей». Затем он пошел в сенаторское собрание и решительно потребовал, чтобы сенаторы не медлили долее, но спасали свою жизнь. Смятение в городе было огромное. Все, кто опасался прихода Цезаря, собирали свои пожитки и направлялись к пристани. Катон успокаивал взволнованных, снабжал провиантом отъезжающих, отдавал распоряжения в гавани при посадке на корабли. Отряд конных солдат, пользуясь замешательством, ограбил нескольких жителей и пытался скрыться за городом. Катон тотчас вооружил небольшой отряд, догнал грабителей, остановил их и силою отнял награбленные вещи.

Когда порядок был налажен, Катон стал прощаться с друзьями и долго стоял на берегу моря, глядя на удаляющиеся корабли. На возвратном пути ему встретился родственник Ю. Цезаря – Люций Цезарь; он вступил с Катоном в беседу и предупредил его, что будет просить своего родственника помиловать оставшихся в Утике граждан, а также падет к ногам и будет умолять его о пощаде Катона.

Катон перебил Люция и отказался от всякого заступничества. «Если бы я захотел спастись милостью Цезаря, – воскликнул Катон, – то я сам отправился бы к нему за этим. Но я не желаю быть обязанным тирану, совершающему беззаконные поступки. Да… беззаконные поступки, – прибавил Катон, – если он считает себя вправе даровать жизнь тем, кем он не имеет права обладать…» Лицо Катона пылало от волнения, и глаза горели от гнева.